Глава 8
28 июня 2024 г. в 16:13
Глава 8
Под разогревшимися от солнца небесами середины лета Торкиль Амундасон решил дожидаться решения своей участи на священном зеленом лугу Оркнеев, у принадлежащего монахам утеса Дирнесс, близ отцовской усадьбы в Сандвике.
Очень давно доставившие представления о Христе в Кейтнесс ирландские монахи возвели под лучами дневного светила для себя хижины, возвысив их как над тюленями, так и над крачками, на этой Господом выточенной башне из слоистой розоватой скальной породы. Все это соединялось с оврагами и лужами материка благодаря затронутым гниением фрагментам гальки и более крупному камню.
Сейчас церковь все еще там стояла. Дым поднимался из соломенных крыш отдельных округлых и покрытых лишайником домиков, но вот уже как прошло тридцать лет после пересечения моря ирландкой, которая принесла эрлу Оркнеев сыновей, и отныне никто из благоразумных настоятелей ни в Улайде, ни в Ленстере не отправил бы братьев-монахов к оркнейским норвежцам ради спасения хотя бы нескольких ирландских рабов.
Итак, совсем рядом, на мысу, выходя на лазоревое пространство слияния моря и неба, за которыми лежали Норвегия и так или иначе развязанная война, чей исход определит судьбу всего архипелага Оркнеев, стоял лишь Дэвид Хвита, монах с островка Фейр Айсл. Он жил тут с женой, сыновьями и одним-двумя кузенами. Те выступали в качестве помощников и прежде получали выплаты от отца Торкиля взамен на обучение его и детей читать и писать, а также поддерживать советом. Раз в шесть лет наставники незаметно исчезали, когда из Норвегии с кораблями прибывал епископ Гримкелл, дабы собрать подати для короля Олафа и окинуть взглядом состояние душ в своем диоцезе.
На юге, за низкими зелеными и коричневыми грядами пролегал морской пролив, отделявший Оркнеи от Альбы. Таким образом, Кейтнесс находился в безопасности, но не только из-за суровой охраны. Вся Альба могла наслаждаться спокойствием, пока оно царило на Оркнеях в ожидании исхода развязанной на востоке войны. Именно сюда, к эрлу Брузи, на принадлежащие ему северные острова, должны были прийти первые известия, стоило лишь их привезти на длинном корабле.
Ибо одержи победу король Олаф (если внушительные объединенные армии Швеции и востока ринутся через длинные горные отроги и наводнят долины и фьорды западной Норвегии), он выгонит ребенка-правителя, поставленного королем Кнутом, вместе с оказывавшими тому поддержку людьми из Нидароса. И тогда эрл Брузи будет вынужден перестать льнуть к чуждым оркнейским землям с их холодными северными ветрами, встречающими прибытие его соратников.
Тогда ему станут опять принадлежать две трети Оркнеев, в придачу с находящимся отныне за спиной одобрением короля Олафа. Или даже все Оркнеи перейдут под крыло Брузи, узнай король Олаф, а тот действительно узнает, что Торфинн, его второй юный эрл-вассал не ограничился нарушением клятвы, но еще и пользовался любовью саксонцев.
Это было возможно. Возможной была даже, Торкиль Амундасон знал, встреча юного идиота в процессе сражения с королем Олафом. И если Торфинна повесят как мятежника и предателя, какое будущее создаст этот прекрасный эрл Торкилю, своему воспитателю, его родственникам и близким, живущим на Оркнеях? Что сможет остановить Брузи и короля Олафа от совместного преодоления семи миль, отделяющих Оркнеи от Альбы и от нападения на весь Кейтнесс?
По меньшей мере, сказал себе Торкиль, с передернувшимся лицом, это предоставит нашему рыжеволосому другу Гиллакомгейну материал для размышлений. Да и Малкольму из Альбы, сжатому, подобно старой кожаной сумке для книг между Кнутом и Норвегией. Не удивительно, думал Торкиль Амундасон, что Торфинн обрел столько сложностей с обработкой Эчмаркача. Могут наступить времена, когда всем нам, так или иначе, понадобится Ирландия.
Монах Дэвид задал вопрос: «Ты что-нибудь видишь?»
Во мгле что-то просвечивало. Торкиль опустил взгляд, чтобы прояснить четкость зрения и принялся изучать клешни краба и ракушки на кочковатом торфе, а также розоватые и матово-коричневые соцветия кермека широколистного и, на расстоянии от беседующих, неторопливое серовато-белоснежное перемещение глупышей, перемещаемых силой воздушного течения, возникающего от взмывающих от скал брызг. Затем Амундасон поднял взгляд и заметил уже увиденное монахом. Перед ним, низко на линии горизонта, на востоке, просматривался одинокий квадратный парус. На востоке, а не северо-востоке, откуда следовало ожидать вестей из Нидароса.
