Зов Кутха

      Октябрь подкрадывается тихо и приносит за собой дурные знамения. Костя в это не то чтобы верит, но стол ломится от заявлений-распоряжений-приказов, и уже только от этого у Кости болит голова. Ему скоро шестой десяток, виски выбелены сединой, и каждый божий день он говорит себе, что пора на пенсию — но каждый божий день преподносит ему совсем неутешительные сюрпризы, поэтому полковничья должность начальника убойного отдела остаётся занятой. Федя ехидно щурится: ему хоть бы хны, у него дача в Ленобласти, клумбы-грядки и онлайн-турнир по шахматам «с такими же приятными молодыми людьми чуточку за шестьдесят»; Ленка греет продрогшие косточки у камина и вяжет себе всякое; и радости у них — в тихих бытовых мелочах да звонках Олега, а не трудовые будни, которые проедают плешь и треплют нервы. Серёжа тоже говорит, мол-де, па, пора тебе на пенсию, сколько можно-то, я что, нас не прокормлю (с его-то миллиардами он всю голодающую Африку прокормит). Но это всё-таки не вопрос долга или морали. Даже не вопрос привычки. Просто дома одному становится невыносимо.       Костя думает: дотяну до нового года, а там… Но никакого «там» не случается: несколько жесточайших убийств сотрясают город до основания. Министерство рвёт и мечет, требует доклады каждые два часа, и московские особисты занимают костин кабинет как последний опорный пункт перед неизбежным. Поэтому Костя, как и полагает тому самому начальству, на голову которого полетят все шишки, ошивается в кабинете Димки Дубина и его напарника, Севы, которым и поручает такое непростое дело. Он, может, как в старые добрые, первым бы побежал впереди паровоза, но время выхолаживает его порывы и остужает голову. Так что, пока молодёжь решает кровавые ребусы, Костя курит в окно и думает: то ли ещё будет.       Говорят, беда не приходят одна. Серийное похищение детей, жесточайшие убийства, непонятно откуда вылезшая оккультная секта, нервный срыв Серёжи, собственные мутные кошмары — всё это нарастает как снежный ком, и Косте почему-то кажется, что однажды он его расплющит. Сложно бороться со стихийным бедствием, и пока его не смело, Костя делает, что может — как бывший опер и как отец. («Всё будет хорошо, пап», — говорит ему Игорь, укладывая холодную ладонь на макушку, и кто он такой, чтобы не верить собственному сыну?)       — Это было под Брянском… — рассказывает Сергей Владимирович Юрасов, главный и единственный подозреваемый в похищении детей. Костя смотрит на него и не понимает: уважаемый археолог, доктор исторических наук, что ж ты на старости лет в криминал-то подался? Ещё и сказки рассказывает: в голове, мол, голоса. («У меня тоже в голове голос (а), но я ж не…»). Костя трёт переносицу. Достаёт из сейфа фотокарточки: здесь и обвинённые по бытовухе, и всемирно известные серийные маньяки, и пострадавшие, и… Минуты не проходит: Юрасов выбирает все правильные. Кроме одной: её он долго вертит в пальцах, мусолит, смотрит куда-то мимо костиного плеча — и откладывает. Юрка Смирнов улыбается с фотокарточки так залихватски, что ему хочется выбить зубы.       — И что мне с вами делать? — обессиленно спрашивает Костя, мрачно раскуривая сигарету.       — Делайте по закону, — отвечает Юрасов, — чтоб совесть не мучила. Я всё-таки виноват.       Через пару минут в кабинет с рапортом заходит Женька Фомин, и Юрасов, им задержанный, признаётся в двойном убийстве.       — Что, полковник, — приветливо улыбается ему Уля из-за стойки и приглашающим жестом указывает на пустое место прямо напротив, — дело ясное, что дело тёмное?       Костя не отвечает: цедит кофе, смотрит в никуда. В кафе полупусто, но оживлённо: все кучкуются по своим социальным ячейкам — кто с друзьями, кто с семьёй, и только Костя чувствует себя тополем на Плющихе: таким же неприкаянным. Уля смотрит на него снисходительно, как на неразумного ребёнка, и Косте не хочется говорить, что у них разница лет тридцать в обратную сторону.       — А что, в интересах следствия погадаешь на кофейной гуще? — говорит Костя, когда заданный Улей вопрос успевает потерять свой смысл. Но Уля будто не замечает: забирает кружку, рассматривает дно то так, то эдак. Хмурится. Смеётся.       — Эдак дело чернее ночи, — говорит она. Взгляд у неё режущий, и её румяному открытому лицу он совсем не подходит. — Ты, полковник, видишь то, что видеть не должен, и не видишь то, что лежит у тебя под носом.       — Это мне и без твоих предсказаний известно, — хмыкает Костя и выходит в полночную темень.       Уля смотрит ему вслед, пока его спина не исчезает в ночи.       — Полковник-полковник… слышишь ли ты, как шумят вороньи крылья?