Monzana Podrida

      Думать, что всё будет в точности так, как я себе напредставляла, значит быть обычной фантазёркой. Особенно, если эта самая реальность оказалась той ещё сволочью, а я, просто наивной дурой, продолжая всё также жить в своих фантазиях.       Настолько реалистичных, что до сих пор было непонятно, где правда, а где ложь. Воспроизводимая серым веществом картинка практически не отличалась от той, как воспринимался мир вокруг.       Где мир и его проявления принимались на моё внутреннее и логическое не так радостно, как могло быть. Ведь, если бы там всё было прекрасно и комфортно, то какой смысл мне был быть там?       На кой чёрт я должна была оказаться именно в этом мире. Почему именно я? Я уже давно приняла свой мир, чтобы сейчас страдать по его отсутвию, растворяясь в этом. Становясь его частью.       Смысла своего существования при очень благоприятном исходе, когда все живы и здоровы, я почему-то не видела. Тщательно взращиваемая все эти годы эгоистка плавилась под натиском тех чувств, которые хотелось забыть.       Реанимируемое человеколюбие, попытки в доверие и любовь к ближнему причиняли немыслимую боль.       Совесть резала по живому. Ненужная и едкая, разъедала те крупицы моего "я", от которых я хотела отбрехаться всеми силами, в последствие не рассматривая себя как часть чего-то большего, не то что чего-то по семейному комфортного, а так же имеющего право на это. На самом деле будучи бесполезной что в той, что в этой жизни, той ещё бесхребетной сволочью, чтобы иметь вообще хоть что-то.       Настроение кренилось к линии ниже фарватера и подниматься не спешило. Горизонт хмурился грозовыми тучами светясь на фоне закатного солнца.       Погода портилась.       В воздухе разливалась прохлада, от примеси озона и приштормовой свежести кружилась голова. В иной бы ситуации я бы наслаждалась стихией, сулившей бурю, только неприятная, тянущая боль под ложечкой портила всё, нервируя и заставляя сердце биться сильнее; нервно хлюпать, заходясь в переживаниях. Настрою на светлое будущее было тяжко, общий фон адекватности твердил: ёщё не плинтус, но всё равно близко к тому, чтобы выброситься за борт.       Широкие волны лизали корму коробля, подгоняя тот всё бысрее к цели, которой мне так и не удалось достигнуть.       Неизвестность была хуже надежды и веры вместе взятых. То послевкусие от переживаний и прошлых потуг, если не исправить, то сделать нашу жизнь чуточку лучше, накрывшуюся медным тазом, было нельзя; и холодным, со вкусом горечи морской волны.       Радости и чувств избавления я не ощущала. Кандалы сжимали запястья, качаясь цепями на ветру.       Цок-звон-бряк.       Цхрон-цхряк-цвех.       Малышка с проступающими рожками на лбу, укачиваемая в люльке под качку волн и шум моря за бортом, сопела в обе дырки. Белые как снег волосы были один в один моё серебро, которое я по дурости и в качестве протеста новой жизни стремилась всячески замазать хной, только вот природный краситель не стремился задержаться на белых, как лист бумаги паклях.       Хотелось проморгаться, вновь протереть глаза тряпочкой и взвыть белугой о том, что всё это очередной кошмар и ничего из этого не существует в реальности.       Не могла.       Отсутствие языка и шрам от клейма на всё горло до нижней половины лица говорили о многом и ни о чём одновременно.       Послеродовые шрамы и растяжки сплетались в одно месиво. Будто роды проходили так, что ребёнок рвал плоть своей матери, вырываясь на волю. Я со скоростью мыслью истукана давилась очередным кошмаром, что таки норовил забыться после сна. А сон не хотел заканчиваться. Уж слишком реально всё было.       Я лишь хотела вернуться домой. К сестре. К своему ребёнку. И человеку, что мог защитить нас... Меня.       Откидываясь спиной на дощатую стену, хочу всего лишь закрыть глаза и оказаться, как можно дальше от этого места.       Вдали от пиратского корабля. Вдали от этого флага, вдали от его лица. Вдали от всего этого.       Но дальше уже было просто некуда.       Дальше только смерть.       Лицо супруга того чудовища, что отнял у нас жизнь, искажается в пренебрежении. На меня он не смотрит.       Ему противно это тело.       Ему противно всё, что со мной связано. Я знаю это, ощущая каждой клеточкой своего-чужого тела.       Я просто хочу исчезнуть.       Длинная цепь наматывается на его кулак, притягивая ослабевшие конечности, заставляя их взмыть в воздух, как пушинку.       — Смирись. Живи мной. Со мной. Ради меня.       Его чарка полная саке топит меня в своей отвратительной жидкости. Сон кружиться и топит меня в ощущениях накрывшей меня мерзости. Настолько же мерзкой, как размытые лица тех, кто заправлял на том празднике жизни, на который не повезло заглянуть.       Моя, предложенная кем-то рядом , опрокидывается им же. Нереально гигантская, приняла бы её за тазик. А то и ведро с широкими полями.       И знаете, отношения в одностороннем порядке, это та еще жопа, отчего-то думалось мне той в том престранно реальном сне. Особенно если этот брак — рабство чистой воды, ты в прошлом прошлого этого мира. Твоя семья ещё жива, твоя, мечта ещё не родилась, ты казалось бы, ещё в силах что-то изменить. Но всегда есть одно но.       Твой муж — одно из морских чудовищ лишь по желанию посадившее тебя на цепь, ты его собственность. А ещё у вас есть ребёнок, в чьем будущем тебя просто не существует. И что самое смешное, ты начинаешь верить в собственное безумие.       Реальность и собственные воспоминания не вяжутся друг с другом. И все они каждый раз разные.       Ведь что это, если не оно?       Ненавижу море.       Ненавижу мужиков.       Ненавижу всю эту хрень. Просто хочу домой. Верните. Меня. Пожалуйста...       Я всё ещё надеялась, что это всё дурной сон, как бы не мерещилось обратное.       Особенно, если ничего нельзя исправить.