Постоянная гостья

В дверь постучали три раза — с расстановкой, громко, настойчиво. Я даже не вздрогнул, лишь вздохнул после очередного настырного стука и, вернув пустую чашку на стол, бесшумно пересёк тёмную прихожую. Открыл дверь. Сумрачный свет одиноко горящей лампочки слабо осветил гостя. Как я и думал, это была она. — Здравствуй, — шепнула она и переступила порог. Ёе голос был таким же, как и всегда — томный, обволакивающий, одновременно нежный и стальной. Весь её облик до боли знаком и выучен наизусть: огромные, чёрные глаза на бледном, будто бы прозрачном, лице, длинные, цвета вороньего крыла волосы, неряшливо ниспадающие на плечи и спину. В руках неизменный чёрный зонт. Тёмная нейлоновая поверхность серебрится от покрывающих её дождевых капель. Я мрачно наблюдал, как она сбрасывает обувь и шагает на кухню, по-хозяйски так, без приглашения. Последовал за ней. На душе мне стало так тяжело, будто я в одночасье стал набит камнями, как подушка — перьями. Я отчётливо осознавал, что это чувство пройдёт, пройдёт, как и всегда, но легче от этого осознания мне никогда не становилось. Оставалось лишь ждать. Она уселась на стул, закинула одну ногу на другую и начала накручивать локон на палец, пристально глядя на меня. На губах у неё играла улыбка, а глаза оставались холодными и пустыми, словно огонь в них давно угас. Я заварил нам обоим кофе, поставил перед ней чашку, а сам уселся напротив. Шаткий табурет подо мной жалобно скрипнул в тишине полуночи. Мне так хотелось спать, но я знал, что и глаз не сомкну, пока она здесь. Она отхлебнула кофе, затем начала рыться в складках своего одеяния. — Надолго ты? — спросил я просто так. — Не знаю. — Последовал незамедлительный ответ. Длинные бледные пальцы поставили на стол блокнот и ручку. — Я ведь прихожу и ухожу, когда вздумается. — Губы изгибаются в издевательской усмешке. — Разве за все эти годы ты так это и не понял? Я молча смотрел, как она открывает свой блокнот, старый и потрёпанный, практически весь исписанный, находит нужную страницу и проводит по ней кончиком ручки, считая строки. Понял, конечно. Этот ответ я слышал столько же раз, сколько она навещала меня — не счесть. Я принялся считать клеточки на скатерти, пока на душе становилось все гаже и гаже. Она пролистала шуршащие страницы, тихо вздохнула, и сразу показалась мне такой маленькой и несчастной. — Еще стольких предстоит навестить, — произнесла она, как мне показалось, с притворной усталостью. Я хотел было усмехнуться, но не смог. Рядом с ней мне было сложно даже изобразить подобие улыбки. Словно она несёт в себе некую злую силу, заставляющую мышцы лица деревенеть. Она принялась изучать свой список — водоворот имён и адресов. Я мысленно пожалел всех этих бедолаг. Сегодня им повезло, она пришла не к ним. Наверняка они сейчас спят в теплой постели, видят ничем не омрачённые сны. Или смотрят фильмы, принимают ванну, готовятся к следующему дню. В общем, делают всё то, что делают обычно нормальные люди. Скоро и я присоединюсь к ним, а пока надо пережить эту бурю. Нет, даже не бурю. Каждый её визит больше похож на лютые заморозки, когда погода становится такой холодной, что этот холод проникает в дом, и приходится спать под тяжеленным одеялом и утопать в растянутых шерстяных свитерах. Разница в том, что мне не надеть свитер, и даже если я укроюсь тысячей одеял, этот холод доберётся до меня. На самом деле, я почувствовал холод немного раньше её визита. Признаков много, надо просто научиться их не пропускать в потоке рутинных дел. В такие моменты уходишь в себя, во время разговоров с людьми хочется спрятаться, а всё, что нравится, начинает раздражать в одночасье. Порой совсем не спится, а иногда не можешь заставить себя проснуться. В тот вечер я уснул только под утро. Мы просидели так до первой зари. Она что-то увлечённо писала в своем блокноте, а я сидел за столом, подперев голову руками. Нетронутый мной кофе давно стал холодным и отвратительным. И лишь когда небо за окном стало светлеть, я решил прилечь и на удивление быстро уснул. Сон выдался обрывистым, неспокойным. Когда я проснулся, она расхаживала по дому, рассматривая