Золотой Дом (House of Gold)

— Это чертовски глупо, — возмущается Томми. Ранбу, сидящий на траве со скрещенными ногами и книгой на коленях, поднимает глаза. — Еще секунда, и я начну подсчет. — Подсчет чего? — Твоих жалоб, — говорит он. И, черт, да ладно, когда, Тартар его подери, Ранбу стал таким дерзким. — Ты на скольки уже, Туббо? Туббо, чья голова наполовину находится внутри развороченного манекена, что-то приглушенно бормочет. — Что еще раз? Туббо высовывает голову. — Я насчитал семь. Ранбу бросает на Томми многозначительный взгляд, что-то по типу: вот видишь. — Семь Томми. Семь раз за утро. Еще нет и десяти! — Ладно, хорошо, — вздыхает Томми, затем подходит и падает на траву рядом с Ранбу. — Как насчет того, чтобы попробовать побыть непринятым, посмотрим, понравится ли тебе. Держу пари, и ты на стенку полезешь. — Манекен совершенно бесполезен, — заявляет Туббо. — Ты просто разхреначил его. —...Прошу прощения? Туббо не обращает на него внимания, занятый тем, что ходит вокруг манекена, вероятно, перебирая в голове его чертежи. — Ты мог бы быть сыном Ареса. Вся эта необузданная агрессия. И у них есть привычка жаловаться на вещи, которые они не могут сразить или переиграть. Томми возражает. — Не так уж сильно я и жалуюсь! — Семь, — напоминает Ранбу, переворачивая страницу своей книги. Рот Томми захлопывается. Ладно, он, возможно, и собирался жаловаться. Что с того? — Я говорю Перплду, что ты сказал, что у него проблемы с гневом, — говорит он вместо этого. — Тогда он надерет тебе задницу. — Тогда он бы просто доказал мою точку зрения. Он умнее этого, — легко парирует Туббо. Тупой остроумный ублюдок. Он подходит и садится по другую сторону от Томми. — Итак, мы успешно откинули варианты того, что ты сын Ареса, сын Деметры или сын Афины. — Подожди. Когда мы отказались от варианта с сыном Афины? Туббо бросает на него многозначительный взгляд. — Скажем откровенно, не думаю, что это так. — Мы также можем отбросить вариант с сыном Гипноса, — говорит Ранбу. — Джордж велел мне передать это тебе. Думаю, он просто не хочет с тобой жить. — Я тоже не хочу жить с Джорджем, — фыркает Томми. — В один прекрасный день он пропадет без вести, и его прозовут Джорджем не найденным. — Джордж не найденный? — повторяет Туббо. — Джордж не найденный. — Томми кивает. — Ты полный отстой. — Хорошо, Туббо. — Томми тыкает в него пальцем. Туббо отмахивается от его руки, а затем улыбается. Прекрасно, у Томми все еще есть лучший друг. — Итак, что следующее в списке? — Ну, мы всегда можем узнать, сын ли ты Афродиты, — говорит Ранбу, закрывая книгу. Желудок Томми сжимается. Сын Афродиты. Брат Ранбу. Нет ничего, чего он желал бы больше. Ну, на самом деле, есть кое-что, но... — Как это вообще можно проверить? — Ну, — Ранбу потирает затылок, выглядя немного неловко. — Ты можешь либо развести, либо успешно свести людей в пару. Обычно и то, и другое одновременно. По традиции они также заставят тебя повторить это, когда ты впервые проявишься. — Подожди, — восклицает Туббо. — Поэтому тебя так заинтересовали отношения Ники и Паффи в первый месяц пребывания здесь? Ранбу смущенно наклоняет голову. — Да, возможно. — Права лесбиянок, — кивает Томми. — Права лесбиянок, — соглашается Ранбу. — Ладненько, но, может, нам стоит приберечь вмешательство в любовную жизнь людей до последней отчаянной попытки, — советует Туббо. — Как насчет того, чтобы попробовать сына Аполлона? Томми напрягается. — Ой, подожди, — восклицает Ранбу. — Ведь да! Петь, исцелять и целиться – ты определенно умеешь хоть что-нибудь из этого — И Уилбур – сын Аполлона, — поддакивает Туббо, пихая Томми в плечо. — Разве это не было бы круто? Вы, ребята, ведь и так достаточно близки! Томми тяжело сглатывает, борясь с желанием, подступающим к горлу. — Нет, — хрипит он. — Нет, давайте.. как насчет сына Зевса, а? Или Посейдона? Одного из больших ребят? Может, я второе пришествие. Туббо и Ранбу прищуриваются, видя его дерьмовые отговорки насквозь. Ранбу собирается что-то сказать – вероятно, что-то тупое о беспричинности его, Томми, неуверенности, и что он достоин всего, чем они могли бы стать, или какое-то подобное дерьмо, – но Туббо перебивает его. — Может и так, – говорит он. Тактическое отступление. Рот Ранбу захлопывается, когда он решает следовать примеру Туббо. — Хотя я сомневаюсь в этом, учитывая твои дерьмовые навыки гребки. — Хорошо, хорошо, но неужели было научно доказано, что все дети Посейдона могут грести как чертовы боги? — Если хочешь спросить Дрима лично – на здоровье. — Туббо пожимает плечами. — Но я уже могу сказать тебе, что он ответит. Да. Учитывая, что он единственный ребенок Посейдона в этом лагере, да. — Тьфу ты. Последнее, что я хочу делать, это говорить с Дримом. ... — Итак, — усмехается Дрим, — ты хочешь научиться грести? Томми ненавидит свою жизнь. Стоять здесь, в палящий летний зной, со всеми этими проклятыми комарами и дурацкой гребаной водой вокруг. Томми собирается выйти за пределы Лагеря Полукровок и найти монстра с надираемой задницей… он реально сделает это, он не бросает слов на ветер. — Есть ли какая-то особая причина? — спрашивает Дрим, опираясь на деревянное весло как мудак, коим он и является. — Я считаю, что неторопливое перемещение по, в основном