Мой суровый братец

      — Здравствуй, брат.       Старший Мадл молча листает какую-то книгу, а Вирт медленно приближается к нему. Под тусклым светом лампы он кажется угрюмым и таким недосягаемым.       — Когда ты заговоришь со мной?       Ортер моментально закрывает и отбрасывает книгу на тумбу, после чего смотрит, мышцы на его лице напрягаются и тот с раздражением произносит:       — Что такое?       — Я вернулся, тебе разве не интересно, где я пропадал?..       — Мне, к счастью, ничего не интересно, так что ты можешь возвращаться туда обратно.       Виски потирает и вздыхает, такой суровый, но ведь раньше всегда дожидался, помогал практиковать магию и наставления заботливо читал, но сейчас его будто подменили. Нету и не будет прежнего Ортера. Он остался далеко и глубоко в воспоминаниях. В тех воспоминаниях, которые давят грудную клетку, заставляют задыхаться ночью в подушку.       — Помнишь, я пообещал стать божественным провидцем, чтобы остаться рядом с тобой? — младший Мадл глазами лицо старшего прожигает. — Я передумал.       — Отчего же? — наконец заинтересованно спрашивает Ортер.       — Не желаю тебе докучать.       Затем Вирт исчезает за дверью так быстро, как и появился в доме. Ортер устало вздыхает, думая о подростковом периоде его братца.       На самом деле он привык быть колким рядом с Виртом и делал это лишь для того, чтобы тот всегда был начеку, был подготовлен к атаке в спину со стороны близких. Ортер слепо верил, что помогает ему таким образом, но на деле лишь ломает. Словно сухие прутья для костра, но после такого опыта, начинаешь двигаться так, как действительно нужно.       Вирт не искал любви у брата, а тот и не давал её. Вернее давал, но не совсем тем способом, которым привыкли пользоваться остальные. Старший Мадл оберегал со стороны. Он не показывал того, что беспокоится и боится потерять Вирта. Даже если показывал, то не было бы понятно, упрекают ли или же оберегают. Он слишком сложный для младшего, слишком суровый и острый на язык.       Ключевая фраза в семье Мадлов — "Самостоятельно". Ортер всегда шёл к цели сквозь огонь и воду, прожигая все преграды или же проходя сквозь них в форме песка. Колкий — это суровый взгляд, никому не нужные нотации, сжатые челюсти, тяжёлые вздохи.       «Почему такие ничтожные баллы на экзамене?»,       «Ты вообще в магии практикуешься?»,       «Как ты мог допустить того, что он выбил из тебя всё?»,       «С таким ужасным проигрышем ты разве достоин стать божественным провидцем?»       Любвеобильный — это мягкая улыбка, тёплый взгляд, приветствие кулачком, задорный смех. Но все это прячется глубоко в детских воспоминаниях.       «Хаха. Как ты до такого додумался?».       «Ты хорошо постарался».       «Чего такой унылый? Хочешь, пойдем попрактикуемся, я всё-таки божественное проведение, помогу чем смогу».       «Ты не замёрз? Может по кофейку?»       «Мне для тебя ничего не жалко.»       Сейчас же, даже смотреть на него не хочется. Чувства любви и ненависти смешиваются в единый клубок. Его не распутать, по крайней мере сейчас.       Отчаяние в лице младшего — это дрожащие руки, слезы злости, крики, напряжённые жевательные мышцы.       «Чем я тебе не угодил?!».       «Я не такой как ты!».       «Я иногда тоже хочу быть слабым!»       «Отойди от меня»       «Ненавижу быть твоим братом!»       «Что я снова сделал не так?!»       «А ты хоть знаешь, что я погиб на том же месте, когда он размазал мое тело по стене?!»       «Мне правда стыдно, прости..»       Обессиленный, жадно ищущий любовь в братских руках, а тот только упрекает. Сказать, что Вирт был недолюбленным — неправильно, у него было достаточно любви и ресурса отдавать её в ответ. Искать любовь там, где её не видно — заранее проигрышная затея.       Если нельзя было описать, как ощущается любовь Ортера, то младший бы сказал:       — Это словно подолгу наблюдать за тем, как горит огонь в камине, как выигрывать множество соревнований, как впервые варить зелье и получить наилучший результат.       Любовь, как правило, это всегда что-то приятное, мягкое и простое.       Любовь — обширное понятие, и у каждого свое определение к этому слову.       Если я накрою твои руки шрамами, все ещё будешь продолжать любить меня?       А ты когда-нибудь пытался меня понять?       Холодный ветер обдувает плечи Ортера. Он сразу же поворачивает голову в сторону его источника. Темно. Будучи маленьким, Вирт, всегда бежал к брату, когда ночь покрывала землю своим крылом, до жути боялся темноты или неизведанной поверхности внутри.       Детство. Это всегда что-то тёплое, волшебное и беззаботное. Вот бы сейчас оказаться там,       Когда Мадл младший пропадал, Ортер всегда подскакивал с постели и направлялся прямиком в его комнату, удостовериться вернулся ли. И каждый раз, когда не находил, пытался выследить с помощью магии. Слишком сильно волновался и это не скрыть за стёклами очков. Глаза всегда говорят за тебя, в них отражается слишком много настоящего.       Тьма поглощает всё.       Даже в этом возрасте Мадл младший до сих пор боится темноты. Ортер подлетает на улицу в его поисках. Глупый, какой же он глупый. Зачем отпустил его, бросил на произвол. Выражать чувства не умеет. Любит, безумно любит, боится, скучает, тоскует.       Сердце стучит слишком быстро, слишком больно. Вновь и вновь, вновь и вновь. Глухие стуки отдают в черепную коробку так, словно земля сейчас уйдёт из-под ног. Дыхание сбивается, волна мурашек накрывает тело, глаза болят из-за слишком яркого света, руками за холодную землю цепляется.       — Ты какого черта здесь забыл?       Строгий тон возвращает Вирта в жизнь, но он не отвечает, молча в пол смотрит и так виновато, словно дворовый щенок. Грязный, побитый и жалкий.       — Пойдём в дом, я волновался. — голос переходит в такое теплое откровение, которое Вирт, по правде говоря, давно не слышал и забыл.       Тепло.       Огонь танцует в фитиле свечи, а в камине трещат дрова, на столе горячий чай и какие-то вкусности. Не верится, ему все снится, это не брат. Таким он был только там, в детских воспоминаниях.       — Прости, я не хотел... тебя обидеть. — слова на ощупь такие тяжёлые, но язык предательски не слушается, продолжить не получается.       В ответ тишина, младший Мадл ноги под себя подбирает и в руках чашку сжимает. Кипяток проходящий через стекло, отдаёт горечью и мурашками по коже.       — Мне не обидно, ты же знаешь.       Лжёт. За склерами глаз читается обратное. Ведь ему обидно, до жути, до дрожи в теле и до холодных от волнения кончиков пальцев.       Ортер подходит вплотную, стакан с рук убирает и в объятиях младшего стискивает. Давно так не делал, скучал, очень скучал. Признаётся таким образом, что не прав, что волновался. Разбитые стекла легко склеить, но вот будет ли стакан функционировать как прежде?