Накануне

Цзинъянь медленно расплетала волосы. После тех давних событий ей запрещено было носить шпильки, и потому третья сестра императора Лян большую часть времени выглядела как варварка: множество кос, рассыпанных по плечам. Красные нити – то единственное, что их украшало. Но в честь завтрашнего события запрет был снят, и она медленно расплетала косы одну за одной. Запрет могли бы снять еще раньше, когда отец умер, но брату хватало своих дел, поэтому Цзинъянь не стала говорить ему об этом. Да и четырнадцать лет его ссылки сделали свое дело, они уже не были так близки, как в юности, когда она звала его просто старшим братом. Сяо Цзинъюй, принц Ци, это имя осталось за его спиной в тот день, когда три года назад он стал императором. Служанки в соседних покоях готовили для Цзинъянь ванну. Приносили горячую воду и мыльный корень. Чуть позже должна была прийти матушка и помочь выбрать масла и травы. Летняя ночь коротка. А им столько нужно было сделать. Пальцы слегка дрожали. Цзинъянь посмотрела в зеркало. В отполированном куске бронзы отражалась юная испуганная девушка с растрепанными волосами. Ей хотелось встать, швырнуть зеркало в сторону и закричать, что все ложь. И то, что она девушка – Цзинъянь перестала ей быть почти пятнадцать лет назад, в тот осенний вечер, перед отъездом Сяо Шу на северную границу. Цзинъянь так старательно забывала это, что почти не помнила ничего, а может быть, просто врала себе и в этом. Ей было невыносимо больно вспоминать каждый вдох этой ночи, каждое прикосновение. Нежность и поцелуи Сяо Шу, собственное желание, что было сильнее страха, то, как она поймала его в плен своих рук и не выпустила. Стоило только начать вспоминать, и перед глазами всплывала его улыбка, яркая и солнечная. Его обнаженные плечи. Его пальцы, распахивающие ее одежду и нежно касающиеся груди. Его задыхающийся шепот, так не похожий на обычный уверенный голос Линь Шу, сына командующего Линь. Он был растерян, он был смущен, он был влюблен. И отблески свечей скользили по его коже, и им было жарко в объятиях друг друга, несмотря на стылый ветер из окна. Цзинъянь не жалела об этом. А утром он уезжал. И обещал привезти ей мандарины к новому году. Самые сладкие из всех. Это был последний его поход перед их свадьбой, дата была назначена, и ей не хотелось больше ждать. После их свадьбы, через неделю, должна была состояться его свадьба с Нихуан. Эти браки были желанием Великой Вдовствующей императрицы. И отец не мог ей возражать, хотя оттягивал даты как мог. Воспоминания о юности закружили Цзинъянь, как порыв осеннего ветра, что кружит опавший лист. Они выросли вместе, все трое – Линь Шу, Сяо Цзинъянь, Му Нихуан. Они знали, что будут сестрами и женами Линь Шу. И если Нихуан могла тренироваться вместе с Линь Шу, княжна Юннани родилась с мечом в руках, то Цзинъянь оставались стихи, песни и игра на цине. И еще, конечно, искусство приготовления еды, до которого матушка была большой мастерицей, а самой Цзинъянь пришлось долго и упорно учиться. Но после тренировки Сяо Шу и Нихуан, разгоряченные и яркие, садились рядом с ней под тенью клена, смеялись, пили вино и чай. И целовались, немного в шутку, немного всерьез. Это было лето их юности, яркое, полноводное. Они не пересекали грани и просто были счастливы. Цзинъянь в то время мечтала о том, как они бы жили – одним домом. Иногда ей казалось, что они были бы счастливы, ведь любви Сяо Шу хватило бы на них обеих, много позже она думала о том, что ревность не дала бы ей жить. Тогда, в юности, он нужен был ей весь - каждым взглядом, каждой мыслью. Такое называют не любовью, а одержимостью. И сама она позже осознала это. Уже после того, как Линь Шу погиб на перевале Мэйлин и был объявлен предателем. Ничем иным, кроме как одержимостью, она до сих пор не могла объяснить себе того, что пришла к отцу в разгар какого-то обсуждения. Сяо Цзинхуан, принц Юй, как раз рассказывал о положении дел в южных районах империи. Она четко помнила его спокойную речь. То, что происходило потом, иначе чем сумасшествием от смерти Линь Шу нельзя было объяснить. То, что она потребовала у отца встречи с принцем Ци. То, что кричала об их невиновности. То, что приставила шпильку к собственному горлу, и в тот момент, когда отец приказал евнухам схватить ее, попыталась перерезать артерию. Шпилька была массивной и острой. Почти кинжал. Последнее, что она помнила об этом дне - бледное лицо принца Юя над ней. Качающийся потолок, пять жемчужин в его уборе и пальцы, пытающиеся зажать рану на ее шее. Что ж, жизни для брата она в тот день добилась. Принц Ци был сослан на тот самый болотистый юг. И выжил там не иначе чем чудом, чтобы вернуться через четырнадцать лет в столицу. Сяо Цзинхуан же… Цзинъянь встала. Служанки все так же суетились за дверью. Она положила выплетенные из кос нитки на столик и зашла в маленькую соседнюю комнату, туда, куда служанки почти не заходили. Цзинъянь подошла к шкафу на стене и открыла его. Она подожгла благовония и поставила их на подставку перед поминальной табличкой. Все знали, что она хранит здесь имя мятежника, пытавшегося убить предыдущего и нынешнего императора. Но ей не привыкать помнить о мятежниках. Да и его величество не стал ей препятствовать в тот день, когда она попросила у него на это разрешения. Принц Юй тоже был его братом.  