Гробики

Я давно понял, что «взрослый» — это понятие эфемерное, условное. Были разные времена, и взрослыми тоже становились в разном возрасте. Да и по сей день ничего ровным счётом не изменилось, кто-то уже в четырнадцать лет идёт работать, чтобы прокормить младших братьев и сестёр, а кто-то и после сорока остаётся инфантильным глупцом, витающим в облаках. Мои отношения с взрослостью я не могу назвать иначе, как регулярным обманом. Вот, думаю, окончил школу, теперь взрослый. А потом поступаю на первый курс и тут же осознаю, что ничего толком не изменилось: я всё такой же оболтус. Затем начинаю жить один, казалось бы, вот она, эта неосязаемая взрослость! Но тут дело доходит до готовки и снятия показания счётчиков, и вот я уже судорожно набираю номер мамы, чтобы узнать, как правильно заполнять страшные квитанции и где брать эту пресловутую красную воду для борща. Но все эти обманы оказались безобидными и даже милыми, в отличие от последнего, о котором я и хочу вам рассказать. Случилось это летом, я окончил институт, получил диплом бакалавра и, как высококлассный историк, специалист в вопросах отечественной историографии и новейшей политической истории, уехал косить от армии в своё родное село. На работу в школу взяли без проблем. Директор знал меня ещё с детства: мы с друзьями частенько наведывались в школьный спортзал, прыгали через козла, похожего на глазированный сырок на четырёх спичках, и лазали по шведской стенке. Никто из нас не знал о страшной тайне. Дипломированных историков в селе не было. Завуч, по образованию биолог, со словами «Дети! Книга — лучший друг человека! Читайте!» оставлял учеников корпеть над учебниками, а сам удалялся решать важные дела в столовой. Поэтому с моим приходом у ребят появилась отличная возможность получить более глубокие знания по предмету. Кабинет мне выделили на втором этаже и даже выдали ноутбук для работы. Всего в школе было около пятидесяти учеников, в это число входили и приезжие скромняги из близлежащих деревень и совсем не говорящие по-русски цыгане, разделение по буквам отсутствовало, да и в самих классах сидело максимум четверо. На первый учебный год все уроки мне поставили на субботу, шесть занятий в шести классах — с пятого по десятый, с девяти утра до трёх часов дня. Один день в неделю работал, в остальное время улаживал вопросы с военкоматом, очень много гулял, загуливал, по ночам писал рассказы. Казалось, взрослость воистину свершилась. В тот роковой день стукнуло ровно полгода с начала моей работы. Начало марта выдалось солнечным, природа за окнами моего кабинета оживала, в село мчалось долгожданное тепло. После пятого урока зашёл директор. С новогодних праздников его доверие ко мне заметно возросло. По субботам он отводил свои уроки и уходил домой, оставляя мне ключ. В мои обязанности входило проводить приезжих пятиклашек до автобуса, закрыть школу и во время своей вечерней прогулки отдать ключ директору. Ничего не предвещало кошмара, суббота была отличная, все занятия я отвёл с удовольствием, сидя рядом с большим окном и частенько поглядывая на раскинувшийся за ним школьный сад. Дать звонок было некому, поэтому ровно в четырнадцать тридцать я с улыбкой на лице постучал карандашом по столу и объявил об окончании занятий. Четверо пятиклашек подскочили, смели в портфели учебники и, болтая о своём, помчались в коридор. Я накинул пиджак, спустился на крыльцо, убедился, что все четверо уселись в автобус, и не спеша поплёлся обратно, забрать пальто и ключ. Каково же было моё удивление, когда я увидел девочку, стоящую спиной ко мне у дальнего окна кабинета. Ростом она была чуть выше только что уехавших пятиклашек, но так как девочки в этом возрасте растут быстрее, я принял её за их одноклассницу и поначалу очень испугался, что забыл отправить ребёнка