исполненному спокойствием, мелководью – необходимое в жизни мастерство, — сухо сообщает ему Томми. Дрим прищуривается. — Ты стебешься надо мной. — Я бы никогда. — Я мог бы утопить тебя. Томми приподнимает бровь. — Я полукровка и, к тому же, несовершеннолетний. Ты утопишь меня, и дело с концом. — Неужели ты думаешь, что, если он утопит тебя, — говорит Джордж, — твой благочестивый божественный родитель спустится вниз, чтобы отомстить? Повисает пауза. Томми пристально смотрит на Дрима. — Почему Джордж вообще здесь? — Он моя эмоциональная поддержка, — защищается Дрим. — Меня.. меня поддерживают. Эмоционально. — Я очень полезен, — заявляет Джордж. Томми вздыхает. — Научи меня грести. Я не хочу знать все тонкости ваших, парни, отношений – думаю, меня просто вырвет. Дрим краснеет и отворачивается, чтобы подготовить лодку. Джордж закатывает глаза. — Нет никаких отношений, Томми, мы просто друзья. Томми щурится на напряженную спину Дрима. Угу. Точняк. Как бы то ни было, с этим должен иметь дело дом Афродиты, а не он. К счастью, всякий раз, когда Дрим не ноет или не флиртует с Джорджем, он хорошо гребет. Он осторожно проводит Томми в лодку и рассказывает ему, как держать весло и как направлять его против течения, чтобы двигаться. Он показывает Томми, как плыть назад, как плыть вперед, как быстро поворачивать, а затем откидывается назад, передавая ему управление. Он отличный учитель. Дело в том, что Томми не особо слушал. Итак… что ж. Он переворачивает лодку. — Томми, что за дерьмо! — кричит Дрим. Он этого не ожидал, но даже так его волшебные силы Посейдона все же сработали, оставив его совершенно сухим, просто стоящим там, в воде, под перевернутым каноэ. У Томми не было такой роскоши. — Это, — Томми отчаянно брыкается, пытаясь схватиться за древесину, — наихудшая хренотень в мире. Дрим переворачивает каноэ обратно в вертикальное положение и залезает в него. Томми протягивает Дриму руку, чтобы тот помог ему подняться, но тот просто смотрит на него. — Если я позволю тебе вернуться в лодку, ты обещаешь ничего не трогать? — Дрим, я реально просто утону сейчас, — предупреждает Томми. — Мои ботинки пипец какие мокрые, давай уже, чувак. Дрим стонет, а затем помогает Томми подняться, прежде чем довезти их до берега. Джордж хихикает, когда Томми выходит на пирс. Его ботинки отвратительно хлюпают. — О боги, о мои боги, — повторяет он, обхватив руками живот. — Это.. это потрясающе. О, Томми, есть ли Бог, переворачивающий лодки? Ты можешь быть его сыном! Томми отжимает низ оранжевой футболки. — Иди и вырубись где-нибудь к чертям, Джордж. Я не хочу этого слышать. ... Особенность дома Аполлона в том, что он слишком хорош. Поймите логику Томми, люди. За всю жизнь у него никогда не было ничего хорошего. Его мать, смертная, и отец, ужасный, делали все возможное, чтобы вырастить его. Ну, он мог бы скорее сказать, продержать его в живых столько, сколько смогут. Так что они не особо фокусировались в области... счастья или привязанности Томми, или чего-то в этом роде, но, типа, кому вообще нужно это дерьмо? Томми был жив и в целом невредим – за исключением тех редких случаев, когда монстр проскальзывал сквозь расколы или его отец выпивал слишком много, – но в остальном он был в порядке. Он выжил, а далеко не каждый полубог мог похвастаться тем же. На самом деле, быть отправленным в лагерь полукровок – одна из лучших вещей, которые они сделали для него. Не только потому, что он, наконец, узнал, что из себя представляет, но и потому, что он встретил своих любимых-на-все-времена людей. Фил, Ранбу, Техноблейд, Туббо… Уилбур. Томми думает, что Уилбур подобен солнечному свету. Он просто переполнен жизнью, радостью и заботой. По утрам он сидит возле своей каюты с гитарой на коленях и играет до завтрака, приветствуя проходящих мимо людей. Во второй половине дня он отправляется на клубничные поля или в кузницы, чтобы узнать о садоводстве или оружии, просто потому что любит учиться. Томми всегда видит, как он за ужином разговаривает с кем-то новым, из любого дома, да для него это, кажется, и вовсе не имеет значения. Одной ночью он будет обсуждать с Сапнапом из дома Ареса технику захвата флага, а на следующий день будет говорить с Квакити из дома Афины о финансах. Во время походных костров он первым запевает песню, и поэтому пламя всегда разгорается высоко и ярко. Если бы Томми когда-нибудь пришлось выбирать кого-то, на кого он хотел бы походить, ответом сто процентов был бы Уилбур. Вот почему Томми не может быть сыном Аполлона. Он просто не создан для всего этого добра. Он его просто не заслуживает. — Томми! — подзывает его Уилбур, голос и улыбка сверкают и переливаются, словно луч света. Он сидит на крыльце своего дома, держа на коленях открытую книгу – он один из немногих полубогов, все еще читающих ради удовольствия. — Привет! Подойди-ка сюда! Томми бежит трусцой, полагая, что его тренировка может и подождать. — Здоров, что читаешь? — Древнегреческие стихи, — отвечает тот, а затем похлопывает по деревянному полу рядом с собой, призывая Томми сесть. — Если хочешь, я и тебе один прочту. — Конечно, — говорит Томми, хотя за всю свою жизнь никогда не интересовался поэзией. Была одна учительница, которая пыталась заставить его написать что-то подобное