Заложник и наложница

      В симфонию судорожного дыхания служанок, шелеста их перчаток и периодического шипения гарпий невпопад вступает стук каблуков. Шаги осторожные и тихие, но заявить о себе пришедший явно планировал. Фейд, прежде игравший мышцами, пока служанки рисовали боевые символы на его теле, замирает, а вместе с ним и они. Им уже видно, кто прервал подготовительный ритуал перед боем, а Фейд может только догадываться.       Служанки делают шаг назад от него, а Фейд-Раута косится через плечо, не спешит приветствовать гостью. Она, впрочем, никогда не слыла обидчивой.       — Сама принцесса Ирулан посетила праздник моих именин. Ликовать стоя или падать ниц?       — Не стану указывать тебе в твоем доме.       — Ты мудра, — усмехается Фейд.       — Как близко мне будет безопасно подойти? — Ему по-прежнему весело, и удивляет, что в интонациях ее голоса совсем нет радости. Она спрашивает всерьез. Слишком хорошо воспитана или страшно напугана?       — Мне жаль, что вам пришлось увидеть демонстрацию готовности моего оружия, — он имеет в виду недавно убитых им рабынь. Ирулан бессовестно подглядывала за ним, и как только стражу обошла? Хотя гессеритки, ему было известно, были способны и на куда большее.       — Нет, вам совсем не жаль, — хмыкает она.       Несложно поверить, что Ирулан лучшая ученица Бене Гессерит на данный момент, ходят такие слухи. Ирулан кажется, как минимум, довольно проницательной, ведь Фейд стоит к ней спиной и лица не спешит показывать. И пусть они виделись всего несколько раз прежде, еще подростками, на приемах у Императора, а говорили и того меньше, складывается ощущение, что его хорошо успели изучить.       — Я, к сожалению, приехала без подарка.       Голос становится все ближе, громче шелестят сборки на юбке платья, бисер на головном уборе. Если Харконнены — практичность, Атрейдесы — строгость, то Коррино всегда про помпезность. Да им по статусу положено.       Как и бесстрашно приближаться со спины, прежде спрашивая о безопасности просто ради издевки, ведь королевские особы непререкаемо защищены в свои официальные визиты. Надо думать, она сейчас в официальном статусе. В ином случае: мужества ей не занимать.       — Благословение принцессы на бой было бы достойным подарком само по себе, — дежурно отвечает Фейд-Раута. Ее совершенно не впечатляет, зато впечатляет его.       Ирулан тянется к миске с краской, краем глаза Фейд замечает это. И то, как руки рабыни дрожат, а сама она вскидывает перепуганный взгляд на хозяина. По его спокойному взору, та понимает, что можно исполнить немую просьбу принцессы.       Пальцы Ирулан, прямо так, без перчаток, тут же погружаются в черную вязкость; ей, хорошо обученной гиссеритке, токсины не страшны. И несмотря на простую разгадку причин ее храбрости, Фейду кажется это невероятно привлекательным.       Он тут же командует:       — Выйти.       И задолго до того, как в комнате остаются только они вдвоем, пальцы ее бережно проводят по коже, обласканной злым солнцем Гиди-Прайм. Ее, по всей видимости, совсем не смущает то, что их взаимодействие нарушает любой этикет и прямо сейчас выходит далеко за рамки такой поэтичной формальности как «благословение» на битву.