домой. — Так, — говорю, пытаясь не выдать волнения, — а ты чего тут стоишь? Сам же тем временем быстро шагаю к столу, хватаю мобильник, смотрю в заметках, сколько детей и после какого урока должны быть посажены в автобус. Всё сошлось: после шестого — четверо мальчиков. Значит, девчонка из местных. — Ты из пятого класса, солнышко моё? — спросил я. Однако в голове моей уже созревал страшный ответ, ведь я мог поклясться, что последние сорок пять минут читал материал четверым озорникам, среди которых не было никаких девочек. Таинственная ученица молчала. Тогда я взглянул на сад за окном, тяжело вздохнул, подумал, что всё это похоже на дешёвый ужастик: здоровый мужик испугался своей маленькой ученицы. Какой же он после этого взрослый? Потом я вновь посмотрел на неё. Девочка стояла, наклонив голову на бок. Я видел только её затылок: аккуратные русые косички, касающиеся кончиками старомодного кардигана с белым воротничком. В верху живота закололо, я нахмурился, вся ситуация казалась неправильной, совершенно ненужной, точно соринка, попавшая в глаз. Хотелось отменить её, пропустить магическим образом и забыть. А ещё лучше забросить в долгий ящик свою мнимую взрослость и сбежать от проблемы в родительский дом. — Ты чего молчишь? — услышал я свой нарочито серьёзный и грубый голос. В ответ тишина, сводящая с ума, давящая на затуманенный рассудок. Меня пробрало, как от резкого дуновения ветра, я двинулся к девочке и аккуратно похлопал её по плечу. — Уроки закончились, домой надо, пойдём. Девочка едва слышно хмыкнула, я поёжился, но всё не спешил разворачивать её, предчувствуя что-то плохое. Я будто балансировал на тонком канате, служившем границей человеческого страха: сверху безопасно, но одно неловкое движение — и всё, падение в лапы к лишающему рассудка ужасу. Для собственного успокоения весь этот страх я объяснял предвзятым отношениям к мужчинам-педагогам, пытался убедить себя, что за излишние прикосновения с меня спросят по всей строгости, но в глубине души прекрасно осознавал, что до смерти боюсь отвёрнутого от меня ребёнка. От неё веяло холодом, то же я испытывал, сидя рядом с гробом в ночь перед похоронами бабушки, и то же частенько чувствовал, проходя мимо аутентичных манекенов в торговых центрах. — Слушай, я тебя закрою сейчас и уйду, будешь все выходные тут сидеть, — уговаривал её я, — давай-ка ручку, пошли вниз. И, пересилив себя, взял её за сухую прохладную ладошку и ловким движением развернул. Мурашки, будто осколки разбитого о мою спину стеклянного бокала, режущей россыпью пробежали вниз. Девочка выпучила на меня глаза, а рот её был раскрыт и растянут в улыбке; щербатые зубы не смыкались, придавая гримасе ещё более жуткий вид. Я присел перед ней на корточки. — Ого, — чудом выдавил из себя удивление, — какая ты у нас пугательница, я же так в обморок упаду. Мне хотелось рассмешить её или расстроить, одним словом — вывести на эмоции, лишь бы жуткая рожа сменилась милым детским личиком. — Послушай, мишка Фредди, мне надо школу закрывать, пошли, на улице меня попугаешь. Но она не реагировала на уговоры. Тогда, обозлившись, я выпрямился и потащил девочку за собой, но она вдруг одёрнула руку и захрипела. Перед глазами в мгновение сменился вид, как будто поменяли картинку в фильмоскопе. Я обнаружил себя сидящим в коридоре на подоконнике, неподалёку от распахнутой двери кабинета. Мысли крутились беспорядочными потоками, изворачивались лентами Мёбиуса и рассыпались помехами. От пережитого испуга в первые секунды я даже позабыл о жуткой девочке, хотел было списать всё на странный сон или предобморочное состояние с последующими галлюцинациями, но противный скрип двери кабинета уничтожил все мои нелепые отговорки. Там остались пальто и ключ, и если без первого я ещё мог трусливо сбежать, то без второго не смел даже