в третьем классе. Томми написал об автомобильных шинах, и каждое его слово было написано неправильно. Томми больше никогда не писал стихотворений. — Ладушки, тут написано, — Уилбур прищуривается, вглядываясь в страницы. Томми закрывает глаза и упирается локтями в ступеньки, поворачивая лицо к солнцу. Не в мочь скрыть людям солнце, Иль в даль свезти удачу, Ведь тот порт поднебесный Ютит злато, расцвет. Но коль Младший Брат встанет И главу свою вспрянет, В течи рек мы смогли бы Найти наш дар небес. Томми открывает глаза. — Ого. — Уилбур хмыкает. — И о чем оно? Уилбур ухмыляется. — Я тоже ни черта не понял! Но разве оно не крутое? Томми кивает, наклоняясь к Уилбуру, чтобы посмотреть на слова. Вот они, просто-напросто вычерченные на страничке. Как можно читать что-то и не понимать, что читаешь? Это так чертовски глупо. — Что, по-твоему, оно значит? — спрашивает Томми, и Уилбур хмурится, выражение его лица становится задумчивым. — Думаю... — Он делает паузу, приводя мысли в порядок. — Думаю, в стихотворении говорится о младшем брате, который должен найти то, что мы все ищем. Это, вероятно, означает, что мы должны просто верить в то, что он разберется со всем этим, как ради него самого, так и ради всех остальных. Затем Уилбур встречается взглядом с Томми, и во рту у Томми пересыхает. — Ох, — единственное, что может выдавить из себя Томми. — Это.. это большое давление. На младшего брата. — Может и так, — шепчет Уилбур. — Но я верю в него. Думаю, он справится. Между ними повисает тишина, и целое дрожащие мгновение ни один из них ничего не говорит. Не удивительно, что Томми первым отводит взгляд. — Ну, лично я думаю, что поэзия – несусветная глупость, — громко заявляет он. — Да ну? Ты бы предпочел пойти убивать, да? — весело спрашивает Уилбур. — Выйти с мечом и попытаться распотрошить чье-нибудь дерьмо? — О, Уил, ты так хорошо меня знаешь. Айда, давай пойдем и найдем что-нибудь потрошибельное. — Ух ты, я правда удивлен, как тебя до сих пор не определили к Аресу. — Даже не шути об этом… о боги, если я окажусь в родстве с Сапнапом, я просто умру. Пуф, и все – нет больше меня. — Ну, тогда, думаю, мне придется отбиваться от Ареса гитарой – мне очень даже нравится твоя живая версия, Томми. ... — Это что, Томминнит из ниоткуда? О-па! Это удобно. На самом деле, он как раз поднимается по ступенькам дома Афины, чтобы постучать в закрытую дверь, когда слышит знакомый голос позади себя. Томми оборачивается, уже сияя. — Чарли из дома Афины! Как раз тот парень, которого я искал, как жизнь? Чарли оживляется. — Все как обычно, цвету и пахну, Том, ты знаешь, как это бывает. Просто гуляю тут и там, как и всегда. Ты искал меня? — Да, я.. ну, мне было интересно, смогу ли я вроде как... следовать за тобой сегодня. — Следовать за мной? — Да, гм, посмотреть, что ты делаешь. Чем занимаешься. Все в таком духе. И поскольку Чарли умен – не зря он сын Афины – его зеленые глаза сверкают. — Ах, ты хочешь узнать, можешь ли быть сыном Афины, не так ли? — Как знать. А что? Думаешь, я недостаточно умен? — огрызается Томми, заранее готовясь защищаться. — О нет. На самом деле, ума тебе не занимать. Да и Томминнит из дома Афины прикольно звучит. — Чарли улыбается и прыгает по ступенькам вверх, чтобы открыть дверь дома. — Тогда валяй, чувак, пошли за мной. У Томми идет. И следует за ним до конца дня. Сидя в каюте с Чарли, который – уже как пару месяцев находясь в процессе написания комедийной программы – строчит себе анекдоты. Томми некоторое время просто наблюдает за происходящим, затем нерешительно высказывает свои мысли, и вскоре они уже острят друг с другом, будто делали это всю свою жизнь. Каламбуры, игра слов и доведение друг друга до настолько сильного смеха, что заканчивался воздух. Томми думает, что это может быть тем самым – он хотел бы, чтобы Чарли стал его семьей. Они оба, обладая остроумием и мудростью, могли бы оказываться в самых неожиданных местах и смеяться друг с другом всю оставшуюся жизнь. Похоже на Элизиум. Затем дверь каюты открывается, и входит Квакити, проводя рукой по волосам. — Привет, Квакити! — здоровается Чарли. — Выглядишь... выглядишь напряженно, на самом деле. — Мне нужна помощь. Эти цифры… ох. Томми. — Здорова, большой Квак, — Томми подтягивает колени к груди и обхватывает их руками. Он довольствуется тем, что просто наблюдает. Секретный проект Квакити всегда интересовал его. Он изо всех сил старался разузнать о нем у этого человека, но Квакити был очень умен, опять же доказывая, что он тоже сын Афины. — Над чем работаешь? — Над вещами, — говорит Квакити, передавая свой блокнот Чарли. — Множеством вещей. Скучных вещей. Тебе будет скучно. Томми надувает губы. — Нет, нет, он прав, — рассеянно говорит Чарли, щурясь на то, что показывает ему Квакити. — Это буквально просто математика. И очень много. Тебе это не покажется интересным. — Заскок детей Афины, — поддразнивает Квакити. — Мы огромные фанатики цифр. И это просто шутка, даже не плохая, но от нее у Томми скручивает живот. Он думал, что все делает правильно, все эти вещи детей Афины. На мгновение у него появилась надежда. Может, он мог бы быть братом Чарли. Может, он смог бы найти здесь дом. Но нет, даже когда он пытается, он все равно будет лишним. И дело