***

      «Хроники Арракина. Год 10193. Запись 113. Пленник Муад'диба. Фейд-Раута Харконнен пребывает в странно-молчаливом состоянии. Упорствует и не принимает пищу. К постели не прикасается, проводит ночи в углу комнаты. Предположительно, не спит совсем.»       Харконнены быстро адаптируются, ведь их собственная планета не была к ним терпима за весь нанесенный ущерб, и спустя время Фейд-Раута чувствует себя увереннее. Не выглядит таким угрожающим — без своей брони, в простой рубашке, — и все еще слишком далек от классического образа пленника. Ни позой, ни взглядом, ни даже тем, что таится в его глубине. Еще не сломался. Еще не сломали. И вряд ли такой чести когда-либо удостоится его пленитель, это точно будет кто-то другой. Может, даже он сам.       Бывший на-барон срезает по кусочку со спелого яблока, расслабленно сидя на стуле. Ирулан не переживает об оружии в руках, ведь Пол утверждает из раза в раз, что Фейд ничего не предпримет. Она верит, и пока это сбывается. Да и таким ножичком себе путь на свободу не прорежешь, если начистоту.       — Так и устроен мир, принцесса, — звучит его обреченно-философское заключение.       «Принцесса». Он всегда произносит это слово более хрипло, чем остальные, обычно заканчивая им реплику. И иногда у Ирулан идут мурашки от этой хрипотцы. Несмотря на то, что всем своим видом Фейд-Раута и так выражает готовность сорваться в любой момент и прогрызть себе путь на свободу, именно этот голос, которым он называет ее прошлый титул, более всего будоражит.       И она смотрит пристально, пытаясь прочесть в микро-движениях его мышц возможный выпад. И она смотрит боязливо, точно зная, что Харконнена не остановит знание о страже за дверью. И в глазах ее стыдливо волнуется интерес, но глаза ее — стеклянная гладь, вряд ли он что-то заметит.       — Одни убивают, другие умирают, — продолжает Фейд, облизав лезвие ножа после надреза.       Ирулан сидит напротив, уложив руки на стол между ними. Спина прямая, лицо бесстрастно, абсолютная противоположность ее собеседника, и острый, препарирующий взгляд исследует, пробираясь глубоко за стальную броню его кокетства. Ведь он убежден, что это она здесь подопытное животное. Только вот он давно уже не на своей арене.       — Есть и третий путь, — с тихим протестом, похожим на предложение, говорит она. — Те, кто наблюдают.       Неожиданность — вдруг услышать согласие с его стороны:       — Ну, в этом есть смысл, — но все еще с привычной ухмылкой.       Что точно не меняется в Фейд-Рауте, так это его самодовольный тон. Даже когда он был почти побежден в бою насмерть, даже когда был помилован, даже когда стал заложником. Хотя по прошествии времени почти физически можно прочувствовать, насколько меньше в такой его улыбке язвительности.       А возможно, эта улыбка наиболее искренняя, чем любое из ее выражений лица, выражений Пола, его и ее действий. Может быть, Фейд один тут и верен тому, в чем убежден, какой бы ошибкой ни были эти убеждения. Он непокорен, смертельно упрям и несгибаем, — словом, сумасшедший в мире тех, кто подстраивается под обстоятельства. И кто перебирает плывущие в руки возможности.       Бене Гессерит с помощью испытания Гом-джаббаром пытаются вычислить зверя, но что бы они стали делать, наконец повстречав его во плоти спустя столетия?       Ведь никто из них так и не нашел ответов и смыслов. Кто-то остался верен своей светлой или черной чести — в могиле оказались все без исключения. Кто-то был предан пескам забвения, а кто-то отдался пустыне добровольно. В конце концов, она сама заложница своего высокого положения в условиях политической битвы, а Пол — невольник собственных предвидений.       Очевидно, Фейд-Рауту видения не мучают.       — И ты одна из них. Даже когда касаешься, делаешь это осторожно, чтобы и не коснуться вовсе, верно?       Перед глазами встает образ их приватной встречи на Гиди-Прайм. И он специально делает паузу, чтобы Ирулан хорошенько пропиталась воспоминанием о том, как проводила испачканными подушечками пальцев у самой кромки его подвязок на бедрах, опасно близко, но не дальше. И оказалась она там ради того, чтобы выведать, насколько сильно развиты у Фейда способности. И какова вероятность, что именно он станет ее супругом, — ради процветания человеческого рода, разумеется. К этому ее готовили всю жизнь.       — Только наблюдаешь. Как когда твой отец планировал вырезать Атрейдесов, а я и моя семья сделали грязную работу. Как когда бомбили фрименов, которые были угрозой власти бывшего императора. Как когда Ведьмы всем этим управляли с самого верха. — Меж зубов хрустит еще долька яблока. — Удобно, не так ли, принцесса?       «Сегодня Фейд-Раута осмелел» — так Ирулан запишет это.       — Не стану врать, что нет. Не менее удобно, чем причинять людям вред с безупречно заточенным клинком, пока они накачаны наркотиком.       Оба они прекрасно знают правду друг от друге. Как хорош Фейд в бою с такими же бойцами, как он, без этой хитрости, и как она могла бы себя проявить, представься ей шанс. Не случись с нею Пол Атрейдес. С ними со всеми.       — Удобно. И очень приятно. Тебе бы самой понравилось. — Ирулан впервые не может определить серьезность его слов. Говорит он с небрежностью человека, знающего наверняка, но мало ли глупцов принимали за истину свои суждения. — Я видел твой взгляд в момент, когда мой дядя развалился нелепой тушей на полу. Я узнал этот взгляд. Сколько ни прячь лицо за своими нарядами, а я его узнал.       — Ты увидел только то, что хотел.       — Но увидел же. Значит, оно там было. И есть, где-то глубоко… или совсем на поверхности. Я могу научить тебя, принцесса, если ты выкинешь свои нелепые затеи из головы и принесешь мне хороший клинок.       — Я была принцессой, — в общем-то его обращение к ней особо не волнует, но Ирулан произносит «была» с бо́льшим нажимом, — теперь я только жена Пола без прав и цели. — Она тут же находится с ответом на его немой вопрос, выраженный вскинутой бровью: — И я сама выбрала эту судьбу, несомненно… Поэтому и намерена самостоятельно найти выход.       Его имитацию.       Со стороны Фейд-Рауты слышится хмык. Над занятием, которое она собиралась сделать делом своей жизни, никто прежде не смеялся. Да она ни с кем и не делилась. Запись своих мыслей, настоящих, без сухого анализа предпосылок и последствий, стала ее страстью совсем недавно.       — Так и просидишь за столом, не познав жизни.       — А ты многое увидишь из своей комнаты?       Фейд, оценив по достоинству ее издевку, кривит улыбкой. Ирулан тоже всегда отдает должное его остроумным комментариям, но лишь в мыслях.       — Это еще не мой конец. По мнению моего кузена — да. Кто знает, насколько его мысли близки к истине.       — Он Квисац Хадерах, я бы с уверенностью сказала, что не так далеки.       На ней тоже мало одежды. Простое платье, сетчатая накидка и даже волосы не покрыты. Она теперь как на ладони, видна всем и каждому при дворе, но одновременно пустое место, едва колышущая воздух бесправная императрица; жена, больше общего имеющая с наложницей. И Фейд-Раута не стесняется лишний раз обводить взглядом прежде недоступные места и так, безмолвно напоминать, в насколько похожих они положениях.       Сегодня Харконнен произносит это вслух.       — Тогда у нас двоих участь незавидная. Мы ведь — суть одно. Я убивал, а ты смотрела — и вот мы заперты в одном и том же месте. Кто же тогда правит миром?       — Те, кто умирает.       Фейд щелкает языком.       — Пол Атрейдес не похож на мертвеца, — и что-то слабо скрипит в его голосе, как не случившееся лезвие, протыкающее дистикомб Пола где-то в районе сердца.       — Мучительно и медленно умирает каждый пророк, пока тысячи событий меняют его кудри на жидкую седину.       Она цитирует строки из книги древних изречений, писателя жившего во времена, когда компьютеры еще даже не обрели разум. Когда и люди его не обрели в полной мере, они существовали без меланжи, расширяющей границы мысли. Но ее странным образом тянуло к этим примитивным письменам.       — Что за судьба может быть скучнее? Я только рад, что она выпала не мне. Предпочитаю смерть.       Абсолютная правда то, что он бы предпочел. Насколько же глубоко его разочарование. Честью мотивированный и достойной гибели для себя жаждущий, Фейд остается униженным, пока живет.       — Сначала я решила, что быть запертой в огромном дворце с двумя психопатами, это не очень хорошо. Но мне с каждым днем все больше нравится. Ты так рад, что тебя не обрекли на такую судьбу, потому что веришь, что тебя ждет другая. Что ты волен выбирать. Но ты ни там, — она указывает пальцем за спину, на окно, имея в виду мир за ним, — ни тем более здесь решать не можешь.       — Как я и сказал, мы одинаковые.       Ирулан следит за тем, как он срезает последнюю пластинку, и в руках его находится теперь огрызок с ровными, острыми гранями, больше подходящий на плод творчества, чем отход трапезы зверя. Может, Фейд более искусен, чем ей кажется.       — Ты из тех, кто думает что очень умный?       И тогда чуть вскидывает подбородок и смотрит на него вновь так, как когда стояла на пьедестале подле своего некогда всемогущего отца. А Фейд был внизу и был напуган внезапной атакой на дядю. Сначала словесной, а потом и фатальной для того, физической. Фейд в разы умнее своего брата, в сотню раз выносливее и здоровее дяди, но его единственный выигрыш в этой войне — то, что он живой. Ничья. И это равняет все годы его тренировок с нулем.       А ведь Харконнен хорошо держится, не показывает разочарования. Настоящий зверь. Готовый притвориться даже мертвым и подвергнуться осквернению, лишь бы выжить. Да только такой, как он, все равно сорвется однажды.       — Я достаточно умный. Я же как-то дожил до совершеннолетия в своей семье.       — И что тебе это дало?       — Завидную компанию, — он небрежно вскидывает руку вперед, указывая на нее, и не утаивает, насколько это ложь.       — Со служанками тебе было скучно?       — С ними даже не поговорить.       — Потому что ты отрезал им языки?       — Нет, — ничуть не удивляется такому обвинению. — Только рот откроют — сплошная лесть. Скучно.       А ей наскучивает этот разговор. Фейд вряд ли наскучит в ближайшие годы, по крайней мере, смотреть за мельчайшими изменениями его интонаций будет очень увлекательно (от ее гессеритского слуха ничего не ускользнет). А пафосные речи молодого мальчишки — как бонус. Наслушалась она подобных за годы как самая старшая из всех своих сестер, и все же присутствует у него нечто особенное. Притворно новое и оттого манящее.       Может быть, Фейд и не сломается. Не через боль точно — она мальчишке по вкусу. Вдруг ему, закаленному бойцу, со временем, после верной оценки своего безвыходного положения, откроется прелесть смирения? Или станет играть в гордеца до последнего? Внутри Ирулан все зудело от любопытства, но ее наука требовала жертвоприношений. Терпения и бездействия. Однажды Фейд удивит ее так или иначе, но до тех пор нужно было чем-то себя занимать.       В их распоряжении целая вечность.       Даже больше, чем у Пола, потому что конечной точки им не видно.       Когда она уже у двери, он привлекает ее внимание, подаваясь вперед:       — Как там священная зверушка твоего мужа? — Цели он достигает. Ирулан замирает и ждет продолжения. — Почему бы вам с Чани не сбежать в пустыню от своего тирана-мужа, предварительно оставив мне нож? Я все закончу сам. И обещаю, что даже не вспомню о тебе.       Да, Харконнен не подвел, выдал прямо в лоб. Ему не подвластно тонкое искусство вплетать свои намерения в суть-полотно доступных обстоятельств.       — Хочешь, чтоб я поверила, что ты не убьешь меня при первой же возможности? — Соглашаясь со справедливостью ее сомнений, Фейд откидывается обратно на спинку и впивается зубами в огрызок яблока, оставляет уродливые рваные грани на крохах мякоти. — Чани где-то глубоко в пустыне. Она не вернулась.       Ирулан не может устоять и не проверить Фейда: совсем скоро на их встречу она приносит кинжал. Один из тех, что принадлежали ему, тогда, на арене, в свой последний праздник именин на свободе. Таким жестом Харконнен не особо впечатляется и ностальгичную слезу не пускает, но внимательно и долго всматривается в оружие, что лежит перед ним. И наконец резко вскидывается.       Лезвие, по которому он с таким упоением скользил пальцами, оказывается приставленным к шее Ирулан. Левая рука Фейда — поперек груди, сжимает ее за плечо. Выпад он сделал внезапно для царящей в комнате умиротворенной обстановки, но вполне ожидаемо для встречи, о которой они заранее вроде как условились.       — Ты в ловушке, сердце колотится, наконец чувствуешь себя живым, а мир вокруг дышит сам по себе. Но в этот момент ты — его хозяин. Решаешь чужую судьбу, когда тебя даже не спрашивали. Звучит знакомо?       Фейд был умнее своего брата в разы. Хотя бы отдавал себе отчет в том, что движет его дикой натурой.       — А после вернешься в реальность, где тебе снова ничего неподвластно.       — Верно. Так что остается лишь мимолетная радость. Перерезать глотку врагу и вздохнуть полной грудью под бульканье его крови, — оттенками интонаций он обнажает, как старательно пытается убедить ее в реально существующей угрозе.       Кажется, на всю комнату раздается биение ее сердца, пульсирующая на шее вена жжется огнем, а вера в его злой умысел все же никак не является.       — Ты обещал научить, — напоминает она.       — Ты рассчитывала на мое честное слово?       — Честь для тебя не пустой звук. Да и зачем меня убивать, кто тогда будет тебя развлекать?       — Ты забавная, но не то чтобы незаменима.       Она не устает твердить свое:       — Отложим наш бой на равных до тех пор, пока я не освою это искусство.       Фейд хрипло смеется.       — Женщина не соперник. — И чуть касается носом ее волос. Вдыхает едва слышно, но ей слышно очень хорошо. — Женщина — для наслаждения.       — Разве убийства не для того же?       Он приближается к ее уху и задевает его губами, пока шепчет:       — Подловила, принцесса. Но тебя я убивать не стану.       — Тогда зачем приставлять нож к шее?       — Раз уж мне влачить жалкое существование заложником… остается только удовольствие.       — Возьмешь силой?       На эти слова Харконнен даже будто обижается.       — Ни одну женщину я не брал силой. — Он веселеет вместе с тем, как почти невесомо скребет лезвием по ее коже. — Страх, может быть, был мотивацией, но не сила. А ведь ты не из пугливых.       Она безбоязненно подбирается к локтю его руки, которую он вытянул в сторону. Тянет самую малость, сдвигая и оружие, и Фейд тут же поворачивает клинок тупой стороной. Опускает покорно и переводит внимательный взгляд, впиваясь все глубже, по мере того, как Ирулан поворачивает голову. Смотрит снизу вверх теперь.       — Страх со мной постоянно, бег от него отравляет разум. Так что я позволяю ему наполнить меня...       И грубая, мозолистая ладонь Фейд-Рауты с ее подачи сползает все ниже и ниже, пока не оказывается на груди. И между ними хлипкой преградой сминается полупрозрачная ткань.