выйти за школьный забор. На подоконнике я просидел ещё с минуту, потом решил забрать вещи, запереть школу и вызвать директора, но стоило мне приблизиться к двери, как в груди будто разлился упавший с плиты чайник с кипятком. Девочка, не изменяя гримасы, стояла в дверном проёме, огромными глазами смотрела на меня и издевательски следила за каждым движением. Клянусь, в этом взгляде было что-то демоническое, потустороннее. Так обычные дети попросту не смотрят. Мне было достаточно и инцидента в кабинете, а это её появление в дверном проёме поставило жирную точку. Я попятился по коридору, свернул за угол и опрометью бросился вниз по лестнице. Но оказавшись на первом этаже, возопил от ужаса — улыбающаяся девочка стояла у гардероба. Я грязно выругался, прижался спиной к стене и медленно, боясь раздразнить чудовище в обличии пятиклассницы, двинулся к выходу. И тут девочка, убрав с лица гримасу, одним лишь словом, подобно грому и молнии, разнесла всё вокруг: «Гробики», — сказала она тонким детским голосом. По ушам ударили хлопки слетающих с петель дверей, и взмывающая в воздух серая пыль вперемешку с ярко-красными огненными вспышками ослепила меня, сознание помутилось. Я схватился за голову, упал, свернулся, поджав колени к груди, и закричал. Когда силы открыть глаза наконец нашлись, я увидел, что всё вокруг цело, кроме меня, лежащего посреди коридора с клоками собственных волос в зажатых кулаках. Девочка бесследно исчезла, хотя, буду честен, я и не искал. В кабинете её не было, а оттуда я сразу же припустил на выход и запер дверь снаружи. Ключ я оставил жене директора, а сам вечерним автобусом уехал к родителям. Так моя взрослость подорвалась в третий раз, однако об этом я никому не сообщил. Взял больничный, созвонился с директором, сказал, что приболел. Две недели пичкал себя успокоительными, жевал по три таблетки глицина несколько раз в день, перед сном заправлялся валерьянкой, благо хватило ума после всего пережитого не уйти в запой. Впрочем, все эти потрясшие меня события были лишь началом ужасной истории загадочных гробиков. На работу я вернулся в середине марта. Коллеги странно косились на меня, директор тоже поглядывал с недоверием. Он стал задерживаться по субботам, лично провожал детей, ждал, пока я уйду, и сам закрывал за мной дверь. Меня такой расклад немного настораживал, но в то же время очень сильно успокаивал. Я и сам знаю, что вёл себя странно. Приходил в школу по будням, сидел на больших переменах в столовой, вглядывался в детские лица в поисках той самой девочки и никому не рассказывал о причинах такого поведения. Затем я взял в голову, что видел призрака. Под предлогом исторических исследований для кандидатской выпросил у директора ключ от школьного архива, где среди сотен послевоенных документов и пыльных альбомов искал фотокарточку со странным ребёнком, но ничего. В начале апреля в село приехал мой хороший товарищ Макар. Он несколько лет занимался фотографией и частенько выбирался на природу, чтобы поснимать красивых футажей на продажу. Макар никогда не отличался приторным скептицизмом, и я точно знал, что мой рассказ он воспримет серьёзно. Мы прогулялись до леса в километре от села, и я рассказал другу обо всём произошедшем. — А по другой лестнице она не могла тебя обогнать? — спросил он, не отрываясь от процесса съёмки. — Да ну, — отмахнулся я, — моя лестница сразу за поворотом, а вторая в другом крыле. То есть даже если девочка хотела меня обогнать, то сначала ей нужно было пробежать весь второй этаж, а потом столько же, но уже по первому. А я только спустился… — И она уже стояла… — продолжил за меня Макар, опустив фотоаппарат. — Я ещё думал, может, близняшки, но как они мне взрывы наколдовали? Гипнозом что ли? И ладно бы потом хотя бы одну из них в школе встретить, но нет их — ни