Торкиль проронил: «Еще один торговец». Он осознал, что проголодался. Еще один торговец. Словно птицы перед лицом лесного пожара, толпы чужестранцев, блуждающих ремесленников, церковников, торговцев – все они поднялись и устремились с безумными и озабоченными глазами на восточное побережье островов Оркнейского архипелага и Альбы. Впервые в памяти современников Норвегия ощущала угрозу со стороны материка.
Со стороны моря, да, бывало, - когда спор мог оказаться решен с помощью меча и топора в руках людей, чьим делом последние и являлись. Но сражение на суше – совсем иной разговор.
Дэвид произнес: «Осмелюсь в этом усомниться. Корабль покрыт золотом».
Он был прав. Воспользовавшись солнцем за спиной, Торкиль сконцентрировал взгляд на обсуждаемом далеком и движущемся пятнышке и рассмотрел яркую точку, когда лучи светила коснулись вершины мачты и носа судна. Амундасон забыл об одолевавшем его голоде, пусть и казалось, что пройдет еще много времени, прежде чем длинный корабль приблизится гораздо ближе, позволив оценить впечатляющую протяженность, алое с золотым сплетение нитей паруса и, в конце концов, стяг, бьющийся, словно черная птица, преследуемая на фоне безоблачного голубого небосвода.
Во всем мире лишь двое из живущих имели право водружать над собой черного ворона Сигурда Оркнейского, и один из них находился здесь, на Оркнеях, как и Амундасон, стоя сейчас, несомненно, впереди и наблюдая за краешком суши. Торкиль поделился выводом: «Это эрл Торфинн», и прочистил горло, повернувшись в направлении травы, чтобы спуститься на крутую тропинку к Сэндвику, к дому.
Монах Дэвид ответил ему: «Мой господин, нет необходимости уходить. Не знаю, - почему, ведь они не в состоянии нас заметить, но, полагаю, что длинный корабль должен повернуть именно к этой бухте».
Спрыгнув на отмель и оставив за спиной небольшое опустевшее поселение, а внизу наблюдателей со скал, как один, принявшихся нестись и что-то восклицать в его направлении, Торкиль не переставал пытаться дать определение ощущаемой им колеблющейся боли. Она возникла от созерцания поворота длинного судна и движения того к бухте. Да и позднее, когда противник необдуманно вспомнит о его матери, Амундасон снова воскресит в мыслях данное мгновение.
По контрасту с чистым полумесяцем голубых булыжников отмель полнилась головами, словно ячменное поле. Здесь присутствовали покрытые тканью головы замужних женщин и блестящие ниспадающие плащи юных девушек, равно как и головные уборы, из ткани или из кожи, нестриженные волосы и бороды крестьян, гладкие подбородки и змеящиеся усы тех, кто путешествовал, сражался и вообразил, что чужеземный стиль поможет им выглядеть степеннее. Рев разговоров, по мере приближения к ним носа длинного корабля, достигающего в высоту шестидесяти футов, превратился в ураган, отбросив нежный отзвук набегающих и плещущихся волн.
Первое, что Торкиль заметил, были не тронутые порезами бока длинного корабля. Щиты, вывешенные на них ради вхождения в гавань, не только не оказались запачканы кровью, но даже отличались свежестью, будто их совсем недавно принесли от мастера. Второе, - спуск на воду для переноса на сушу венчающего нос дракона. Третье, - когда среди сияния серебра и золота, высокий, без головного убора мужчина двинулся вперед сквозь осененную шлемами толпу. Стоило кораблю пристать к отмели, он сразу поставил на сходни правую ногу и медленно сошел, скользя по собравшимся взглядом.
Мальчик Торфинн. Мальчик, воспитанный Амундасоном, высокий и расслабленный в походке, с шелковой лентой поверх черных волос, в изысканной шерстяной тунике с длинными рукавами на свободных штанах, туго стянутых под коленом, и в мягкой кожаной обуви. На ножнах меча и на кромке кушаков лежали окаймляющие их золото и эмаль. Рукоять меча была инкрустирована золотом, столь же высокой пробы, что и у короля. Тем не менее, высоко взлетевшие брови и неистовые карие глаза остались прежними.
И вот толпа отступила, стихнув и окружив Торкиля, юноша увидел того и остановился.
Амундасон смотрел, как его изучают, как отмечается седина, засеребрившаяся в волосах, и шрам на шее, куда ему попала стрела от жителей Мореи. Вероятно, уверенности и даже высокомерию, способным зародиться после двух лет ни с кем не делимой власти также было уделено внимание. Торкиль Амундасон знал, что хорошо правил севером и совершенно не испытывал необходимости в господине. Равно он знал, что от деяний преуспевающего и самовольного юного воспитанника зависят как собственная жизнь, так и жизни его домашних. Амундасон поинтересовался: «У тебя есть известия о короле Олафе?»