***

      Еще не прогретый с ночи воздух разбавляет липкость между телом и простынями. Ирулан ежится от этого ощущения, окончательно пробуждается и садится. А внутри, в противовес, все раскаляется от воспоминаний. Снова приятных. О которых ни будет звучать ни слова в ее трудах, как бы часто это ни повторялось.       И ей безумно нравится этот акт непокорности: наблюдать за чем-то и даже быть непосредственной участницей, но не обмолвиться и словом. Не записать, не проанализировать. Маленькая детская шалость, как сбежать с уроков. Сестры часто себе позволяли, она — никогда. Старшая дочь, всегда пример, всегда самая благоразумная, заботящаяся о своем будущем, амбициозная и способная ученица. Эти титулы давно взяли ее в плен, задолго до прихода Пола.       Ирулан чуть вздрагивает, когда Фейд проводит пальцем по ее спине, что-то вырисовывает. Она никак не отвечает, продолжает сидеть на краю постели, прикрываясь простыней спереди, пока сзади его взору остается доступно все. И он продвигается ближе со своей половины и касается ямочки на спине губами. Ведет носом по впадине позвоночника, пока не оказывается наверху.       И эта нежность с его стороны смешит. Не только потому, что все ее тело в укусах после ночи (она отплатила ему сполна, тоже умеет кусаться). Фейд-Раута окончательно поверил в свои заблуждения о том, что она в плену его очарования, так что совсем расслабился и начал переигрывать. В пору начать злорадствовать.       Хотя стоит отдать должное, он все-таки умеет играть. Притворяться не только мертвым. И кто знает, сколько усилий Фейду приходится прилагать, борясь с отвращением, чтобы выглядеть таким страстным и увлеченным? Ей уже начинает казаться, что и вовсе ноль.       Садясь позади, Фейд-Раута сначала только жарко дышит у шеи. Сильно позже касается влажным поцелуем. И вынуждает ее оторваться от созерцания далекого рассвета на утопающем в песках горизонте.       Ирулан оборачивается через плечо.       — Кажется, мы подзабросили тренировки, — верно подмечает Фейд-Раута. Что тут сказать? Физическое оружие никогда ее не интересовало. — Мы могли бы продолжить в тренировочном зале.       О, хрипотца в его голосе все еще туманит ее рассудок, и только литания позволяет ей здраво мыслить в такие моменты. Фейд не догадывается, что его преимущество перед ней в обольстительной манере речи и странной привлекательности, а вовсе не в неубедительной игре. Нет в ней по праву уже ушедшей юности той беспечности, чтобы верить, зато есть достаточно свободы — для корыстного наслаждения всем, что предлагает его обман.       — Да, конечно, — отвечает она без капли иронии. — А затем перейти во двор, где куда больше места. А потом сбежать в пустыню вместе. Или в планах все еще мой побег с Чани и твой реванш с Полом? — Фейд не подает виду, только играет скулами. — Звучит заманчиво. Но я верна своей судьбе. И раз уж мне быть запертой здесь на многие годы…       Он перебивает, и она хмурится, еще не отвыкшая от образа его покорного под нею.       — Неужели не интересно, чем закончится наш с ним реванш?       — Моя жизнь уже расписана, скучной унылой вязью на старом пергаменте. И ты возле меня приходишься очень кстати. — Слова спадают с губ, переливаясь россыпью драгоценной меланжи, гремя, как гром каладанской бури. Наверное, столько разочарования не плескалось в глазах Фейда даже в ночь убийства им матери. — Ведь что мне по итогу остается? Только удовольствие.       На ее губах впервые за долгое время появляется легкая улыбка. Фейд в ответ протяжно хмыкает, выпуская воздух носом, а в глазах искрится такая живая имитация обожания и восторга.       Она слышит, как бьются их сердца. И как захлопывается одна на двоих клетка. Так ею задумано. А Фейд… смирится. Или сломается.