на старых фотках, ни на новых. — Так, так, а что за гробики? — оживился друг. — Про них узнал? Я пожал плечами. — Нет, — Макар развёл руками, — ну ты даёшь. Я вот не сказать, что верю во всё такое, но и совсем не верить тоже как-то глупо. Если правда призрак пришёл, то не ради шутки же? Моего друга очень заинтересовала эта история, он загорелся помочь мне и согласился остаться на время. Макар предложил расспросить школьных старожилов. Однако начинать следовало не с интеллигентных педагогов, умеющих держать язык за зубами, а с обычных возрастных работяг. По его совету через пару дней я прикупил две бутылки водки и после уроков пошёл с ними в каморку дворника. Дядя Гриша, как его все называли, работал около часа в день, вставал в пять утра, быстро подметал территорию и уходил в свою деревянную коробку, что располагалась на заднем дворе школы в большом кирпичном гараже. На моей памяти он никогда не использовался по назначению и всё моё детство стоял закрытым, а в юности, когда упавшее в грозу дерево проломило крышу, туда сразу въехал дядя Гриша. За три дня он сколотил себе каморку из вагонки, притащил откуда-то металлическую койку с панцирной сеткой, забрал списанный школьный стол с парой стульев, а в конце осени протянул от уличного столба провод и снабдил своё место электричеством. Гостей дядя Гриша всегда принимал тепло. Несмотря на свою сварливую хамоватую жену, с которой они прожили целых сорок лет, человеком он остался добродушным и вежливым, и никогда не позволял себе походить на неё даже в мелочах. На старости лет она окончательно сошла с ума и возненавидела весь мир вокруг себя, поэтому дядя Гриша никогда не спешил возвращаться домой, предпочитая целыми днями отдыхать в самодельной комнате, бывало, даже ночевал там. Меня он принял с распростёртыми объятиями, провёл по усыпанному разбитым стеклом и осколками шифера земляному полу в каморку, учтиво усадил на покрытую зелёным байковым одеялом койку, поставил на стол закуску и два гранёных стакана. После первой бутылки я решился спросить у него: — Дядь Гриш, а ты в мистику веришь? — Ну как, — он многозначительно махнул рукой, — в церковь иногда хожу, булавку над дверью воткнул, так что мистика до меня не доберётся. — А ты знаешь что-нибудь про гробики? — спросил я и тут же пожалел о сказанном. Дядя Гриша замер, покосился в мою сторону с недобрым подозрением, а потом отвёл взгляд. — Откуда знаешь? — его хриплый голос стал выше. Дворник откашлялся, хлебнул водки и уставился на меня. Глаза дяди Гриши показались мне демоническими, такими же, как у таинственной молчаливой девочки. В свете настольной лампы они пугающе отдавали жёлтым. Дворник наклонил голову, и от его бровей по щекам потянулась жуткая тень, точно на лице выросли два продолговатых фингала. — Кто наплёл про гараж? — наконец спросил дядя Гриша, и я увидел, как дрожат его потрескавшиеся губы. — Что ты знаешь? — Да ничего не знаю, — выпалил я, боясь, что старик, скорчив жуткую рожу, вцепится дряхлыми веснушчатыми руками мне в горло. — Вот у вас хотел спросить. — Не знаю я, — быстро ответил он, поднимаясь. — Налил мне бормотухи какой-то… а ну пошёл отсюда, пока я тебе по харе твоей не врезал. Я подскочил с кровати, спотыкаясь, выбежал из каморки и спешно покинул гараж. Макар, сгорающий от нетерпения всё узнать, стал расспрашивать меня уже на пороге дома. — Конспиратор ты тот ещё, конечно, — расстроился он. — Сказал бы, что один из учителей тебе намекнул или старшеклассники сболтнули. Ну ладно, главное — ты не сумасшедший, и какие-то гробики действительно есть. — Или дворник сам девочку видел, — сказал я, потирая уставшие глаза. — И зачем так набрасываться, раз сам когда-то видел? — нахмурился Макар. Ещё не протрезвевший, я совсем забыл о, возможно, ключевой фразе, выпаленной перепуганным дядей