У ее любви вкус дождя

Дождь льется с небес, затянутых тучами, даря долгожданное облегчение раскаленному, задыхающемуся от небывалой жары Нью-Йорку. Из-за разгулявшейся непогоды улицы почти пусты. Редкие прохожие спешат к машинам — собственным, или такси, — а те, кто не запасся заблаговременно зонтами, прикрывают головы пакетами, сумками, а то и вовсе развернутыми газетами. Эти, лишь чуть промокшие счастливчики торопливо усаживаются в автомобили, стремясь поскорее оказаться дома, остальные же стоят под навесами, выглядывают из окон баров и кафе, терпеливо дожидаясь, пока стихнет ливень. Самые смелые, — таких немного, — выходят прямо под дождь. Карен и Мэтт не боятся. После казавшихся бесконечными дней пекла, в котором Адская кухня* вполне оправдывала свое название, ливень, приглушивший, наконец, ошеломляющий зной и наполнивший воздух прохладой и запахом озона, воспринимается благословением. Нет смысла обходить лужи — по дорогам и тротуарам несутся стремительные потоки воды, и даже ливневки не в полной мере справляются с ними. Карен смотрит под ноги за них двоих, внимательно следя, чтобы Мэтт не споткнулся, не оступился, и то, как доверчиво он идет рядом, зажав в свободной руке сложенную трость, заставляет ее удвоить бдительность. Ведь проще сосредоточиться на залитом водой тротуаре, чем на ощущении теплой ладони в ее руке, на мыслях, кипящих в голове, на эмоциях, от которых щеки то и дело вспыхивают румянцем. Они молчат, и в молчании между ними нет напряжения, нет потребности заполнить тишину пустыми разговорами; их молчание уютное и немного трепетное, словно в предвкушении. По крайней мере, Карен хочет в это верить, и поэтому молчит, боясь разрушить это легкое, почти неуловимое, протянувшееся между ними — то, чему она не могла... или не решалась дать название. Оттого, волнуясь, она чуть сильнее сжимает пальцы Мэтта и в ответ чувствует мягкое пожатие. Кажется, со стороны они смотрятся как пара, и эта мысль и смущает… и льстит, что уж скрывать. Прохожие ведь не знают, что она для него сейчас поводырь, и именно поэтому он держится к ней так близко, сжимает ее руку так крепко… Ведь так? Лучше думать так, ведь если нет, если хоть на секунду, хоть на миг представить, что Мэтт сам хочет этого… От одной, даже не до конца сформулированной мысли вновь бросает в жар. Ведь мог же он отклонить ее предложение, и добраться до дома он вполне мог сам, для него это не было проблемой — короткий маршрут наверняка крепко высечен в его памяти. И все же… И все же он идет рядом, держит за руку мягко и уверенно, переплетя их пальцы, и Карен чувствует, как ткань рукава его пиджака касается ее обнаженного предплечья. Именно Мэтт задает темп ходьбы, он не торопится оказаться дома, пусть ливень давно промочил их обоих до нитки, и кажется, что промокнуть сильнее просто невозможно — они и так будто только что вынырнули из Гудзона. Но даже несмотря на это Мэтт выглядит прекрасно в своем костюме, в то время как Карен ощущает себя мокрой кошкой. Платье облепило ее тело, туфли напитались влагой и едва слышно поскрипывают при ходьбе, волосы свисают сосульками, и Карен чувствует постыдную, мимолетную вспышку облегчения от того, что Мэтт не видит ее такой. Нет, она, конечно, уверена, что его не напугала бы такая мелочь, как мокрая до последней нитки девушка, но все же ей хотелось быть для него красивой. Глупо, да? Он ведь не видит ее, он вообще ничего не видит… Воспоминания заставляют ее улыбнуться; чуть прикусив губу, Карен бросает короткий взгляд на своего спутника. Кажется, совсем недавно она впервые оказалась в квартире Мэтта. Ее прежний, только-только обретший шаткое равновесие мир тогда рухнул, — обвиненная в убийстве, Карен и сама едва не погибла спустя несколько часов после заключения под стражу. Опасаясь нового покушения, Мэтт предложил ей остаться у него, и она, конечно, согласилась. В ту ночь тоже шел дождь, и они изрядно промокли, прежде чем попали к нему домой. Мэтт дал ей свою чистую рубашку, и, — от воспоминаний даже сейчас жаром вспыхивает лицо, — Карен стянула с себя футболку и переоделась прямо перед ним, и эта маленькая шалость заставила ее почувствовать себя немного лучше. Почувствовать себя живой. Да, он незряч, и не увидел ее обнаженной; да, в сложившейся ситуации было совсем не до флирта, — горло после удавки наемника все еще болело, — но в царившем хаосе хотелось уцепиться за что-то хорошее. Притвориться на секунду, что