Карие глаза обратились сначала направо, а затем налево. «Оркнейское приветствие», - проронил молодой человек.
Глухая волна разговоров оживилась и вновь погасла, и полдюжины голосов, рядом и вокруг Торкиля, произнесли: «Добро пожаловать, господин! Добро пожаловать!», - распространяя грохот рассеянного в воздухе веселья. Оркнейцы не спешили выносить окончательное мнение. Оркнейцы предпочитали не обострять сложившееся положение.
Торкиль произнес: «Прости меня. Мы все рады тебя видеть. Но сейчас до каждого из нас долетают новости о войне, как, должно быть, и до тебя, поэтому первым делом в голову пришла мысль о великом исходе». Произношение юноши опять подверглось переменам. Сначала на него вредоносно повлиял запутанный гэльский отчима, теперь же словах в трех можно было различить плавность колониального саксонского. Торкиль стоял на гальке и ненавидел Торфинна.
Юноша сообщил: «У меня есть новости». Корабль позади него потихоньку пустел. Человек шестьдесят, может статься, хорошо одетых и вооруженных, осмотревшись вокруг, выпрыгнули на берег или сошли по сходням, построившись за спиной своего господина. Некоторые из лиц были знакомы Амундасону: это оказались те, кто покинул острова в только что минувшие годы ради службы у Тора Собаки, либо у короля Кнута, либо у предводителя хаускерлов последнего. Двое или трое остались на палубе с оружием, и Торкиль понял, с внезапно застучавшим сердцем, что они сумели привезти с собой скакунов. Молодой человек повторил, повысив тон: «У меня есть новости. Ты в состоянии выслушать то, что я скажу?»
Голос прокатился и стал громче, даже на столь открытом пространстве, будто он возник из котлов преисподней. И по всей отмели люди ответили ему, вторя крикам чаек. Молодой человек стоял, возвышаясь над каждым из пришедших. Он объявил: «Война в Норвегии закончена. Тронделагеры были побеждены. Король Олаф погиб. Его сводный брат Харальд вместе с Рогнвальдом, сыном эрла Брузи, отступили, вернувшись в Новгород. Норвегией теперь правит Король Кнут, а я отныне – защитник островов всего Оркнейского архипелага и правитель севера, за исключением островов. Да здравствует король Кнут!»
Взлетевшие в небо приветствия могли бы оказаться отнесены к королю Кнуту. Разумеется, у команды длинного корабля, к ним присоединившейся, возникло именно такое впечатление. Торкиль Амундасон уточнил: «Король Кнут разбил короля Олафа?»
«Короля Олафа разбили люди Нидароса», - ответил юноша. «Новости достигли наших ушей в Вике в процессе подготовки к отплытию для сражения».
Торкиль Амундасон произнес: «Так значит король Кнут не принял участия в битве?» Ни Торфинн, ни окружающие его люди не имели на себе никаких следов, даже борозды от стрелы по касательной.
Молодой человек ответил: «Король Кнут сразился и одержал победу в бою, не шагу не сделав из Уинчестера. Исход битвы был решен не железом, но золотом». Торфинн возвысил голос: «Так я дождусь приветствия, обращенного к твоему эрлу и его людям, вернувшимся новостями о победе?»
Он дождался. Среди шума и подготовки к сопровождению эрла с его людьми в большой зал Сэндвика Торкиль Амундасон стоял позади и почти ничего не говорил. В процессе пути на запад, через торф и осколки каменных плит он позволил отцу и родственникам двигаться рядом с Торфинном, тогда как сам шел вместе со своими друзьями. Затем, на последовавшем пиру, Торкиль заливал элем с вином пустой с утра желудок, пока не оказался вынужден покинуть скамьи, чтобы облегчиться под луной. Скошенное сено шелестело благодаря снующим в полях грызунам, гуляли обстриженные овцы, а привкус соли и наплывающая с моря тишина отвлекали Амундасона от жаркой духоты и суеты, уводя на побережье, на высокие холмы. Оттуда он мог различить лучи света от усадьбы Колбейна на оркнейском острове Копинсей. Впереди блестел мерцающий огонек с Дирнесса, озаряющий радостью маяк, гаснущий сейчас под порывом ветра и отмечающий гибель и разгром короля.
Если Олаф пал, тогда и Финн Арнасон, и все его братья, чего и следовало ожидать, должны были погибнуть с монархом. Поэтому у Торкиля Амундасона не осталось близких по ту сторону моря, которые не подчинились бы прихоти дитяти. Только этому дитяте уже стукнул двадцать один год, и укачивали его в золотой люльке короля Кнута, ставшего тому новым воспитателем.
