Раны кровоточили, тошнота от отвратительного сладковатого запаха горелых... подступала к горлу. Но он бежал, бежал спотыкаясь, задыхаясь, не останавливаясь. Прямо как тогда, когда нёс в своих руках жизнь маленькой девочки. Что с этой жизнью стало сейчас? Сколько он уже бежит?
“Куда ты бежишь?”
Вопрос оседает тяжёлым свинцом в голове. Но ответ очевиден:
“Домой”.
Ковбой вновь пытается сориентироваться. Взор давно замутнён от боли и ноги едва держат израненное тело. Но он всё равно бежит домой. Он не остановится. Может, стоит вернуться назад и взять немного в строну? Или, он ошибся, и ферма ещё где-то впереди? Вокруг только выжженная земля. Тяжело ориентироваться.
“Куда. Ты. Бежишь?”
Он точно знает ответ и продолжает всматриваться в пекло в надежде отыскать маленькую фигурку. Она только научилась ходить, барабанила по деревянной гитарке, которую он для неё смастерил, а потом задорно хохотала...
“Куда.
Ты.
Бежишь?”
Ответы испещряют черепную коробку будто множеством выстрелов. Но ни одно пулевое не могло сравниться с этой болью. Тело набивается свинцом и падает на колени. Пальцы судорожно сжимаются, подбирая под себя выжженный грунт. Сколько бы он не пытался - ему даже не удаётся добраться сквозь сажу до земли. Здесь всё стало пеплом. Всё.
“Куда?”
В попытке хоть немного унять боль, парень сжимает одежду на груди.
Ничего не осталось.
Ткань рвётся под его ногтями. На коже остаются рваные кровавые дорожки.
Ни-че-го.
Адский спазм пронзает всё тело и он задыхается, с надсадным хрипом беспомощно хватая ртом воздух.
Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего. Ничего.
Внутренности выворачивает наружу и туловище содрагается в рвотных позывах.
Ни фермерских хозяйств, так тщательно выхоженных многими поколениями его семьи. Ни дома, где сегодня на ужин его должен был ждать мамин пирог. Ни участков друзей и соседей, часто собиравшихся за одним праздничным столом.
Из глотки судорожно вырываются имена, съедаемые кромешной тишиной округи.
Никто не ждал его под развалинами зданий - они не оставили даже их. Они не оставили ничего. Никого.
Выкрикиваемые имена сменяются на... На всплывающий образ девочки, кружащей вокруг него своей нелепой, детской походкой. Она пару раз спотыкается, но на губах всё так же сияет яркая улыбка, увлечённая красиво улетающей в тени закатного солнца бабочкой. Но вдруг, взгляд привлекает что-то другое, летящее прямо с небес. Яркое, громкое, заслоняющее своим следом солнце. Мама стоит на кухне, насыпает в стакан чуть больше муки, чем нужно - переживает за сына, отправившегося отстаивать честь их родины. Серебряная прядка выбивается из причёски и падает на лицо, омрачённое грустью и беспокойством. Морщины становятся немного глубже и сердце колить болью и... Женщина улыбается. "Всё будет хорошо" -произносит одними губами, убирая излишки муки. Раздаётся взрыв. В дом забегает девочка, вся в слезах. Прячется за хрупкой старческой фигурой, сжимая подол потрёпанного платья. Отец семейства тут же отрывается от книги. Вместе со старшими детьми хватает ружья, выходит на крыльцо. Земля вокруг пылает в страшном пламени, израненная бесконечными взрывами. Оружее падает из рук.
Они ничего не могли сделать.
-Бабушка... -маленькие дрожащие ладошки со страхом перестают сжимать уши, чтобы услышать ответ. В крепких объятиях старушки было уже не так страшно. -Что такое смерть?
Что-то грохает совсем рядом и из детских ушей тянутся струйки крови. Больно, больно, больно - невыносимо больно. Детский вополь разрезает округу. Ей так ужасно страшно. И этот натужный, срывающийся голосок зовёт его. По имени, по прозвищу, по простому - папа. Кричит до тех пор, пока очередная яркая вспышка не освещает своим светом всю ферму за раз.
***
Выкрикиваемые имена сменяются на рыдания. Тело безостановочно трясёт в агонии, мешая кровь со слюной и слезами.
Больше в этом мире не было и его маленькой дочери. Не было ничего, кроме выжженой земли. Не было и его самого.
***
Стальные руки сжимают ткань и он прижимает её к лицу. К единственному месту, которое ещё способно что-то ощутить.
Отныне детское одеялко служило проженной его болью алой накидкой, которая будет защищать израненный тыл Бутхилла и никогда не даст ему повернуть назад.
