Больно и страшно.

- Больно? - Не больно. Страшно? - Не страшно. Барбатос улыбается криво, не по-настоящему. Плечи скованы так, как не были никогда, сколько Елизавета знала его. Глаза потухшие, мрачные, неискренние. Зрачок отливает аметистом и фиалками; родного небесного она не видела уже несколько лет. Елизавета оставляет его одного. Не может сейчас смотреть на такого Барбатоса: израненного, неспособного выйти в свой город, чужого. Ей претит этот Барбатос, она не выносит его, она... Она боится его, но дает ему жить в её дворце. Как в старые добрые, когда Венти приезжал в гости, когда они с Елизаветой глупо танцевали под разнообразные мелодии, пили вино и хохотали до упаду. Когда она не загромождалась за Царицей, а его человеческая оболочка не выдавала новоприобретенную боль с потрохами. Елизавета слышит, как он уходит в другую сторону, не окликая и не поддразнивая. Ледяные стены вновь окутывает тишина. В последнее время это обычное явление. Они были прекрасными лжецами. *** Снежная становится суровее. Люди отстраивают дома, пострадавшие при Катаклизме, но душевные раны так быстро не пройдут. Елизавета не зализывает раны, она строит Царицу из льда и непокорности Селестии. Её коробит, когда Барбатос поднимает бровь на её планы и говорит, что это его фишка - восстания устраивать. Но не отговаривает, уходит, как ни в чём ни бывало. В свою комнату или скрытно наблюдать за рабочими, Елизавета не хочет думать. Она помнит, как Венти рассказывал об обоих восстаниях. О страхе неизвестности и неуверенности в завтрашнем дне. Что никто не знал, будет ли их кампания успешной, и как люди пытались не думать о дурном исходе. Елизавету сковывает такая же неизвестность, когда она пожимает руку Пьерро. Но больше всего робеет перед Барбатосом, когда он из своего укрытия скучающим взглядом провожает первых Фатуи. Царица начинает чаще проявляться в ней. *** - Смотри. Елизавета глядит на предмет в руке Барбатоса со скрытым отвращением. Переливающийся символ Анемо, хоть и отдавал прежней насыщенной бирюзой, но темный Бездны пробирал до мурашек. Барбатос задумчиво смотрел на... можно ли артефакт этот назвать Глазом Бога? - Там один пацанчик подходил на роль моего аллогена, но я знаю, что Селестия на него не посмотрит. Хотел сам отдать, но... Барбатос тускло пожимает плечами, мол "ну и пусть, перебьется". Вертит в руке стекляшку испорченную, задумчиво глядит и выдает: - А ты знала, что силы Анемо и Бездны похожи? - Что? Впервые со времен Катаклизма Елизавета не может скрыть свои эмоции. Она в ужасе от скуки в голосе Барбатоса, когда его люди ещё совсем недавно сражались с теми тварями. Она в бешенстве, что ничего не может поделать с фиолетовой косой. Она в недоумении, как Барбатос вообще пришел к такому выводу. - И ветер, и Бездну нельзя подчинить и заковать. Ты должен протянуть руку, и только тогда их сила решит, следовать за тобой или нет. Уникальное явление. - Не делай больше Глаза Бога, - единственное разумное решение. Елизавета не хочет больше смотреть на эту дрянь. Барбатос всё также апатично пожимает плечами, разворачивается и кидает стекляшку через плечо, как ненужную вещь. Елизавета не в первый раз радуется, хоть признает только сейчас, что он не живет в Мондштадте. Царица отдает Глаз Порчи Дотторе на эксперименты. *** Елизавета находит его в оранжерее. Удивительное для него место, учитывая, что привычной сесилии на голове у него давно не было. Что ещё более чудно, так это песнь. Тихая, еле слышимая; голова Барбатоса покачивается в ритм, когда он рассматривает цветы. Она останавливается и пытается выловить каждую ноту. Он повернут боком, что видно только голубую, незапятнанную скверной, косичку. Смотрит неотрывно, прислушиваясь к мелодии и запаху цветов. Пальцы подергиваются от навивающих воспоминаний, Елизавета не может совладать с ними. Глотает, сухо во рту. Уносит во времена беззаботности, быстро уносит. Будто бы они с Венти бегают по лугам, собирая росу голыми ногами, и нет в мире ничего страшного и темного. И одуванчики летят во все стороны, и он говорит, как сильно любит прислушиваться к цветам, ведь его люди часто шепчут им свои пожелания и секреты, а ветер разносит светлые мечты. Она не замечает, как Барбатос подкрадывается к ней, до тех пор, пока не наступает тишина. Она вздрагивает, когда видит его в метре от себя. На мгновение Елизавете верит, что её любимый лазурный вернулся, но реальность в виде пурпурных