красивый мужчина напротив — нечто большее, чем ее адвокат… Он и стал для нее чем-то большим. Кем-то большим, чем друг. Слишком быстро. Слишком сильно. Прежде Карен не верила, что может влюбиться после всего, что произошло. Казалось, эта способность утрачена ею, что она осталась вместе с частью ее души в той ночи, на обледенелой дороге среди искореженного металла и разбитого стекла. Но в ее жизни появился Мэтт — и это было точно пробуждение после тяжелого сна. Карен осознала вдруг, что ее сердце все еще бьется, а любовь может быть чем-то хорошим, чем-то правильным. Все в нем, — острый ум и трогательная беспомощность, его красота и его несовершенство, его сила и его слабость привлекли ее, не дав ни единого шанса, что она сможет в него не влюбиться. Ее тянет признаться в том, как отчаянно она любит его, как невыносимо хочет быть рядом… и как невозможно сильно боится этого, — но Карен не смеет. Она так много испортила в этой жизни, в своей, — да и в чужих тоже, — совершила так много ошибок… Ей не хотелось, чтобы Мэтт пострадал по ее вине, она страшится этого, наверное, сильнее всего, сильнее даже, чем самой снова оказаться на краю, на грани, где кажется, что существует лишь один путь — шаг навстречу вечной пустоте. Поэтому Карен старается держать себя в руках, старается не показывать, как сильно ее тянет к нему, — мы всего лишь коллеги, я твой секретарь, эй, ладно, мы друзья, хорошие друзья, правда, ведь могут друзья быть рядом, могут касаться друг друга, как вы с Фогги, не заливаясь при этом краской смущения, не задыхаясь от недостатка кислорода, не чувствуя, как сердце птицей бьется в груди, будто вот-вот вырвется из клетки и взлетит, устремляясь в бескрайнее небо… И ей удается это. Почти всегда. Новая работа, новая жизнь правда помогают ей отвлечься. Но иногда — как сегодня, — чувства берут верх, зашкаливая интенсивностью, оглушая, и тогда она сокращает дистанцию, нарушает ею же установленные границы. Подходит чуть ближе, чуть дольше задерживается в прикосновениях… Наверное, со стороны это выглядит наивно. Наверное, она ничтожна в этих своих жалких попытках. Пусть. Ее неодолимо влечет к нему, он — ее якорь, он — ее солнце. Близость Мэтта, его спокойная уверенность, его рассудительность действуют успокаивающе, с ним она чувствует себя живой, как никогда прежде, но есть в нем еще что-то. Что-то, таящееся под обезоруживающей мягкостью, под беззащитным взглядом незрячих глаз, скрытых линзами очков. Нечто сильное, решительное, яркое, то, что прорывается порой наружу тонкой иронией или непререкаемым спокойным тоном, усмиряющим самых ярых оппонентов. Он весь — шкатулка с секретами, загадка, тайна, и ей все сильнее хочется этой тайны коснуться, раскрыть ее, точно рождественский подарок, сгорая от любопытства, что же спрятано под оберткой. Ведь — она уверена, — дело вовсе не в проблемах с алкоголем, как пытался убедить ее Фогги. Так что же ты скрываешь, Мэттью Майкл Мёрдок?.. Задумавшись, Карен не сразу замечает знакомое крыльцо и успевает сделать пару шагов вперед, прежде чем осознает, что остановившийся Мэтт мягко тянет ее за руку. Она тотчас поворачивается к нему лицом, чувствуя, как мужчина перехватывает ее пальцы — так, чтобы ей было удобно. Он не хочет отпускать ее… Стремительная мысль мелькает в голове и тут же пропадает, оставив сумятицу эмоций, когда Карен, сделав шаг, вновь оказывается с ним рядом. Он улыбается ей, и она неловко улыбается в ответ, забыв на секунду, что он не видит ее. Смеется, осознав, и Мэтт смеется вместе с ней — тихий, удивительно мелодичный звук, — и от этого, и от его широкой, так любимой ею улыбки, пульс сбивается и частит. Ох, Мэтт… Он словно Чеширский кот — обаятельный, загадочный и неуловимый, с его привычкой неожиданно исчезать и так же неожиданно появляться. Вот и сейчас, кажется, только моргни — и он растворится в воздухе, оставив в памяти лишь тень улыбки… Но пока Мэтт здесь, рядом, он с ней, и свет, падающий из окон первого этажа, освещает его лицо достаточно, чтобы Карен могла смотреть, запечатлевая в памяти каждую деталь. Выбившаяся, прилипшая ко лбу прядь волос, красивые губы, что сейчас дразнили ее своей близостью и — постоянно, — своей недосягаемостью, ямочка на подбородке и привычная уже трехдневная щетина. Его волосы мокрые от дождя, и улыбающееся его лицо тоже мокрое, и от этой улыбки сердце, как всегда, сбивается с такта. Капли на красных линзах его очков кажутся