Беспризорник сердца моего

Аси дала себе обещание, что не будет беспокоить и так проявивших к ней доброту Сойсаланов и уж тем более не будет делать набеги на их холодильник. Но спустя полчаса она почувствовала, что голодна, и что зря отказалась от ужина. Убедив себя, что если она все-таки решила жить в этом доме, то надо осваиваться, Аси выбралась из комнаты и добралась до кухни, не встретив никого по пути. Это показалось ей добрым знаком. В холодильнике она обнаружила сыр и помидоры и, решив сделать пару бутербродов, залезла в ящик в поисках доски, когда за ее спиной раздался знакомый голос. — Проголодалась, Аси кыз? От неожиданности Аси дернулась и несильно ударилась о дверцу головой. Она повернулась, потирая голову, и встретилась с (конечно же!) Алазом Сойсаланом собственной персоной. Как всегда, он выглядел так, как будто ему принадлежал этот мир и, в частности, эта кухня. Хотя, технически, так оно и было, но Аси все равно закатила глаза. — Ты закатила глаза, Аси кыз? — снова спросил Алаз, приближаясь к девушке. — Думаю, это очень невежливо. — Это совсем невежливо, — ответила Аси, ставя доску на кухонный стол. — Но ты переживешь, — она решила, что никакой придурок не встанет между ней и едой. Глаза Алаза метнулись к столу, и он вспомнил, зачем сюда пришел. Его желудок снова болезненно сжался, а во рту тут же скопилась слюна. Он сглотнул, но, видимо, сделал это так громко, что Аси настроженно на него посмотрела. — Что? Не тебя одну привело сюда чувство голода, — ответил Алаз на незаданный вопрос, и, по ходу взяв со стола помидорку, которую Аси приготовила (и проигнорировав ее возмущенный возглас), поставил чайник. — Черный или зеленый? — спросил Алаз, поворачиваясь к Аси. Аси тяжело вздохнула. — Я надеялась, что ты уйдешь. — Оставь надежду, всяк сюда входящий, — процитировал Алаз и снова поймал недоуменный взгляд Аси. — Это из Данте. Книга такая, знаешь. — Кто бы могу подумать, что ты читаешь книги. — Я хорошо маскируюсь. — Это уж точно, — заметила Аси, — ты правда собираешься остаться? Алаз кивнул. — Ну представь, что у нас семейный ужин, мы же теперь семья, — ответил Алаз, сделав акцент на последнем слове. — Так что привыкай. Аси снова закатила глаза. — Тогда черный. Алаз довольно улыбнулся и достал с верхней полки заварку. Потом пошарился и вытащил пакет с конфетами. Аси оглянулась на звук открывающейся обертки. — Будешь? — протянул Алаз девушке яркую обертку. Аси отрицательно покачала головой: — Не люблю сладкое. — Да? — удивился Алаз. — А я вот очень люблю. Аси послышался какой-то подтекст в его словах, но она решила не давать ему лишнего повода для чего бы то ни было, поэтому промолчала. Но тишина не входила в планы Алаза. — Как устроилась? Постель достаточно мягкая? Аси снова тяжело вздохнула. А она всего лишь хотела спокойно поесть и лечь спать. — А мы можем не разговаривать? — огрызнулась она, не оборачиваясь. — А что нам делать, Аси кыз? — голос Алаза раздался над самым ее ухом: ближе, чем девушка предполагала. Кажется, он подошел к ней, пока она разрезала хлеб. — Можем поцеловаться, если хочешь. В прошлый раз, кажется, мы не закончили. Аси резко обернулась к нему, сжимая в руке кухонный нож. — Кажется, я тебя тогда слабо ударила, — сказала Аси, и Алаз услышал металлический звон в ее голосе. Она злится, но ему это нравится, — но никогда не поздно добавить. Аси приблизилась к нему, угрожающе поигрываю ножом, и Алаз подумал, что это была бы самая глупая смерть — умереть от ножевого на собственной кухне и даже не поужинав. Он улыбнулся, чем вызвал еще больше недовольство девушки. — Тебе смешно, мальчик Алаз? Сейчас будет не так смешно… — Алаз? — послышался девичий голос со стороны гостиной. — Алаз, где ты? Алаз аккуратно отодвинул Аси с пути, и вышел из кухни. На лестнице стояла Эдже и растерянно оглядывалась вокруг, как будто потерялась в собственном доме. — Что такое, Эдже? — подал голос Алаз. — Уже соскучилась? Эдже увидела Алаза, и тут же ее глаза наполнились слезами. Она подбежала и впилась