Голос упомянутого ребенка раздался совсем рядом, прозвучав столь же тихо, как шум волн: «Я часто вползал на берег Копинсея в детстве. В лунном свете он кажется таким спокойным».
«Он может оказаться прекрасной оборонительной опорой», - отозвался Торкиль. Он даже не повернулся. Как ему казалось, Амундасон удостоверился, что никто не видел его ухода.
Торфинн произнес: «Внизу есть лодка. Думаешь мы можем совершить переправу?»
Лодка принадлежала его отцу. «В нее влезет только человек пять -шесть», - ответил Торкиль. «Но зови их, и мы поглядим».
До Амундасона донесся шорох движений воспитанника, и он увидел, как Торфинн зашагал к морю, направляясь к выходу скальных пород. Торкилю пришлось захромать к нему. Даже теперь рост Торфинна казался выходящим за рамки обычного. Парень сообщил: «Ты не потерял никого из кузенов. Финн вернулся в Новгород, где сейчас находится отпрыск».
Торкиль ответил: «Я терялся в догадках». Закат пылал. «А Кальф?» - услышал он затем собственный голос.
Воспитанник уточнил: «Ты же знаешь их привычку. Всегда разделяют семью».
«Значит, Кальф сражался против короля Олафа», - подвел черту Торкиль.
«Это значит, что Кальф сразил короля Олафа», - огорошил его эрл.
Пламя над Дирнессом поднялось и рухнуло, сумрачно-кровавое посреди ночи, словно пожар, разожжённый королем Олафом в Эгге, прежде чем он сжег образ бога Тора и убил Ольва, отдав вдову того Кальфу. Юноша снял сегодня с носа дракона накануне высадки на берег. Огромные чудовища с дымящимися языками и глазами, извергающими горный огонь, не должны были смотреть на землю, дабы духи почвы не испугались и не загубили ячмень в поле и ягнят в утробе. Торкиль Амундасон сообщил: «Есть женщина, ожидающая тебя в Дункансби. Пожилая женщина по имени Фридгерд».
«Ее приемный сын, Арнор Тордарсон, - сочинитель песен», - разъяснил эрл. «Он здесь, в усадьбе. Она ждет его».
Торкиль сказал: «Эту женщину считают ворожеей».
«…А я снял с носа дракона», - проронил Торфинн. «Назови это суеверием. Или требованием присматривать за обоими направлениями, подобно Кальфу. Он так хотел оказаться наместником Норвегии. Кнут до сих пор намерен поставить на данное место сына, тогда как Кальф заберет полагающиеся ему деньги и будет брюзжать. Правда, у короля Олафа не осталось наследников, кроме незаконного отпрыска, попавшего на Русь, Магнуса, а тому только шесть. Мы с тобой, конечно же, сумеем справиться с этой лодкой?»
Торкиль Амундасон ощущал опустошение, сравнимое с состоянием собачьего мочевого пузыря. Еще десять минут назад он брел замерзший и дрожащий по недружелюбному миру. Но сейчас он ответил: «Почему бы нет?» и бегом спустился на кромку берега вместе с воспитанником. Амундасон драчливо толкнул Торфинна в прибой, на что получил ответный толчок. После такого взаимного обмена любезностями они принялись за дело и двинулись через пролив ровного, но вздымающегося моря.
Копинсей являлся обрывистым мшистым островком, окруженным занимаемыми птицами выступами. Торкиль с Торфинном вытащили лодку на берег, но решили избегнуть посещения крестьянского хозяйства. Кольбейн принадлежал к блестящей свите эрла, высадившейся с ним сегодня с длинного корабля. В данный момент в его доме находились лишь женщины преклонных лет да дети.
Вместо этого Амундасон с Торфинном взобрались за амбары и вышли справа от них к юго-восточной оконечности острова, где возвышались утесы. Вокруг подножия скалы во мраке пенилось море, и в волнах, катаясь, словно щенята, ныряли тюлени. Торфинн напел им протяжные непристойные мотивы, тюлени отскочили, и Торкиль споткнулся о старое гагачье гнездо, скользнув ладонью в нору морского попугая. Амундасон расхохотался так сильно, что его желудок скрутили судороги, поэтому пришлось обратиться к взятой с собой эрлом кожаной фляге. Спутники поглотили ее содержимое и принялись карабкаться дальше.
Скальные выступы, облюбованные птицами, убегали дальше на целую милю. Они состояли из красноватых каменистых плит, растрескавшихся вертикально в земных пластах бороздками и расщелинами и лежащих вдоль побережья, подобно наковальням изготовителей щитов.