брызгами то ли гранатового сока, то ли вина, и ей до дрожи хочется снять с него их. Пусть Мэтт не видит ее, но вот бы смотреть на него без этой преграды, увидеть знакомый рассеянный взгляд светло-карих глаз, трепетание длинных ресниц… Погруженная в собственные мысли, Карен не сразу понимает, что Мэтт больше не улыбается, и уже не сжимает ее руку. Легкое касание, медленное скольжение его теплых пальцев по ее руке — по ладони, прямо по линии судьбы, к запястью, а после вверх, к нежной коже на внутреннем сгибе локтя, и еще выше, к плечу… и Карен дрожит и не может дышать, она задыхается, словно в воздухе вдруг стало недостаточно кислорода, ее легкие горят, как и ее кожа, вспыхнувшая жаром вслед за нежным движением его пальцев. Она невольно смыкает ресницы, впитывая ласку всем своим существом, и от того, что глаза ее закрыты, прикосновение кажется еще более чувственным, еще более особенным… Боже, если для нее этот краткий миг сознательной слепоты сделал касание столь ярким, то что же сейчас чувствует Мэтт, для которого тактильность давно стала одной из граней замены зрению? …А рука его ложится на ее щеку, мягко лаская, и Карен не может сдержать тихий всхлип, уткнувшись лицом в теплую мокрую ладонь, и ей уже не важно, что Мэтт слышит ее тяжелое дыхание. Да что там, весь город, должно быть, слышит, как она задыхается от простого касания, от невинной ласки. Глупое, влюбленное, ее сердце бешено колотится в груди, в горле, в ушах, в кончиках собственных дрожащих пальцев, которыми она так безумно хочет прикоснуться в ответ, и Карен широко распахивает глаза, не в силах больше не смотреть на него. Она смотрит, и боится моргать, боится, что после взмаха ресниц все это исчезнет, растает, будто чудесный сон, будто сладкая мечта, и со зрением ее творится что-то странное. Весь мир словно размылся, подернулся хрупким дрожащим маревом, оставив в своем фокусе Мэтта. Она видит его так, словно впервые, словно это она прежде была слепа, и вдруг прозрела. Он кажется спокойным, таким невероятно спокойным, в то время как ее мир разлетается цветными брызгами, точно стеклышками калейдоскопа, ведь он делает шаг, сокращая и без того небольшое расстояние между ними, и Карен торопливо ловит губами его ладонь, будто кающаяся грешница, готовая припасть к руке священника и молить об искуплении. Что, если он остановится? Что, если он оттолкнет ее сейчас? Но Мэтт привлекает ее к себе — так ласково, и так настойчиво, — и тянется к ее губам; это чуть неловко, но нежно и легко. Его губы на вкус как дождь, как теплое летнее солнце, и Карен теряется в этом поцелуе, растворяется без остатка, по доброй воле, не в силах сдержать короткую счастливую улыбку. Мэттью… Они одновременно отстраняются друг от друга. Совсем немного, — его лоб прижимается к ее лбу, а ладонь все еще на ее щеке, — просто им обоим надо дышать, ведь даже этот короткий поцелуй словно выжег весь кислород в легких. И, чувствуя неровное дыхание Мэтта, невесомо касающееся ее лица, Карен знает, что не только она чувствует себя… так… А сердце в груди бьется мучительно сильно, и, кажется, вот-вот остановится, не выдержав этого сумасшедшего ритма; голова немного кружится, и отчего-то хочется реветь — глупо, по-детски, — от ошеломляющей нежности, от безграничной любви, от эмоций, захлестнувших ее, наполнивших ее без остатка, так, что кажется еще чуть-чуть — и они выплеснутся через край, затапливая и без того мокрый от дождя город. — Поужинаешь со мной? Вопрос звучит столь очаровательно нерешительно, что Карен торопливо кивает и шепчет «да» едва ли не быстрее, чем Мэтт успевает договорить. — Завтра? — Да. Наверное, предложи он сейчас шагнуть вместе с ним прямо в адское пекло, она бы так же ни секунды не сомневалась. Мэтт с тихим вздохом отстраняется; Карен чувствует в его голосе улыбку, и, открыв глаза, видит ее, — взволнованную и немного застенчивую, — и слабый румянец на его щеках. — Спокойной ночи, Карен. — Спокойной ночи, Мэтт. А дождь все шумит, умывая притихший, засыпающий город, успокаивающе барабанит по кровлям крыш; воздух наполнен запахом озона, и, кажется, надеждой. Пусть порой кажется, что ее жизнь — хаос, одно Карен знает точно: у ее любви вкус дождя. _____________ * Адская кухня (англ. Hell’s Kitchen) — район Манхэттена, также известный как Клинтон. Свое название район получил из-за высокого уровня преступности, делавшей Адскую кухню одним из криминальных центров Нью-Йорка.