в него, пряча лицо в его футболку. Алаз в ответ обхватил сестру руками и легонько погладил по голове. — Что случилось, родная? Почему ты плачешь? Эдже молчала и всхлипывала, продолжаю утыкаться ему куда-то в грудь. — Эдже, родная, скажи, кто тебя обидел и я с ним разберусь, — повторил попытку достучаться до сестры Алаз. — Никто, — всхлипнула Эдже, — это все я. Это все я. — Что? — Алаз оторвал от себя сестру, чтобы посмотреть ей в лицо, — о чем ты говоришь? — Альбом, — лицо Эдже так скривилось от боли, что у Алаза на секунду застыло сердце, — он ужасен. Умут такого не заслуживает. — Ох, я подумал, что что-то серьезное… — начал было Алаз, но решил, что сейчас лучше не заканчивать свою мысль, и, успокаивающе поглаживая сестру по голове, отвел в ее комнату. Все, что узнал Алаз, пока укладывал Эдже в кровать, это то, что она прослушала весь альбом и ей ничего не понравилось. Умут отдал ей свое сердце, а она не может даже одну малюсенькую песню ему написать, чтобы не было стыдно за нее. — Я ни на что не годная, — прошептала Эдже. — Ну что ты такое говоришь, малышка, — ответил Алаз, укутывая сестру в одеяло. — Просто ничего не получается с первого раза. Знаешь, сколько я учился, прежде, чем записать первую песню? — Эдже отрицательно покачала головой, — пять лет. И то мне пришлось переписывать трижды. Так что у тебя еще есть время. Много времени. А пока береги свое сердце, хорошо? Эдже кивнула. Алаз немного посидел с ней, пока не уснула, осторожно встал и снова направился на кухню. Он ведь так и не поел, и уже валился с ног: денек был еще тот, а завтра ему надо было на пары в университет. Когда Алаз зашел на кухню, Аси там уже не было. Но на столе стояла тарелка с бутербродами и чашка с уже остывшим чаем. *** Сон повторился. Аси лежала на уже новой кровати в своей новой комнате, и из одежды на ней было только легкая хлопчатая футболка, задранная к самой шее, открывая все, что должна была скрывать. На этот раз мужские руки сжимали ее бедра с обеих сторон, в то время как голова ночного гостя была прям между ее ног. Даже во сне Аси покраснела от такой близости, но не надолго — жар, который начался внизу живота, расползался вверх по телу, пока не достиг лица. Ее стало переполнять что-то, природу чего она не знала, а потом неожиданно Аси проснулась… от собственного стона. Аси молилась всем богам, чтобы никто не слышал ее позора. Простыни опять были в беспорядке, Аси приложила руки к щекам и поняла, что они горят. Только непонятно, от стыда или от возбуждения. Аси не была такой слишком уж невинной и понимала, что происходит с ее телом, особенно во сне, когда она отпускает контроль. Но почему все стало происходить именно сейчас, в самый неподходящий момент? Может, это перемены так на нее влияют? Как бы то ни было, ей нужен был душ. Очень холодный душ. Еще одно преимущество жизни в доме Сойсаланов — отдельная ванная. После маленькой душевой, которую Аси делила с братьями, это ванная комната казалась раем. Девушка одергивала себя, говоря, что все это может оказаться ненадолго и привыкать к этому не стоит, но сейчас-то можно было насладиться тем, что дает жизнь. И Аси встала под прохладные струи, моментально забывая про сон и прочие проблемы. *** Алаз спал плохо, что с ним случалось редко. Обычно он спал, как младенец, моментально отрубался и никогда не страдал бессонницей. Разбудить его было невозможно, даже стуча кувалдой по его голове. Особенно, если он уснул, мягко говоря, не трезвым. Поэтому его очень удивило, что он трезвый (!) и уставший не мог погрузиться в царство Морфея. А вместо сна он думал. Об Эдже и об Аси. Алаз переживал за сестру и не знал, как ей помочь так, чтобы слезы не повторялись (он на своем опыте знал, что добиться совершенства сложно, а уж добиться того, чего ты хочешь, еще сложнее), и его бесило, что он не может оградить ее от страдания, что он просто не в состоянии забрать ее боль себе, как бы ни старался. Видимо, привязанность Эдже к Умуту была сильнее, чем казалось. А Аси оставила ему ужин