От их зеленоватых верхушек к колеблемым морем подножиям утесов протягивался откос в две сотни футов. Торкиль также проводил здесь с друзьями летние дни, наполняя корзину с яйцами, закрепленную на конце веревки, или лежа в сумерках, пока Кари утихомиривал хищных птиц, а все дремлющие бакланы подвергались захвату, удушенью и переброске на палубу, находящуюся далеко внизу. Амундасон никогда раньше не следовал этим маршрутом без фиксации веревкой, ночью, перепившим, рядом с подскакивающей черной тенью. Эта тень декламировала на норвежском языке обращенные к Одину стихотворения, на гэльском исполняла любовные песни, на норманно-французском, саксонском и вендском диалектах – пьяные частушки. Она поднимала трехпалых чаек-моевок, гагарок и чаек обыкновенных вместе с глупышами в кричащее белое облако, взмывающее над головами путников.
Торкиль получал от происходящего удовольствие. Прильнув к блокам потемневшей скальной породы, он произнес: «Я проголодался».
«Действительно?» - удивился молодой человек и прыгнул на вершину утеса.
Торкиль соскользнул вниз и уселся там, где приземлился. Когда он открыл глаза, Торфинн уже снова был рядом, с палочкой в руках. Его пальцы, поддерживающие один из концов, также держали и демонстрировали тончайший черный круг. Стоило Амундасону его коснуться, как тот узнал еле заметное лассо из конского волоса, используемое птицеловами. Торкиль вспомнил скакунов на палубе и понял, что приспособление занимало тот же карман, что и флага. Да, юного воспитанника отличала предусмотрительность.
Затем парень принялся, извиваясь, продвигаться по узкому уступу и искать путь севернее. Торкиль же, ослабевший и смущенный, последовал за ним, как только мог, но не был в состоянии воспроизвести историю выслеживания, мгновения поимки или даже возвращение на вершину с жирной черно-белой гагаркой, прижатой на груди к сорочке.
Именно молодой человек пел, определял местонахождение птиц и запекал их на небольшом огне, разведенном с подветренной стороны утеса. Торкиль продегустировал отданное ему мясо от пуха до костей, не забыв и о половине оставшегося на долю Торфинна. Вкус цыпленка с ароматом рыбы вернул Амундасона в детство, и он пустился в пространные разглагольствования, которые слушал юноша. Не ранее обнаружения обратной дороги на берег и обхода усадьбы, теперь почти полностью погрузившейся во тьму, с тыла, в голове Торкиля стало проясняться, и он понял, насколько устал, равно как и многое другое. Эрл предложил: «Присядь на корме. Грести возьмусь я», и на миг жизненно важным показалось отказаться, утвердить собственное превосходство, обратить неизбежное вспять.
Но Амундасон был слишком измотан. Торкиль сел на место и начал смотреть на мягкую тягу, осуществляемую длинными и словно вывихнутыми руками и на спутанные черные волосы Торфинна, развеваемые дующим с востока морским ветром. Луна закатилась, ей на смену пришли серая северная и свойственная лету полумгла. Амундасон уточнил: «Ты больше не заложник? Или Кнут рассчитывает на твое возвращение?»
«Едва ли», - ответил юноша. Он прибавил с терпеливыми интонациями в голосе: «Король Олаф мертв, а я должен вернуть себе две трети островов Оркнейского архипелага».
Торкиль вдруг ощутил на глазах влагу. Амундасон представить не мог, откуда та взялась. Но он вряд ли удивился, когда некоторое время спустя, после гробового молчания молодой человек произнес, глядя за спиной воспитателя на море и на южную часть небосвода над Альбой: «Интересно, что сейчас планирует делать Гиллакомгейн?»
Торкиль прикрыл веки и поставил между собой и грядущим временный заслон.
На следующий день, поднявшись и выйдя во двор, он первым делом услышал, разносящееся поверх гусиного гогота известие об уходе корабля с драконом на носу.
Уже поздно вечером с рыбацкой лодки Амундасон узнал о направлении драккара на север с заходом на несколько из местных островов, прежде чем остановиться у острова Уэстрей с продолжающей венчать нос корабля головой дракона. В ту неделю на Уэстрее находился эрл Брузи, присматривающий за подотчетными ему крестьянскими усадебными хозяйствами. Говорили, что сводные братья недолго пообщались на глазах у народа. Выпили в процессе общения совсем не много, в это время вся команда драккара оставалась на палубе, за исключением сочинителя песен, Арнора.
Передавали, - Бруси понял, что король Олаф погиб, что, оказавшись отныне вассалом короля Кнута, он мог спокойно оставить оборону всего Оркнейского архипелага а, следовательно, и корабельную подать со сбором боевых дружин эрлу Торфинну.
Как и раньше, созданное на наиболее отдаленных северных островах, за исключением взыскиваемой Норвегией дани, становилось собственностью младшего эрла.
Торфинн, знакомый с регентом Свеном, младшим сыном короля Кнута, и с его матушкой, пребывал в уверенности, - требований безрассудных ждать не придется, если они вообще окажутся выдвинуты.