комнаты, вертела в руках статуэтки, открывала и листала мои книги, снова что-то записывала с упоением в своём блокноте, затем заварила себе кофе, уселась в кресло и стала молча и пристально на меня глядеть. Я стянул себя с кровати не без труда, заставил себя ополоснуть потное липкое лицо тёплой водой (почистить зубы я решил позже, тогда это было настоящим подвигом), сделал пару глотков воды и снова лёг в постель, не зная, чем себя занять. Так прошло несколько дней, не помню сколько точно. Всё это время она была где-то рядом, но не разговаривала. Всё также была увлечена своими заметками, а большую часть времени она методично уничтожала мой кофе и сидела в кресле, глядя то на меня, то в окно. Я ещё подумал, как ей самой не наскучило такое времяпрепровождение. В один из дней она наконец заговорила со мной. Я зашел на кухню, она была там, а перед ней на столе стояла пустая банка от кофе. Мне стало досадно от того, что придётся плестись в магазин за новой. — Думаю, я хорошо потрудилась, — сказала она без улыбки, буравя меня своими тёмными глазами. Я почувствовал, что тугой узел в груди немного ослаб, совсем чуть-чуть, и ощутил даже, как моя жгучая неприязнь к ней утихает, уступая место каким-то другим чувствам. Кажется, это была жалость к ней. Я вдруг увидел тёмные мешки под ее глазами, мелкие морщинки и сутулые плечи. А ведь действительно — она лишь выполняет свою работу, и точно не заслуживает такой ненависти к себе. — Мне жаль, — пробормотал я, склонив голову. — Я так сильно хочу, чтобы ты ушла. Так будет лучше для меня. С минуту она молчала, а затем улыбнулась — искренне и тепло. И мне показалось, что стало чуточку теплее, и будто камни внутри меня стали превращаться в пух. — Тебе нужно понять одну вещь. — Ёе тон был на удивление ласковый. — Я прихожу не просто так. И не желаю над тобой издеваться. Я молча ждал продолжения. — Я прихожу только тогда, когда ты должен поведать что-то самому себе. Она поднялась и вышла в коридор, оставив меня думать над её словами. Я никогда не задумывался над этим. Никогда не понимал, зачем, для чего и почему я. Почему я должен испытывать это из раза в раз? Когда она произнесла эту фразу, я будто проснулся от долгого тревожного сна. И я понял кое-что очень важное: я всегда доводил себя до предела. Я не позволял себе расслабиться, отдохнуть по-настоящему. Не телом, а душой. Сколько я себя помню, всегда во мне бушевала буря. Я — ящик Пандоры, заполненный до краев страхом, тревогой, печалью и жгучей неприязнью к себе. Всегда чувствовал себя отщепенцем, инопланетным существом, коварно затаившимся среди нормальных людей. Я мог притворяться, но притворство — это невероятно сложно, изматывающе и, по своей сути, бессмысленно. Но только так я мог жить среди людей и не вызывать у них желание меня отвергнуть. Каждый раз я доводил себя до точки невозврата. И каждый раз она приходила. Именно поэтому. Я чувствовал, как с каждым вдохом мне становится легче. И, наконец, путы, связывающие и сжимающие меня внутри, ослабли. Мне стало тепло. Из коридора послышался звук раскрывающегося зонта. И я побежал проводить свою гостью. Она стояла у двери, обутая, с зонтом в руке и тепло улыбалась, глядя на меня. Я улыбнулся в ответ, также искренне, как никогда. — Я вижу, ты всё понял, — произнесла она, и я кивнул. Мне показалось, что объяснять нет необходимости, она и так все поняла, гораздо раньше меня. — Я вернусь, понимаешь? Но эти слова не испугали меня. Не теперь. — Я знаю, — ответил я. — Но, кажется, теперь будет проще. Наверное. Она ничего не ответила. Лишь бесшумно сократила расстояние между нами, обхватила моё лицо руками и, привстав на носочки, легко и невесомо коснулась губами моего лба. Я прикрыл глаза в это мгновение, а когда открыл их, то понял, что она уже ушла, растворившись в темноте подъезда. Я стоял и смотрел в темноту, чувствуя, как силы возвращаются ко мне. Я знал, что испытаю это не один раз, может, в следующий раз мне будет легче, а может, наоборот, тяжелее. Я не был уверен, но обрёл надежду. Закрыв дверь за своей постоянной гостьей, я вернулся на кухню, где на столе одиноко стояла банка кофе, и отнюдь не пустая.