на столе, зная, что он вернется за ним. И судя по тому, что Алаз был все еще жив, даже не отравила. Может, плюнула куда-то, но он не заметил. Но, если вспомнить, что он ее поцеловал, то ее слюна — это не урон для его организма. Проблема в том, что тот поцелуй был таким невинным, словно они два буддийский монаха, но Алаз продолжал о нем думать, хотя должен был думать о более подходящих вещах. Например, о том, что завтра ему нужно поговорить о проекте с научным руководителем. Вообще, Алаз вписался в бизнес с Толгой не только для того, чтобы беспалевно пить и кадрить девушек (хотя, в большинстве случаев, инициатива исходила от них), а для того, чтобы защитить свой бизнес-проект в этом году. Ему неожиданно нравилось управлять: пока Толга занимался бумажками, Алаз успел со всеми договариваться и заключать соглашения. Но подготовить полноценный проект у него так и не хватило времени, а до конца семестра оставалось всего-ничего. В конце концов ему удалось уснуть, но спал он урывками, как будто кто-то будил его через каждые полчаса. В итоге, когда прозвенел будильник, был злой, как черт. Что Алаз не любил больше, чем свалившегося на голову братца, так это не высыпаться. Он считал, что его гениальный мозг нуждается в достаточном количестве сна, чтобы полноценно функционировать. Еле отсидев три пары, он отправился на разговор с научным руководителем, который хоть и не повышал на него голос, но ясно дал понять, что фамилия Сойсалан не поможет ему сдать сессию, если Алаз не возьмется за голову, и дал ему еще неделю на то, что привести проект к идеальному состоянию. А это значит, что впереди семь бессонных ночей, что никак не улучшило настроение. А когда он заехал в бар к Толге, чтобы прошестить кое-какую документацию, его настроение испортилось еще больше — его ночная спутница была там: сидела за секретарским столом и перебирала бумажки. Когда девушка увидела Алаза, ее глаза удивленно округлились, а спина как будто на автомате выпрямилась. Алаз отвел Толгу в сторону и спросил: — Что она здесь делает? Толга хохотнул. — Работает, что здесь еще делать? Уже пару дней. Вроде бы, хорошо справляется, но пока говорить рано. А ты с какой целью интересуешься? Решил перейти в кадровый отдел? — Ты что, купил книжку по стендапу, раз пробуешь шутить? — Нет, просто смотрю на твою жизнь и шутки появляются сами собой. Алаз обернулся: девушка смотрела на них с Толгой и мило, но неестественно, улыбалась. — Как хоть ее зовут? — спросил Алаз. — Как? — театрально удивился Толга. — Ты увез девушку с собой и даже не спросил ее имени? Мне стыдно за тебя! — Да иди ты, святоша. Меня в ваш тайный орден ангелов и девственников уже не примут. Имя ты можешь сказать? — Илайда ее зовут, — ответил Толга. — Может тебе написать на бумажке или так запомнишь? — Ты еще на стене выгравируй. — А ты своих девушек запоминай. — Своих я запоминаю, будь уверен. И если что — Профессор меня немного прессанул, поэтому я делаю проект, и звони, только если что-то важное, хорошо? — Хорошо, хоть делом займешься. Алаз и Толга попрощались, и Алаз уехал максимально быстро, чтобы Илайда, если ей пришло бы это на ум, не решила его преследовать. Такое уже случалось: девушки почему-то за ним бегали, как будто он обещал на каждой жениться. Хотя он вел себя максимально холодно со всеми, не пытаясь давать никаких надежд на продолжение или какие-либо отношения. Но они все равно питали надежды, как будто он тот самый принц, которого они так сильно ждали. Пока Алаз рассуждал, где ему меньше всего помешают готовиться, в особняке или в домике, раздался звонок от Руйи — человека, которого он меньше всего ожидал слышать. — Алло, Алаз, ты можешь сейчас приехать? — судя по голосу, девушка плакала, и парень встревожился. — Что случилось? Яман тебя обидел? — Нет, то есть, не совсем. Я просто не знаю, что делать. — Что случилось, Руйя? — Алаз мысленно уже избивал Яман разными способами, и не важно, что именно сделал его брат. Но такого ответа Алаз не ждал: — Я не знаю. Кажется, я беременна.