Когда эрл вернулся в Сэндвик, вместе со снятой с корабля драконьей головой, его воспитатель почти ничего не успел о том услышать. Тогда как юноша погрузился в планы по переносу своего постоянного жилища в Дункансби, в Кейтнесс, переплыв море и взяв с собой драккар, как представляется, являвшийся даром короля Кнута. Остаться с Торфинном предпочли две трети его людей. Остальные вернулись домой, в Норвегию и Данию, забрав туда приличное вознаграждение.
Эрл, как можно скорее, стремился узнать перспективы сбора урожая на Оркнеях, в Кейтнессе и во владениях южнее. Также его интересовало состояние овечьих отар и количество собранного сена. Торфинн полагал, что ему должны рассказать о семьях в каждом из поселений, о том, сколько в них сыновей, возрастом от четырнадцати лет и старше. Он успел позабыть имена членов Совета, собираемого Торкилем, и считал невежливым пренебрежение к их точному возрасту и прожитой истории. Кто в эти дни занимался ремесленными делами? Где находились лучшие из строящихся кораблей? На том же ли месте сохранились ярмарки? В прежнее ли время года они работают? Какой вид оружия хранится у Торкиля? Что там за топоры и копья, мечи, стрелы и луки? Сколько конкретно людей обладает защитными доспехами: жилетами из покрытой пластинами кожи, туниками с металлическими на них кольцами? Когда Тор Собака убил короля Олафа, заявил Торфинн, на первом был камзол из оленьей кожи, сшитый и заколдованный лопарями, так что лезвие монаршего меча лишь смахнуло с него пыль.
«Я думал», - упрямо уточнил Торкиль, - «что убийцей короля стал мой кузен, Кальф Арнасон».
«Он ранил Олафа в шею», - объяснил Амундасону его воспитанник, - «тогда как копье Тора Собаки ранило владыку в живот. Представляется, что они сами не в состоянии сказать, от какой точно раны король скончался. Если ты станешь от моего имени править Оркнеями, тебе потребуется усадьба получше отцовской. Нам придется попросить древесину».
«Ее не хватает», - ответил Торкиль кратко. С тех пор, как ему нужно было заниматься расчетами, прошло уже достаточно времени.
«Поэтому нам надо запастись основательнее. И лучше всего, за пределами Норвегии», - подвел черту Торфинн. «Думаю, лес продолжает поступать из Мореи?»
И для строительства кораблей, и для обороны, им требовалось много древесины. Амундасон всегда производил вырубку на юге и на западе, откуда полученное можно было переместить к устью реки Несс. Но самые лучшие и самые прямые стволы, действительно, находились в Морее. Перекатывающиеся потоки Спей вынесут плоты с ними прямо к морю. Торкиль спросил: «Ты собираешься сейчас бросить вызов Гиллакомгейну? Осенью?»
«Сейчас мне нужно произвести осеннюю вырубку деревьев», - ответил Торфинн. «И возвести зимой частоколы и корабли. Чтобы подготовиться к весне, когда Малкольм, Кнут и Гиллакомгейн вместе решат, что им делать, а последний еще и бросит мне ответный вызов».
Торкиль тоже не пошел в этот поход за лесом, но он услышал о нем от моряков, которые привели ему из Дункансби два грузовых корабля. Запах смолы добрался до Амундасона еще с водных просторов, когда он только стоял на пристани и всматривался в подплывающие суда. Вырубку производили ночью, накануне начала первых осенних дождей, проносящихся по Европе и обрекающих на гниение оставшиеся в полях ячмень и овес. Объем совершенных работ предполагал, что заполненные амбары Кейтнесса, благодаря предусмотрительности господина окупят потраченные на их оборону средства, если не дадут что-либо сверх ожидаемого.
Морейцы являлись крестьянами, разводившими стада овец, устраивавшими участки для посева и ловившими рыбу. Они не строили военных судов со времен великих северных мормеров, предшественников Гиллакомгейна и его дядюшки Финдлеха, бороздившего северные моря и правившего от Терсо на юге до гор Мара.
Торфинн со своими лесорубами загрузил стволы и вытащил их, пока не зарядили ливни, и почву позади них не развезло до состояния трясины. Затем, пока Гиллакомгейна никто не предупредил, и он не обдал руль водой, последовав за ними, отяжелевшие корабли направились на север.
Разгрузка осуществлялась в Кромарти и в Тарбатнессе, в Хелмсдейле, Уике и в Дункансби. На сушу снимали дуб, бук и ель, но, что было самым замечательным, длинные и прямые стволы сосны, необходимой для создания мачт и руля. Еще больше срубалось в собственных лесах и закупалось в Норвегии. Тем не менее, Гиллакомгейн обеспечил родственнику прием с зачатком нового флота, созданного последним.