Цзинъянь простояла несколько минут, вспоминая этого старшего брата. Они не так часто виделись, ей после попытки самоубийства оставили не много свободы. Но Ланьцзинь, жена брата, иногда приглашала ее к ним.  Цзинъянь вспоминала расшитые золотом одежды циньваня, терпкий чай, немного самодовольные речи, тяжелые вздохи о глупости подчиненных, мигрени, которые учила снимать массажем, - естественно, учила Ланцзинь, Цинь Баньжо, советница брата никогда ей не нравилась, - травяные сборы и благовония, которые составляла для брата, и собственное молчаливое слушанье его речей. Ему, в отличие от брата Ци, не нужны были от нее собственное мнение и собеседник. Ему нужен был слушатель, и она была им, пока брат не заводил речей о ее браке. А потом хмыкал, извинялся и называл ее маленькой сестренкой. - Цзинъянь? - Иду, матушка. Она закрыла дверцы шкафчика и вышла из комнаты. Матушка, как всегда в светлых одеждах, нежная, легкая, изящная, казалась рисунком тонкой кистью на рисовой бумаге. Сама же Цзинъянь была выше, шире в плечах и, несмотря на много лет обучения, никогда не смогла бы стать такой же, как матушка. Или как супруга Чэнь, теперь Вдовствующая императрица, которая жила с ними все эти годы, или как старшая принцесса – матушка Линь Шу, которая тоже жила вместе с ними. Их маленький дворец за глаза называли змеиным гнездом и были правы, хотя и не знали, насколько. В тот день, когда эти женщины поняли, что принц Ци может вернуться в столицу, все связи, все драгоценности, все лечение и все добрые дела были подняты, и паутина их маленького змеиного гнезда накрыла столицу. У принца Юя не было и шанса. У бывшего наследного принца тоже. Хорошо, что этих женщин недооценили. Цзинъянь иногда казалось, что за эти четырнадцать лет совместной жизни она могла бы перенять у них что-то. Она и переняла – умение отстраниться и осмыслить, заметить и поддерживать связи, любить – но не яростно, а спокойно и терпеливо, ожидая своего часа. И перестать, наконец, ревновать. Но их красоты, изящества, яркости она так и не переняла. И это ее огорчало сегодняшней ночью. Потому что завтра, в день своей свадьбы, ей хотелось быть самой красивой женщиной. Единственной, на которую смотрели бы глаза ее мужа. Цзинъянь зажмурилась и нырнула с головой в теплую воду, на поверхности которой кружили розовые лепестки. Она просидела так до звона в ушах. А потом вынырнула и, опустив голову на деревянный край ванны, позволила матушке заняться своими волосами. То зеркало в бронзовой раме в комнате врало, что она девушка, врало про ее возраст – ей было уже больше тридцати, многие уже внуков нянчат, а не впервые замуж выходят, но про страх зеркало не врало. Цзинъянь боялась – что свадьба сорвется, что жених испугается или посчитает себя недостойным.  Мэй Чансу. Так звали ее жениха. Он помог брату взойти на престол, помог победить Северную Юй… За это брат мог отдать ему не только одну сестру, а всех. Мэй Чансу удовлетворился Цзинъянь и княжной Му. Вернее, как Цзинъянь знала, его пришлось принуждать к этим бракам. Несмотря на отговорки с плохим здоровьем, невозможностью иметь детей и общей недостойностью таких прекрасных женщин. Матушка потянула за волосы несколько сильнее, чем требовалось, и Цзинъянь поморщилась. - Больно? Прости. Матушка шепотом отослала служанок, и они остались вдвоем. - Все хорошо. - Ты уверена? И хотя Цзинъянь не видела лица матушки, в ее голосе, всегда спокойном, были слышны слезы.  - Мы справимся. И я, и сестра Нихуан. Мы больше не те дети, какими были тогда. - Но и он изменился. И до сих пор не знает о том, что ты знаешь. Не хочешь сказать? - После свадьбы. Если бы он знал, то бежал бы отсюда и до границы с северной Янь, меняя коней. - Почему ты так думаешь? - Он чувствует себя виноватым передо мной и думает, что легче вину искупить, будучи Мэй Чансу, а не Линь Шу… и потом, он так и не привез мне мандаринов к новому году. Сейчас лето. Где он их искать будет. Если будет знать? – голос ее неожиданно задрожал. Матушкины губы прижались к ее виску. - Плачь, плачь, чтобы завтра веселиться. Пусть сегодня будут последние слезы, девочка моя, плачь… И она плакала, в первый раз за эти долгие годы. Оплакивая юность и потери, оплакивая смерти и черное ожидание. Оплакивая братьев и свою страсть. Оплакивая их с Нихуан одиночество, Чувствуя, как в сердце, наконец, остаются только нежность, любовь и свет. Завтра днем принцесса Цзинъянь будет улыбаться на собственной свадьбе, и муж не сможет взгляда оторвать от ее улыбки, а потом будет и ночь, и разговоры, и даже проклятые мандарины посреди лета, потом будет еще одна свадьба, и счастье. Которое только увеличивается от нежной и счастливой улыбки Нихуан, и дракон ревности, так никогда больше не проснувшийся в них обеих, умрет где-то на дне их сердец, потому что Линь Шу жив, и этого достаточно… А еще через два месяца будет письмо из северной Янь – для маленькой сестренки Цзинъянь, с поздравлениями со свадьбой…