Гришей. На часах было около двух ночи, когда в памяти всплыл этот странный вопрос. Я, шатаясь, доковылял до дремавшего друга, разбудил его и дрожащим голосом сообщил: «Гараж! В гараже что-то было!» Макар заметно перепугался, присел на диване, покосился на черноту распахнутого окна, потом вновь посмотрел на меня и, глубоко вздохнув, переспросил: — Что было в гараже? — Дед спросил, кто мне наплёл про гараж, — чуть не крича, тараторил я, хватая друга за плечо. — Там надо искать, там гробики! — Тихо, тихо, — шептал Макар в испуге, — дай свет включу, а то с ума сейчас сойду, не кричи только, жутко как-то. Как только яркий свет заполнил комнату, мой друг занавесил пугавшее его окно и заодно отодвинулся от взвинченного меня. — То есть… — он покачал головой. — Ты хочешь сказать, что под гаражом зарыт кто-то? Я кивнул. — Ну, слушай, тогда всё не так просто. — Макар задумчиво посмотрел на гудящую лампочку на потолке. — Бетонный пол проломить, потом копать… — Там земля, Макар, — тихо проговорил я и чуть не вскрикнул, когда тут же в комнате внезапно погас свет. Снаружи дома что-то скрипнуло, затем последовало несколько ударов во входную дверь. В кромешной тьме я нащупал гриф от разборной гантели, которую хранил под диваном, сжал железо в руке и неслышно поднялся. Дверь, запертая на тяжёлый засов, не поддавалась таинственному визитёру. Немного потоптавшись в грязи у крыльца, он приблизился к окну. Макар спрыгнул на пол и пополз к моей кровати, я же встал на диван и замахнулся, готовый проломить голову незваному ночному гостю, если тот вдруг решит разбить стекло и залезть внутрь. — Будешь ещё гробики искать? — донёсся с той стороны грубый мужской голос. И, точно контрольный выстрел в лоб, тут же прилетел новый вопрос: — Не тяжёлая железка-то? Слова обожгли меня, тело схватил обездвиживающий спазм. Я услышал, как тихо заскулил Макар. Голова всё ещё кружилась, а во рту было ужасно сухо, я чувствовал, что вот-вот рухну. Голос за окном молчал, Макар тоже притих. Простояв в полной боевой готовности ещё с минуту, я медленно протопал по дивану к подушкам, слез на пол, на ощупь добрался до стола и схватил телефон. — Пошли, — сказал я Макару и хлопнул его по плечу, тот дёрнулся и вновь заскулил, но не встал. — Пошли быстро, в коридор выйдем, — мой голос дрожал, шёпот рвался сквозь стиснутые зубы. — Ты чего? — услышал я знакомый шёпот друга со стороны своей кровати, что стояла впритык к стене в паре метров от меня. — Ты с кем? Рука, которой я трогал неведомое скулящее нечто, вмиг покрылась мурашками. Я отшатнулся и застыл на месте, а тёмный, еле различимый комок, что я принял за друга, резко поднялся и сбил меня с ног. Железный гриф выскочил из рук, глухо стукнулся о линолеум и покатился под диван. Макар подпрыгнул на кровати и громко закричал, а неизвестный монстр, хрипя и качаясь, понёсся к комнатной двери и с грохотом выскочил в коридор. — Ты видел, видел?! — вопил Макар. Я не нашёл в себе сил ответить, молча включил фонарик на телефоне, нащупал гриф, ползком добрался до окна и обжёг пыльные стёкла белым лучом. Никого. Тогда, сжав железку покрепче, я твёрдым шагом поспешил в коридор, обыскал кухню и веранду, но и там никого не нашёл. Мы не рассуждали логически, эмоции топили нас в бурных водах страха. Я вернулся в комнату, Макар тем временем накинул на себя куртку и вооружился поднятым с пола двухкилограммовым блином от гантели. — Лопата есть? — спросил он. — Ты чего? — воскликнул я. — У меня тварь какая-то в доме, пошли чердак проверим. И в тот же миг над нами кто-то громко закашлял, словно никак не мог отхаркнуть застрявший в горле зеленоватый комок слизи. Я в ужасе поднял голову и обдал потолок светом от фонаря. Дёргался бледно-розовый абажур, крошечными хлопьями опадала побелка. Существо, прятавшееся на чердаке, с