даже не в том, что Квакити ошибается. Томми не интересуется ни математикой, ни числами. Он будет играть словами и шутить с Чарли весь день, но при этом всегда будет ощущаться не на своем месте. Чарли вздрагивает, ясно читая легкую обиду на лице Томми, но что тут остается сказать? Томми не сын Афины. Он ничейный сын. — Верно. — Томми сглатывает. — Ага. Храните свои циферки в секрете. Я в любом случае не любитель математики. ... Томми идет ужинать, и выглядит, должно быть, ненормально подавленным, потому что Техноблейд подходит к нему по собственной воле. Это важно по двум причинам, во-первых, потому что Техноблейд старается избегать Томми, насколько это возможно несмотря на тот факт – в котором Томми уверен, по крайне мере, на сорок пять процентов – что он нравится Техноблейду. И во-вторых, потому что Техноблейд очень часто упоминает, что работает в этом лагере лишь потому, что Фил – его любимый полубессмертный человек, который все еще жив. Томми не может себе представить, чтобы Бог проводил свое свободное время, разговаривая со случайными не определившимися с домом детьми. — Что случилось, шкет? — спрашивает Техноблейд. — Ты выглядишь как циклоп в магазине очков. — Много времени потратил, чтобы придумать это, а, Блейд? — фыркает Томми, приподнимая бровь. Техноблейд протягивает руку и нежно шлепает его по голове. — Осторожно, пацан, я все еще могу проклясть тебя. — Пустые угрозы. — Томми вздыхает. — Хотя я был бы неплохим дельфином, да? Техноблейд закатывает глаза. Томми приходит в голову мысль, что может быть, хоть это и маловероятно… он чувствует, что должен попробовать. — Техноблейд, — медленно начинает он, — ты мой отец? Техноблейд плюется. Нет, типа реально плюется. Вода, которую он пил из стакана в руке, брызгает из его рта на деревянный стол, за которым сидит Томми. Томми съеживается, ошеломленный. — Какого хрена, Техно? — говорит Томми, полусмеясь. — Это отвратительно. — Ты.. ты просто... — бормочет Техноблейд. — Я… вау. Ладно. Вот почему я не разговариваю со смертными. — Это справедливый вопрос! Ты ведь один из божественных родителей, разве нет? Техноблейд вздыхает, будто хотел бы, чтобы это было не так. Затем он садится за стол напротив Томми, и выражение его лица становится сочувственным. — Томми, если бы ты был моим, я бы без колебаний сказал тебе. В этом ты можешь быть уверен. — Ты уверен, что не… может, забыл? Может, я все еще могу быть твоим? — Я бы тебя не забыл, малыш. Ты слишком запоминающийся. Даже в детской версии. Уверен, ты был тираном, — усмехается Техноблейд. Томми, возможно, краснеет. Возможно. — Послушай, твой родитель еще успеет претендовать на тебя. Ты найдешь свой дом и официальное место. Найдешь. Ошибался ли я когда-нибудь? Томми вздыхает. — Нет, думаю, нет. Тем не менее, разве не было бы здорово, если бы я был твоим сыном? Ребёнок Кровавого Бога. Техноблейд хмыкает. — О да, шкет. Это было бы не так уж и плохо. Но я все еще остаюсь здесь. Когда я тебе нужен. Ты ведь знаешь это? Томми слегка улыбается. — Ага. Спасибо, Блэйд. — В любое время. Только не сейчас, пожалуйста, не подходи ко мне наугад, я превращу тебя в дельфина. — Затем Техноблейд поднимает глаза. — Похоже, твои домовцы приближаются. Наслаждайся ужином, шкет. Томми оборачивается, и, конечно же, дети из дома Гермеса уже протискиваются в столовую, громко смеясь между собой. Томми вздыхает и подбегает к ним, готовясь сесть за стол, за которым нет места для него, с людьми, которые не считают его одним из них. ... Он немного ждет, чтобы забрать свою еду, пока все остальные в его… в том доме не усядутся и не поедят. Затем он поднимается, чтобы принести жертву в одиночестве. Он знает, что должен сказать: за бога Гермеса, за бога Посейдона, за богиню Деметру — или любого другого родителя, в зависимости от того, чей он сын. Но дело в том, что Томми до сих пор не знает. Благословение Гермеса кажется не совсем правильным. Как и Посейдона, Афины. И уж точно не Деметры. Томми делает вдох и соскребает с тарелки самый сочный кусок мяса, закидывая его в огонь. — Пожалуйста, — шепчет он никому и всем одновременно, у него болит душа, — пожалуйста, дайте мне семью. Любую. Просто... покажите мне кого-нибудь. Ничего. Томми вздыхает. Конечно же. Он оборачивается, и прямо перед ним стоит Уилбур. С тарелкой в руке, терпеливо ожидая своей очереди. Он улыбается, когда встречается с Томми взглядом. Он выглядит, как будто сошел с небес. Как собственноручно сделанный брат. Идеальная семья. Теперь это просто жестоко. — Томминнит, — говорит Уилбур. — Привет. — Привет, — выдавливает он из себя, ощущая комок в горле. Уилбур морщит лоб. — С тобой все в порядке? Ты… все в норме? Томми отрывисто кивает. — Просто, э-э-э, сейчас сяду. С моим... с домом Гермеса. Уилбур хмурится. Затем внезапно светлеет, проясняясь. — Эй, — говорит он озорно, — хочешь посидеть с нами? — С домом Аполлона? — Ага! — Это вообще разрешено? — Томми оглядывается по сторонам – Фил ест за длинным столом впереди, а Техноблейд не смотрит, слишком занятый выговором Дриму за то, что тот прикалывается над водой в стаканах людей, а именно Квакити и Карла. — Нет, — признается Уилбур, — но что нам сделает Фил? Скажет: приятель, ты же знаешь, что так нельзя. Томми хихикает. — Он скажет, он