зрачка и косы пошатывают её самообладание. А Барбатос смотрит на неё пристально своими цветными глазами. Не холодно и безэмоционально, как на игрушку, но и не игриво с весельем, как раньше. Не улыбается; он вообще редко улыбается в последние годы. Даже если Елизавете и почудилась эта маленькая эмоция, когда он пел цветам. Выдает: - Алая бабочка сгорает. Летит в руки холодной пурге. Твоё решение - дать ли бабочке спокойно умереть или заковать её сердце в айсберг, как это делаешь ты. И уходит спокойно. Никакого обращения, никаких имён. Барбатос больше никак к ней не обращается. Она должна была уже привыкнуть, но не может. Или не хочет. Елизавета знает, что не должна была надеяться. Царица встречает Розалин из Мондштадта и превращает её в Синьору, предвестницу Фатуи. Она смеется над иронией. *** Елизавета никогда не спрашивает про Сердце, даже если Царица очень этого хотела. Думает, что и Гнозис тоже осквернен, раз создает Барбатос грязные Глаза Бога. А он всё смотрит исподлобья, снизу вверх. Глаза неродные совсем. Жутко и горестно. Противно даже, отчего ещё более горестно. Кошки скребут, когда Елизавета застаёт его, выкашливающего багровую, переходящую в темную фуксию, кровь на руку. Ничего не говорит, протягивает платок. Барбатос вытирает уголки губ, кивает, мол "спасибо", и опять уходит восвояси. Взгляда тогда не поднимал на неё вовсе. А она и не знала, что уже настолько худо. Елизавета корит себя за такую оплошность, а потом смеётся минут десять. Осознаёт, что пара вещей в Барбатосе всё же не поменялось. Венти всегда старался не показывать слабость перед ней, свои самые плохие моменты скрывал. Прошло достаточно времени даже по меркам Богов, чтобы он смог открыться Елизавете. Тихо, интимно. Только они вдвоем близко-близко друг к другу, пока он вещает о себе. А она слушает внимательно, кивает когда нужно. Молчаливая поддержка, оплачиваемая невесомым поддергиваем губ его. А ещё Венти уходил. Всегда. Даже если возвращался, уходил; как сейчас. И Елизавете всегда досадно, хотя и понимает, что по-другому он не может. Свободная душа у него, родного. И приходил же обратно, как всегда обещал. С вином и песнями приходил, радость приносил. Воспоминания должны греть Елизавету, но Царица лишь горько усмехается. *** Когда Барбатос говорит ей, что скоро отправится спать, её охватывает облегчение. Почти сразу же она проглатывает это чувство, как и вину, и просто кивает в ответ. Елизавета дышит ровно, выводит Царицу на передний план, когда в душе пурга бушует ещё хлеще, чем за пределами дворца. И не знает она, что хуже: видеть оскверненную оболочку любимого или не видеть его несколько веков, а может и тысячелетий. Но её никто и не спрашивал. И она не спрашивает Барбатоса, почему именно сейчас. Елизавета живет Царицей; не может не прятать сердце, когда видит такого отчужденного Барбатоса. Кажется ей, что его ещё меньше волнует, что происходит вокруг; скучающее выражение не покидает его лица. Может, он пойдет спать не из-за медленно пожирающей его Бездны, а просто от тягомотности и отрешенности его жизни. Барбатос садиться рядом с ней, на подлокотник её трона; ноги вытягивает вовсю, облокачивается на Елизавету, руками себя обнимает. Её людям такое непозволительно, ему - можно. Она не двигается. Но горло спирает от взгляда опустошенного, глядящего в пространство, мутного. Ясный голубой топаз не светит больше в глазах Барбатоса, только мутную воду закрывает лиловая дымка. Дышит ровно, но хрипит, и каждый вздох задевает струны в ледяном сердце Елизаветы. Она знает, он сейчас уйдет. Знает и то, что Царица справится с этим. Елизавете же нужно будет только немного погрустить, и всё пройдёт. Пройдёт. Правда пройдёт. Она зажмуривает глаза, когда Барбатос легонько убирает прядь её волос за ухо. Поддается слабости - прижимает ладонь к щеке. Дышит. Им она только и дышит. Потому что по-другому нельзя, не получается. Елизавета чувствует, как его большой палец плавно водит по щеке; трясется тихо-тихо, но Барбатосу видно, ему всё видно. Не Венти он, как и она не Царица, но больно всё равно. Видит, как уходит, растворяется в воздухе. Анемо частички летят и исчезают, ровно как и Бездна. Опустошенно смотрит на подлокотник, и нет Барбатоса уже. Нет Венти. И Елизаветы нет. Она исчезает вместе с ним, погребённая под вечно ледяными сугробами. Царица поднимается с трона. Нет в глазах соли, нет в словах перца, Нет больше боли, нет в её сердце.