Зима прошла как ни одна другая на памяти Торкиля. На этот раз Торфинн, а не Амундасон накручивал круги, посещая местных предводителей на привезенном с юга скакуне. Коня снабдили длинными стременами, украшенными серебром и медью. На всаднике развевался подбитый мехом лесной куницы плащ. С эрлом отправилась его дружина. Торфинну следовало следить за их прокормом, и данный долг ждал своего. Мясо и масло, солод и рыба с мясом требовалось съесть или везти обратно в хранилище. Все разговоры крутились вокруг обороны: как защитить родные подворья, стада и амбары от проходящих мимо грабителей, а их обихаживающую молодежь, как мужского, так и женского пола, от рабства? Как отбить попытки обездоленных захватить хорошую землю, чтобы закрепиться на ней?
Торфинн еще до наступления зимы послал в Ирландию гонцов, и те привезли ему шестьдесят подростков – юношей и девушек смешанной норвежско-ирландской крови для работы на полях, в усадьбе, на побережье. Не важно, в чем могли бы испытать нужду домашние, но заготовке продуктов на холодное время года, шитью, строительству и присмотру за хозяйством следовало идти своим чередом. Он сделал все, что совершал для народа его отец, эрл Сигурд, или для себя, если исследовать ход событий под иным углом зрения. Не имеет значения, насколько человек мог желать проводить дни, предаваясь досугу, возлегая зимой на шкурах со всеми желанными для него девушками и с фляжкой эля под локтем, либо рассекая летом голубые волны, слушая сладкозвучные напевы топора, сражаясь с друзьями против врагов, наслаждаясь выпивкой и повествованием длинных историй обеим упомянутым категориям. Это ничего не стоит в сравнении с тяжелой работой и постоянной бдительностью, ни с чем не может сравниться, кроме холодного очага, пустой ручной мельницы, копья в собственном горле и девушки на одеялах другого мужчины.
О женщинах в жизни своего воспитанника Торкиль слышал не больше и не меньше, чем о связанных с любым другим его ровесником. Однако о брачных союзах он не знал пока ничего. Обладая решительностью, Торфинн равно отличался практичностью. Казалось, что это его основная черта характера.
«В Англии, говоря откровенно, главной моей целью являлась независимость».
«А сейчас?» - поинтересовался Торкиль.
«Сейчас, конечно же, земли требуют сыновей. Что ты об этом думаешь? Наладив связи, Кринан, Малкольм и Дункан вынуждены сплотить против меня Нортумбрию и Камбрию. Брак с саксонкой стал бы недоразумением. В отношении норманнки или бретонки я менее уверен. Намерений распространить интересы на восток у меня нет, и, прости, я также не вижу смысла в браке с норвежкой. Судреяр, один из западных островов, может нам кого-то подкинуть, за исключением мест, важных моему отчиму Кринану. Вероятно, лучше всего, подойдет Ирландия. В Кейтнессе распространены ирландская кровь и ирландские диалекты. В Оркнеях до сих пор находятся их старые семьи. Довольно удачно было бы посмотреть поблизости, в юго-западных землях Альбы, если нам вдруг потребуется выход к морю».
«А кто у нас есть в Ирландии?» - уточнил Торкиль. Собеседники вели разговор рядом с новым домом, воздвигнутым Торфинном в оркнейском заливе Уолл. После суток в седле Амундасон замерз и промок, поэтому, отвечая на вопросы, хрипел. Отныне его имя, как ему удалось заметить, изменилось. Он перестал быть для каждого Торкилем Амундасоном, превратившись в Торкиля Фостри, отца-воспитателя.
«Не знаю – но только пока», - откликнулся воспитанник. «Предполагаю, мне опять следует задать вопрос Эчмаркачу».
Следующим, о чем потом услышал Торкиль, оказался отъезд эрла на период декабрьского спокойствия в море и возвращение не ранее кануна январского пира. Все, что удалось узнать Амундасону, заключалось в посещении Торфинном острова Тайри и Ирландии и его недолгих остановках в каждом месте. Насколько Торкиль мог понять, вопрос брака, если он вообще поднимался, окончательного разрешения не достиг.
Весной на границе между Мореей и Кейтнессом началось столкновение. Местные предводители, богатые оружием, хорошими территориями, оборонительным частоколом и знаниями, как оказывать друг другу поддержку, отбили вторжение с небольшими для себя затруднениями и почти без потерь, не считая одной-двух ослабевших коров и нескольких отрубленных конечностей. Скорее всего, таким образом испытывал свою силу Гиллакомгейн. В любом случае, именно это делали проживающие в приграничье люди с обеих сторон после суровых зимних лишений. Их буйство длилось длилось до тех пор, пока весеннее изобилие или весенние поездки опять не заставят столы ломиться от яств.