скажет: оу, приятель, в следующий раз ты можешь просто посидеть со мной, если хочешь. Уилбур фыркает. — Что ж, приятель, я не сержусь, просто разочарован. Томми разражается настоящим хохотом, едва не роняя тарелку. Он переводит дыхание, открывает глаза и замечает, как ласково Уилбур смотрит на него. — О да, — твердо говорит он. — Ты сидишь с нами. Я разберусь с Филом позже. ... Сидеть с ними – все равно, что сидеть рядом с самим светом. Томми боялся, что его встретят странные взгляды или смущение, но Ники, дочь Аполлона, просто понимающе улыбается Уилбуру, а затем протягивает Томми печенье со своей тарелки. Он сидит рядом с Уилбуром, пока тот рассказывает им полностью переделанную, а то и выдуманную с нуля, историю о квесте, который он так и не отправился выполнять. Все они знают, что это фальшивка, и все же наклоняются вперед, чтобы услышать о нарисованных им картинах опасности и неизвестности. О быстрых погонях и острых ощущениях. Они настолько отважны, волшебны и красивы, что вы вряд ли поверите, что Уилбур был мастером на все руки и в других вещах, кроме как в литературе. Затем Уилбур, со своими горящими глазами, передает ведение истории Томми, и тот лишь немного запинается, прежде чем войти в поток, следуя сюжету, который придумал Уилбур, и добавляя свою изюминку. Он думает, что у него все хорошо, потому как, когда он передает эстафету Ники, Уилбур наклоняется и шепчет: — Ты прирожденный рассказчик, Томс. — Он делает паузу, а затем добавляет: — Ты вписался сюда как влитой. Томми, определенно тронутому этим, приходится смаргивать слезы с глаз на протяжении всей части Ники. ... — Эй! Ты вернулся! — восклицает Фанди, когда Томми пробирается обратно к толпе дома Гермеса по пути в их хижину. — Только я успел подумать, а куда подевался Томми? — Я здесь, — вздыхает Томми, не в силах удержаться от мыслей: ты только понял? Я ушел около двух часов назад. — Что я пропустил? — О, чувак, я как раз рассказывал о той штуке, что я спер из Большого Дома на днях – это было очешуеть как круто. Ты бы заценил, чел. — Точно. — Ты все еще ищешь свою хижину? — спрашивает Фанди, взлетая по лестнице. Томми бредет за ним, не в восторге от еще одной ночи, проведенной в слишком тесном помещении. — Фанди, это больше чем просто хижина, придурок. Фанди поднимает ладони в извинительном жесте. — Эй, извиняй, моя ошибка. Но послушай о чем я хотя бы. Ты когда-нибудь задумывался о том, что тебе здесь самое место? С нами? Что, может быть, ты и правда дитя Гермеса, и папа просто еще не успел увидеть тебя, потому что ты уже тут. Томми кидает на парня злобный взгляд. Ему было все равно, какой Бог у него в родителях, ну вот реально. Он в любом случае не будет ему настоящей семьей. Томми научился не ожидать многого от взрослых, а боги, по сути, просто взрослые в кубе. Нет, настоящая семья здесь, в домах, братьях, сестрах и друзьях, которых он заведет, когда проявится соответствующим образом. И серьезно, без обид, но Фанди в роли его брата? Томми предпочел бы столкнуться с химерой один на один. — Может быть, — уклончиво отвечает он. Точно нет, думает он. — Не знаю. Думаю, я все равно продолжу искать. На всякий. ... — Ты обратился по адресу. Это первое, что говорит Сапнап, когда Томми сообщает ему, что хочет посмотреть, может ли он быть сыном Ареса. Удивительно, но это заставляет Томми чувствовать, что он попал не туда. Уверенность Сапнапа обычно заканчивается масштабной катастрофой. В качестве примера можно привести гонки на колесницах 19-го года, навсегда вошедшие в историю как худшие гонки в лагере. На трибунах до сих пор сохранились следы пожара. — Сапнап, — вздыхает Перплд, прислонившись к стене тренировочной арены, — не петушись особо. Сапнап обнажает меч и направляет его на бронированную грудь Томми. — Давай посмотрим, есть ли у тебя все необходимое, чтобы стать сыном Ареса. Томми взвизгивает и с трудом успевает поднять свой меч, чтобы заблокировать удар Сапнапа. Он отступает на несколько шагов, в то время как Сапнап движется вперед, делая несколько ударов по воздуху под локтями Томми. — Смерть, смерть, смерть, — нравоучительно скандирует он, нанося удары. — Ты позволяешь мне пробивать широкие и открытые удары, чувак. Я уже мог убить бы тебя раз шесть. — Затем он снова замахивается, ударяя лезвием по боку Томми, заставляя того застонать от боли. — М-м-м, — вздыхает Перплд. — Он заставил тебя обороняться. Это именно та позиция, в которой ты хочешь быть. Томми фыркает, снова отступая назад, и кружит вокруг, пока Сапнап следует за ним. На этот раз, когда Сапнап оказывается в пределах досягаемости, Томми берет инициативу в свои руки и наносит резкий удар, прежде чем это успевает сделать парень. Сапнап отступает, позволяя инерции Томми нести его вперед, чтобы, когда Сапнап атаковал, он не смог заблокировать удар. И, конечно же, именно это происходит. Сапнап направляет свой клинок в нужное для безвредного нападения место, но из-за того, что Томми все еще падает вперед, он просто врезается в меч, а лезвие, в свою очередь, глубоко врезается в его правое плечо. — Дерьмо, — говорит Сапнап, отшатываясь назад и вытаскивая окровавленный клинок. — Дерьмо, дерьмо, ебать. Плечо Томми заходится жгучей болью и стремительно покрывается красным. — Ты.. ты