силой топало на одном месте. Мерзкий кашель межевался с отзывающимся в груди грохотом. Макар дёргал меня за руки и воротник, кричал, что из дома надо бежать, но я не реагировал на его мольбы. Перед моими глазами в бесконечном мраке тёмной бездны плыли рычажные весы, на одной чаше покоился жуткий образ молчуньи с нездоровой улыбкой, а на другой хаотично дёргался в разные стороны неописуемый сгусток чистого ужаса. Она — до безумия страшная — молила меня разгадать тайну гробиков, а он — неправильный и сводящий с ума своей необъяснимостью — сурово приказывал остановиться и не лезть, куда не следует. А затем с боков на инфернальную картину стал наплывать непрозрачный туман, и рассеялся он лишь под утро. Я обнаружил себя лежащим на кровати, Макар сидел рядом, в одной руке он сжимал гриф, а в другой — железный блин. Тем же утром мой друг уехал первым автобусом, я сам настоял на этом, и по сей день ни в чём его не виню. А уже днём ко мне в кабинет зашёл дядя Гриша, он был мрачный и грустный, не отрывал взгляда от пола, однако говорил быстро и чётко, будто заученный текст. Извинился за своё вчерашнее поведение, сказал, что перебрал со спиртным, а потом, уже уходя, заявил, что меня ждёт директор. Чувство тревоги вновь вернулось ко мне, когда я сжимал ручку директорского кабинета, точно сухую ладонь молчаливой девочки, и боялся потянуть её на себя. Но начальник вышел сам, пригласил меня войти и первым завёл разговор. — От прошлого, — говорил он, — нам никогда не избавиться. Мы тянем его за собой, как гирю на цепи. У кого-то эта цепь длинная, такая, что гири не видать, а у кого-то настолько короткая, что прошлое приходится тащить на спине, тут уже от человека зависит. А иногда это и не гиря вовсе, а бочка с навозом или… ты знаешь. Я вопросительно посмотрел на директора, а он, наклонившись ко мне, чуть тише заключил: — Забудь. То, что произошло в школе — случайность. Не тащи за собой чужое прошлое и тем более не копайся в нём. — Он выпрямился и скрестил руки на груди. — Хочешь — оставайся, работай спокойно, когда-нибудь моё место займёшь, тогда так уж и быть… уйду на пенсию и приоткрою тебе завесу. А о гробиках не вспоминай и к гаражу не приближайся, иначе вылетишь отсюда с такой характеристикой, что о приличной работе забудешь, или того лучше, по статье… Настало время повзрослеть и не совать нос в чужие дела. На слове «повзрослеть» в моём солнечном сплетении будто взорвался ледяной шар. Глаза налились слезами, а к горлу подкатил удушающий ком обиды. Я жаждал оскорбить директора, высказать ему всё, что думаю, и добиться страшной правды. Но губы мои сжались до боли, а челюсть свело судорогой. В глазах своего начальника я увидел животную ненависть. В тот день я твёрдо осознал, что мистическая взрослость приходит с неожиданной ответственностью. Ей, как и окружающим людям, плевать на твои внутренние противоречия. Если все решили, что с тебя пора спрашивать, как со взрослого, то так отныне и будет. Выбор за тобой: принять правила этой игры или нет. Я принял, не отказался от работы и по сей день преподаю историю и обществознание в сельской школе. Несколько недель назад умер дядя Гриша. На педсовете директор распорядился закрыть гараж, но сносить его запретил и мельком покосился на меня. Это был единственный раз, когда он напомнил мне о гробиках. Гараж я обхожу стороной, с головой зарываюсь в книги и рукописи, лишь бы не думать о страшной тайне из школьного прошлого. Но на веранде моей со дня отъезда Макара, затесавшись между тумбочкой и холодильником, пылится лопата. Я иногда поглядываю на неё, представляю, как в свете бледной луны, бьющем сквозь дыру в крыше, рою полную осколков стекла землю, нахожу дюжину маленьких детских гробиков и дрожащими грязными руками откидываю деревянные крышки… впрочем, это всё мысли.

2022