На Оркнеи тем временем пожаловал Кальф Арнасон. Торкиль услышал, что судно приплыло со стороны Дункансби, и обнаружил команду в доме Скегги. Прежде чем он поднял щеколду, Амундасон слышал, как голос Кальфа набирает мощь, повествуя о некоей катастрофе. Когда Торкиль вошел, его кузен свой рассказ оборвал. Он выглядел, как обычно, самоуверенным, но в поведении появилась ранее не замечавшаяся в нем нервозность. Кальф вскоре вновь нащупал нить разворачиваемой им истории.
Арнасон поделился, как его вызвали в Дункансби для рассказа эрлу Торфинну, чего новые правители Норвегии хотят от последнего в качестве дани, и как эрл Торфинн выразил Арнасону изумление от озвученных ему и на него возлагаемых надежд юного Свейна. Эрл заявил, что был бы очень доволен послушать наместника Норвегии лично, соблаговоли тот приплыть.
«Что, будучи подростком», - резко отметил Кальф, - «он вряд ли мог осуществить, как и его матушка, младшая жена короля Кнута. Неужели у тебя нет в последнее время новостей о подвигах твоего воспитанника? Если Торфинн не в курсе, то ты-то знаешь, - четверо из нас сражались на стороне короля Олафа. Если Кнут или его сын не получат от островов Оркнейского архипелага ими желаемое, наша четверка серьезно пострадает».
«Конечно же нет», - уверил его Торкиль. Он устроился на скамье, а чуть погодя и Кальф сел рядом с ним. Кто-то передал ему кубок с элем. «Что бы остальные не совершили ради короля Олафа, вы единственные, кто отправился вслед за ним. Я слышал, ты после битвы присматривал за Финном и его товарищами. Как он?»
«В добром здравии. Вернулся в Эрланн», - ответил Кальф. «Братья не могли дожидаться побега из загнивающих окрестностей Эгга, стоило им лишь встать на ноги. Ты слышал, что после гибели Олафа Финн пытался меня убить? Метнул в меня нож и назвал нарушившим клятву ничтожеством».
«Финн верит в Светлого Христа», - пояснил Амундасон. «И я слышал об этом некоторые довольно странные истории».
«О да», - подтвердил Кальф. «Разговоры о темном вечере и погибшем урожае превратились в вопрос государственной измены, словно такое происходило в каждой стране, в каждом краю, а не только в Нидаросе. Очень скоро начнутся чудеса на могиле, помяни мое слово. И если твой идиот-воспитанник удержит закрепленные за ним подати, меня повесят во имя поклонения Всемогущему Отцу Небесному. А он удержит, я совсем не удивлюсь. Кто такая та пожилая женщина?»
Торкиль тоже был изумлен. Его поразило количество исландцев в хозяйстве Торфинна. «Тебе лучше с большим уважением говорить о кормилице и воспитательнице Арнора», - ответил он. «Второе зрение –это дар, присущий в Исландии каждому пожилому и неимущему человеку».
«Мне это объяснили, когда она вещала, а Торфинн слушал», - отмахнулся Кальф. «А вот тебе лучше вложить в ее голову, что эрлу придется устраивать свои дела с большим тактом, или мы все столкнемся с темными вечерами, в какой бы части неба ни останавливалось дневное светило. Полагаешь, его внимания избежала новость о браке Гиллакомгейна с одной из Арнмедлингов?»
Вмешался не имеющий к Арнмедлингам отношения Скегги: «Ей стоит быть осторожнее. К Торфинну от Гиллакомгейна буквально недавно заявилось благочестивое посольство. От него требуется послать в Альбу взнос за принадлежащий его деду Кейтнесс, или эрл получит вызов уже от Гиллакомгейна, официального сборщика».
«Что?» - переспросил Кальф.
Торкиль оторвал задумчивый взгляд от Скегги и, повернувшись к Кальфу, сделал над собой усилие. «Гиллакомгейн стремится взять Кейтнесс себе, поэтому должен добиться от юга поддержки, осуществляя попытки действовать именно так, требуя ранее оговоренную дань. Торфинн платить не станет, тогда Гиллакомгейн воспользуется заготовленным оправданием для вторжения и низложения эрла. Не надо роптать. Твоя племянница, Ингеборг, может однажды проснуться королевой северных земель».
«Маргарет», - уточнил Кальф. «Сейчас у каждого жену называют Маргарет. Полагаю, Торфинн позволит себя выгнать? Ровно таким образом? Что если он вступит в сражение и захватит Морею?»
Торкиль выглядел потрясенным. «Похоже на то?» - спросил он.
«Нет», - успокоил кузена Кальф. «Но ты же не хочешь увидеть его здесь, на Оркнеях? Тогда посоветуй Торфинну заплатить. Платить приходится всем. Кто-то обязательно является чьим-то вассалом».
«Вот ты ему и советуй», - ответил Торкиль.