чертовски зарезал меня! Сапнап бледнеет. — Нет! Ты не остановился! Ты сам упал на мой меч! — Боги, теперь ты обвиняешь жертву, меня! — вопит Томми, прижимая руку к болезненно раскрасневшейся ране на плече. — Боже мой, я сейчас вырублюсь.. я умру в лагере... — Успокойся, — говорит Перплд, вставая между Томми и Сапнапом и хватая младшего за запястье. Он отдергивает руку Томми, и тот съеживается, замечая на ладони кровь. — Хм-м, — Перплд рассматривает рану, — все с тобой будет в порядке. Просто доставим тебя в медотсек, они дадут тебе немного амброзии от боли и обернут руку, чтобы остановить кровотечение, ладно? Перплд осторожно прижимает руку Томми обратно к ране, а затем отступает, направляясь к выходу с арены. Томми следует за ним, морщась, и Сапнап на секунду дергается так, будто собирается помочь. — Сапнап, если ты прикоснешься ко мне, я подам запретительный судебный приказ на всех детей Ареса, и я пиздец как серьезен сейчас. Свали от меня, поножовская сука. Сапнап делает широкий шаг назад. ... Уилбур не выглядит счастливым, когда Перплд отходит в сторону, чтобы показать Томми. — Что за хуйня у вас произошла? — почти рычит он, и, хотя его тон агрессивен, он мягок, подводя Томми к одной из многочисленных кроватей. Томми усаживается на нее, доверяя указаниям Уилбура. — Сапнап зарезал меня! – жалуется он. Уилбур оборачивается и смотрит на Перплда широко распахнутыми глазами. — Что он, блять, сделал? Перплд вздыхает. — Сапнап задел его клинком на тренировке. Я это видел. Не особо глубоко, думаю, у Томми просто легко идет кровь. Томми надувается. Уилбур поворачивается, наклоняясь и исследуя его рану поближе, а затем хмыкает, достаточно успокоенный. — Хорошо, спасибо, Перплд. Скажи Сапнапу, что я встречусь и поговорю с ним сегодня вечером в столовой. Перплд отрывисто кивает, угроза громко и ясно повисает в воздухе. — Понял. Еще что-нибудь? — Нет, спасибо, — говорит Уилбур. — Остальное я обсужу с Томми сам. Томми бледнеет. Перплд разворачивается и стрелой вылетает из медотсека. При других обстоятельствах это было бы забавно – Уилбур Сажа, сын Аполлона, пацифист и просто любитель древних эпосов, пугает Перплда, сына Ареса, который успешно выполнил два квеста и, по крайней мере, три геркулесовых задания, – но Уилбур на самом деле злится на Томми, и это далеко не повод для смеха. Уилбур смотрит на него сверху вниз и цокает языком. — Давай-ка перевяжем тебя. Томми сидит тихо и двигается лишь тогда, когда Уилбур просит его об этом. Он вздрагивает, когда Уилбур натягивает бинт слишком туго, и тот шепчет извинения. В конце концов его плечо перевязано, кровь смыта, и Томми осторожно перекусывает кусочками амброзии, которые ему дали. Уилбур возвращается, вымыв руки, и садится рядом с Томми на койку. Томми не сводит глаз со своих исполосованных шрамами рук. — Что случилось? Томми думает, что реально глупо то, насколько его волнует мнение Уилбура. Уилбур даже не приходился ему… кем-то. Не особенно. Разница в их возрастах и темпераментах была разительной. Боги, Томми даже не может сосчитать количество людей, которые были сбиты с толку их отношениями, говоря, что такая дружба не должна существовать и в помине. Может, они и правы. Может, здесь для него и вовсе ничего нет. — Сапнап зарезал меня, а потом начал обвинять, — отвечает Томми. — Хорошо, я тебя услышал. — Уилбур кивает, протягивает руку, чтобы поправить кудри Томми. Томми старается не наклоняться к прикосновению слишком сильно. — А теперь расскажи мне, что случилось на самом деле? Томми вздыхает. — Мы... Ну, я тренировался с ним. — Ты ненавидишь Сапнапа. — Я.. не правда! Уилбур приподнимает бровь. — Ты говоришь о том, как сильно он тебе не нравится при каждом удобном случае. — Дружелюбно, — твердо говорит Томми. — Я дружелюбно ненавижу его. — Надеюсь, ты понимаешь, насколько бессмысленно это звучит теперь. — Уилбур вздыхает. — Томми, ты тоже не особый фанат тренировок… почему ты… что ты пытаешься сделать? — Голос Уилбура звучит мягко, но к этому моменту Томми уже поднял голову, ожидая осуждения. — Я.. эм... хочу найти свой дом, — отвечает он. — Я хочу знать, где мое место. — Ну... Хорошо, какие ты уже попробовал? — Деметру, Афину, Посейдона. А еще я спросил Техноблейда. Уилбур фыркает: — Держу пари, разговор прошел хорошо. Томми просто вздыхает. — Ты мог бы так сказать. — Итак, Деметра, Посейдон и Афина – держу пари, Афина была достаточно близка к победе, — рассеянно говорит Уилбур, и Томми краснеет. — Ну, ты пробовал Аполлона? Я имею в виду, думаю, ты действительно мог бы вписаться сюда. За ужином ты... как будто тебе было суждено сидеть там с нами. С.. со мной. Томми напрягается. — Не пробовал. Нет. — Почему бы и нет? "Потому…— думает Томми, —...