"Без слов. Задушевно"

*** - Будь спокоен, Элпенор. Я сделал всё, как взмолил ты... Одиссей вонзает в тёмную землю весло, но кажется ему, будто вонзает он его точно в сердце своё, непрерывно стонущее от боли. Могила товарища могла бы выглядеть в сто раз лучше, аккуратнее там, на родной Итаке, с сделанным собственноручно памятником с барельефом, но здесь, на острове Ээя, она так и останется лишь украшеной цветами на чужой земле: нет ни времени, ни сил сделать что-то более грандиозное, что больше заслужил Элпенор. И от этого Одиссею до ужаса стыдно. Мужчина прикусывает губу, легонько хлопает по веслу - "Прости, дружище, что только так получается оставить память о тебе", будто без слов извиняется он, а следом, окинув разноцветное облако из цветов на могиле кратким взглядом, неспешно уходит по извилистой тропе, ведущей в густой, словно вечнозелёный лес, тянущий в скорби ахейцу свои ветви и листву, желая приободрить его, погладив по широким плечам. Не уследил, не предостерёг, не спас.... От сжатых до боли кулаков раздаётся хруст, вместе с которым сердце Одиссея на миг перестаёт стучать, прогоняя по телу холодные мурашки. А мог бы... мог бы спасти! Будь чуть внимательнее, будь чуть лучшим капитаном! Хоть одного, но всё же! - Даже один муж, способный вернуться в дом родной, чего нам сейчас стоит... Одиссей, неспешно шагая, не поднимает полуприкрытые глаза - лишь смотрит на каменную крошку под ногами, на вылезшие из земли корни и опавшую листву, напоминающую в свете солнца сияющий изумруд. Яркие лучи не отдают по коже жаром, как могло бы быть это несколькими часами ранее, ведь главным источником жара и в тот же миг холода сейчас является его собственное сердце. Оно стонет, будто моля о чем-то или раскаиваясь за того, в чьей груди живёт; оно ревёт бешеным зверем, готово вырваться из груди с громогласными обвинениями, запутывающимися в его голове, подобно клубку ниток. Он ужасный капитан... но не знал же, как всё обернётся, ровно также, как не знали это другие мужчины! Он был излишне уверен в себе... но как иначе было вернуть доверие флота, если не уверенностью в том, что совершаешь? Он допустил такую глупую смерть товарища.... и нет ему оправданий! От переполняющей злости, что вгрызлась в душу, подобно дикому зверю, охватившей разум, Одиссей бьёт рукой по белоснежной колонне, не ощущает ни капли боли от удара, продолжая тяжко, порывисто дышать. Одиссей мычит, руками водит по лицу, хватается за свои волосы и опирается спиной о ту же бедную колонну, не замечает как съезжает по ней, к холодному полу и как руками закрывает скривленное в отвращении лицо. Как же он глуп! О, как же глуп! - Ты опечален, да? Да, вижу это... Без слов твоих вижу, - Голос совсем рядом напоминает звонкие колокольчики. Мужчина убирает руки совсем не желанно, смотрит внимательно на совсем ещё юную нимфу, прижавшую к телу своему упитанного кота, после мельком замечает рядом с ней пса, молодого и весело виляющего хвостом. - Я видела тебя там, чуть дальше от нашего дворца... видела как ты засыпал землёй прах какого-то мужчины и видела твоё печальное лицо, - Пока её голос разливается по пустынному коридору, подобно приятной песенке, Одиссей оглядывается, подмечает, что сам не заметил, как ноги привели его во дворец колдуньи, где, о слава богам, кроме нимфы его больше никто не заметил. Ему не хотелось бы вновь мешать девам своим присутствием... - Возьми его, прошу! Цирцея говорит, что он всё-всё понимает и помогает отпустить боль и печали! И Астериону, прошу, позволь остаться! Он тоже всё-всё понимает! - Нимфа протягивает ему питомца, что впервые за это время приоткрывает свои сонные глаза, неторопливо зевает и тянется лапами к незнакомцу. Агни, если память Одиссея не подводит. Так зовут её, ту, что по-детски лепечет: "Всё-всё..!", что смотрит невинными большими глазами и всё также протягивает застывшему в изумлении царю молчаливое мохнатое чудо. - Глаза у них понимающие! Точно тебе говорю! - Агни уверенно кивает, за ней, кажется, и сам пёс кратко склоняет голову, соглашаясь. - Раз так говоришь...- Он только успевает взять в руки животное, как нимфа тут же подрывается с места, убегает куда-то вдаль коридора, бросая ему: " Не должно быть посторонних! Только ты и они!". - Что ж... ммм...- Одиссей прижимает кота к своей груди, тот довольно мяукает, макушкой водя по чужому телу. Пёс же, поначалу желавший побежать в след Агни, теперь уселся совсем рядом, своим большим хвостом щекоча ноги царя непрерывными движениями. Он часто чуть поворачивает голову назад, смотрит на него, а после вновь отворачивается, будто в чём-то из раза в раз убеждается. - Я... ох...- Одиссей желает сказать хоть что-то, хотя бы немного, но ему не по силам: тяжкая вина, будто чьи-то мощные руки, сжимают его горло, не позволяя смолвить даже слово. Царь тяжко вздыхает, коря сам себя - даже перед животными и то стыд съедает вместе с горькой виной! Как же ему возвращаться на корабль, к мужам, что его ожидают? Верно, краснеть будет, смахивая на рака, за правильный свой стыд, за изнуряющую вину! Кот неожиданно цепляется когтями в его тунику, добирается до самой кожи, и впивается острыми клыками в руку, заставляя путника дрогнуть и зашипеть от лёгкой боли. Как только он вызволяет руку из коварной животной ловушки, то пятнистый питомец недовольно тянет "мяу", смотрит неотрывно прямо в глаза Одиссея, будто винит его за самобичевание, а следом его взгляд подхватывает и Астерион, положивший голову на его колени, угрожающе клацнувший зубами. "Корить продолжишь - вместе и косточки не оставим!", будто читает в их глазах мужчина, покорно склонивший голову, уже не ругающий себя в мыслях. "Но поделись же, без обвинений себя, что гложет, что было и есть, что желаешь и что нет...", точно тянет Астерион, поёрзавший по ногам и чуть заскуливший от помрачневшего взгляда итакийца. Одиссей шумно сглатывает, прокашливается - это не помогает вновь обрести голос, но он говорит... в мыслях своих говорит. Неспешно, со вздохами счастья от воспоминаний о горячо любимой жене и своём дитя, со вздохами огорчения и моментами, когда дыхание вновь застывает - так он в голове бесконечно прокручивает застывшие в памяти картины смерти, окровавленных тел и стойкий металлический и солёный запахи. Он мычит, напевая позабытую местами песню Пенелопы, будто стараясь передать животным всю нежность её, всю ласку и заботу через хриплое мычание. Он еле слышно всхлипывает, не удерживая горе, охватившее его целиком. Одиссей чувствует холод, пробегающий меж лопаток, по плечам и груди его, вновь чувствует чужую лапу на теле, думает, что вновь ощутит остроту чужих когтей, но безымянный кот лишь еле слышно мурчит, медленно моргает, пока пёс водит носом по ногам, будто стараясь утешить сейчас такого болезненно бледного путника. Мужчина прикусывает губу, кивает, соглашаясь со словами той имеющей голос колокольчиков нимфой, в голове заключает: "Действительно... понимающие глаза...". Ему согласно мяукают и гавкают довольно сощурившиеся животные...