что я не думаю, что смогу вынести доказательство своей ошибки". — Потому что, — фыркает Томми, закатывая глаза и налепляя на лицо насмешливую ухмылку. — Я бы не хотел, чтобы ты был моим братом, Уил. Не могу себе представить просыпаться каждое утро и видеть твою тупую физиономию. Томми ожидает, что Уилбур улыбнется и присоединится к его поддразниваниям, но он этого не делает. Он замолкает, опускает глаза, и на его лице появляется смутно обиженное выражение. — О-о. — Уилбур вздыхает. Дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо. — Подожди, Уил... — начинает было Томми, но Уилбур встает и отшатывается от его кровати. — Я должен проверить Квакити, — быстро говорит он. — Он пришел чуть раньше с вывихнутым запястьем. Возможно, ему понадобится еще немного амброзии. — Уилбур, Уил... — Он протягивает руку и ловит Уилбура за запястье, заставляя того остановиться. Уилбур оборачивается. — Извини, Уил. Я не это имел в виду. Уилбур весело улыбается. До его глаз это не доходит. — Я знаю, Томми. Но ты, наверное, и прав, да? В любом случае, ты, вероятно, сын Гермеса. Надеюсь, ты найдешь, что ищешь. Я вернусь, чтобы проверить тебя чуть позже, хорошо? Затем Уилбур уходит, и, по ощущениям, забирает сердце Томми с собой. ... — Ничего из этого не английский, — жалуется Томми. Он в лагерной кузнице вместе с Туббо и Ранбу и полумиллионом других детей Гефеста, которые всегда там. Здесь шумно, многолюдно и полным-полно опасных острых металлов, которые угрожают проткнуть чувствительную кожу Томми. Томми понятия не имеет, как все эти люди умудряются держать их и использовать, не заливая все вокруг кровью – он догадывается, что отсюда на руках Туббо и появились мозоли. — Что ж, ты прав. — Туббо медленно кивает. — Мы зовем его древнегреческий. Томми отводит взгляд от сложных чертежей и пристально смотрит на своего лучшего друга. — Ты саркастичен со мной, я этого не ценю. Прекрати сейчас же. — Ладно, извини, — вздыхает Туббо. — Я просто пытался сказать тебе, Томми, что ты не сын Гефеста. — Почему бы и нет? — Его голос превращается в хныканье. — Разве не здорово было бы быть братьями? — Еще бы! Очень здорово, Томми, но… тебя просто не привлекают механики, постройки или что-то в этом роде. Например, Гриан, Мумбо и Клео хотят что-то собирать. Давай даже так, это все, чем они занимаются дни напролет, потому что им это нравится. Ты, ну, за это ты назовешь их ботанами. Меня бы точно назвал. Томми обиженно вскрикивает. — Я бы никогда не назвал тебя ботаном, Туббо. — Ласково, — Туббо улыбается, — еще как назвал бы. И это нормально – я люблю строить. Я люблю редстоун, науку и ядерную химию. Это не про тебя. И это тоже нормально. Мы не будем менее лучшими друзьями из-за этого. Или менее братьями. — Оу. И да, хорошо. Конечно, он знает, что его проявление не разрушит его дружбу с Туббо или Ранбу, и что они всегда будут так же близки, несмотря ни на что, но... Томми просто хочет быть где-то своим. Его сводит от этого чувства. Он не хочет прожить неопределенным всю оставшуюся жизнь. Он не хочет навсегда остаться ненужным. Ранбу, сидящий на верстаке и рассеянно помахивающий ногами, делает пометку в своем маленьком блокноте. — Значит, не Гефест. Есть. Ну, мы уже довольно далеко в списке, сейчас очередь... — Затем Ранбу замолкает, бледнея. — О! О нет. Туббо торжественно кивает, а Томми дико ухмыляется. — О да, Ранбу. Время пришло. Дом Афродиты не знает, что их ждет. Ранбу устремляет взгляд куда-то высоко-высоко наверх. Наверное, в молитве. — Это будет так ужасно. ... Томми не требуется и двух секунд, чтобы решить, кого он собирается свести для проверки варианта с Афродитой. — У них полный беспорядок, — объясняет Томми. Ранбу настороженно кивает. — Представь себе адскую гончую на воздушном шаре. Вот у них как раз что-то типа такого. — Грохот и разруха, — подмечает Ранбу. — Понял. Хорошо. Немного сложно для первого раза. — Что тут скажешь, — ухмыляется Томми. — Я честолюбивый маленький ублюдок. Ранбу действительно долго смотрит на него. — Пожалуйста, никогда больше не называй себя так. — Он вздыхает. — Ладно. Я могу только предполагать, о ком ты говоришь, и поскольку я не могу тебе помочь, мне также остается только надеяться, что твои основания взяты из жизни, а не из воздуха. Томми продолжает улыбаться. Он понятия не имеет, что за хрень Ранбу вообще несет. — Что ты знаешь о романтике? — спрашивает Ранбу. Томми наклоняет голову. — Гм. Ты даришь человеку подарки. И делаешь так, чтобы он чувствовал себя хорошо. И вы проводите время вместе. О! И зрительный контакт. Ранбу моргает. — Чт… зрительный контакт? Томми кивает. — Да, зрительный контакт. — Хорошо, — медленно произносит Ранбу. — Ну, романтику нельзя описать словами, Томми. Зрительный контакт – это хорошо, но на самом деле это в большей степени зависит от самих людей – ты не можешь просто заставить людей пялиться друг на друга. — Вот как? — Томми надменно приподнимает бровь. — Это вызов. ... Томми плюхается на песок, и разговор Джорджа и Дрима резко обрывается. — Вы, ребята, немного ужасны, вы знаете это? Дрим вздыхает. — И тебе привет, Томми. — Разве у тебя нет на примете какого-нибудь дерьма для кражи или что-то в этом роде? — многозначительно спрашивает Джордж. — Я не дитя Гермеса. — Томми наклоняется и скидывает книгу с колен Джорджа. — А вы, ребята, серьезно должны начать смотреть друг на друга, когда разговариваете. Эй! У меня идея! Сыграем в гляделки. Джордж растерянно моргает – ух ты, этот лошара уже проиграл. Дрим наклоняется вперед. — Все трое? Как вообще... — Три, два, один, начали. Томми выжидает, пока они это обдумают, наблюдая за тем, как оба широко раскрывают глаза, и ухмыляется. Он моргает. — Упс, я уже проиграл, вот же черт. Какая жалость. Но вы, ребята, держитесь молодцом. — Ты вообще пытался? — спрашивает Джордж, звуча так, словно окончательно устал от Томми, но, как ни странно, они оба держат глаза открытыми. Конкурентные ублюдки. Томми влюбит их друг в друга в мгновение ока. Он роется в кармане и вытаскивает маленький радиоприемник, который ему смастерил Туббо. Томми включает его и ухмыляется, когда тот оживает, подыскивая станцию с саксофоном и джазовой музыкой, эхом разлетающейся вокруг. — Что это? — спрашивает Дрим, оглядываясь по сторонам, но Томми толкает его голову в прежнее положении. — Не проиграй! — подбадривает он. — Ты не хочешь проебывать в обычную игру. Просто… наслаждайтесь гляделками. Томми кладет радиоприемник между ними. Он откидывается назад, пытаясь сообразить, что делать дальше. Что еще сказал Ранбу? Зрительный контакт, совместное времяпрепровождение – Томми уже задал настроение. О-о. — Можно мне твою ладонь, Дрим? Но не отводи взгляд! Дрим вздыхает протягивает Томми свою руку. Томми хватает ее и кладет ему же на колено. — Хорошо, а теперь твою, Джордж? — Нет. Томми надувает губы. — Ты не видишь моего лица, но я смотрю на тебя огромными щенячьими глазами. Мне… мне очень больно. Все, чего я хочу, когда-либо хотел, это просто увидеть ваши ладони. Пожалуйста? Пожалуйста? Я говорю пожалуйста. Значит это правда серьезно. — Это серьезно, — говорит Дрим, потому что, нравится ему это или нет, Дрим питает слабость к Томми, и Томми это знает. И Джордж, который питает слабость к Дриму, вздыхает, будто бы держит весь чертов небосвод на своих плечах, и протягивает Томми свою ладонь. — Спасибо, — фыркает Томми. Он берет запястье Джорджа и осторожно кладет его руку поверх запястья Дрима. Дрим вздрагивает. — Вот так. Шикардос. — Томми, — говорит Дрим, и его щеки розовеют. — Что происходит. — Так мы играем в гляделки там, откуда я родом! — с энтузиазмом заявляет Томми. — Музыка, немного физического контакта и вот он, настрой на победу! — Ты из Нью-Йорка, — замечает Дрим. — Не с какой-то далекой древней нецивилизованной земли. — Манхэттен довольно нецивилизован. Ты когда-нибудь играл в гляделки с кем-нибудь из Манхэттена, флоридианец? — спрашивает Томми. Дрим отводит взгляд и смотрит на него. Томми поворачивает его голову назад. — Так я и думал. Что ж! Веселитесь. Увидимся позже. Я ожидаю услышать за ужином важное объявление. Последнее, что слышит Томми перед тем, как покинуть пределы слышимости, это Джордж, спрашивающий: — Что, Аида ради, они делают с детьми в Манхэттене? ... Когда он отчитывается перед Ранбу, тот просто прячет лицо в ладонях. Томми утверждает, что, учитывая обстоятельства и придерживаясь его личного мнения, он выступил очень даже хорошо. Ранбу только вздыхает. ... Вполне нормально, что Джордж не следует общим правилам и сидит с Дримом за столом Посейдона во время ужина. Томми думает, что Фил позволяет это, потому что они двое — единственные в своих домах, будучи в целом единственными известными сыновьями Гипноса и Посейдона. У Фила доброе сердце, и Томми собирается использовать это в своих интересах. — Так! — восклицает Томми, ударяя ладонями по древесине стола Посейдона и заставляя Джорджа отпрыгнуть от Дрима. — Как мы смотримся, ребята? — Томми, — вздыхает Дрим. — Твой стол вон там. Кроме того, мне кажется, или он очень быстро заполняется, думаю, тебе следует... — Я посижу здесь секунду, — обрывает он Дрима, не обращая внимания на маленькую подколку. Он спустит это Дриму с рук только сегодня. Он забирается на скамью напротив них и улыбается. — О чем болтаете? Атаки монстров? Техники боя на мечах? Свидания? — Один из вариантов выбивается. — Джордж прищуривается. — Я знаю, один из них гораздо более привлекателен… эй, ну раз уж речь и зашла о свиданиях и встречах, вы уже решили... ну, решили? — Решили что? — испуганно спрашивает Дрим. — Перестань ему потакать, — шипит Джордж. Томми решает, что проигнорирует и это. — Встречаться! Они оба моргают, глядя на него как на умалишенного. — С кем встречаться? — спрашивает Дрим. — И зачем? И что с тобой? Томми колеблется. Что это была за штука, о которой говорил Ранбу? Из жизни, а не из воздуха? Ну, блять. Возможно, он полностью просчитался. Дерьмо. Ебать. Пиздец. — Гм-хм. — Томми пытается думать. — Гм. Ну.. нет, мне просто нужен был совет! Да, именно... да-а. Мне нужен был совет о свиданиях, а вы, ребята, очень большие мужчины, которые, кажется, прошли много... свиданий. А я нет, поэтому у меня вопрос... э-э-э, как ты... встречаешься… ходишь на свидания? — Как ты ходишь на свидания, — повторяет Дрим. — Это твой вопрос. — Это ужасный вопрос, Томми. — Джордж вздыхает. — Тебе разве не двенадцать? — продолжает Дрим, теперь уже немного недоверчиво. — Разве ты не должен, не знаю, залезть на дерево и сломать себе руку или что-то такое? — Мне не двенадцать! — огрызается Томми. Затем он переваривает остальную часть. — Подожди, ты хочешь, чтобы я сломал себе гребаную руку? — Нет! Нет, я просто... — спешит пробормотать Дрим в панике, а затем смотрит на Джорджа в поисках помощи. — Я... Я не... — Разве ты не должен спрашивать о подобном Уилбура? — многозначительно спрашивает Джордж. Томми отшатывается назад. — С чего бы… что? Почему я должен спрашивать его? Джордж щурится. — Разве вы не родственники или что-то такое? Ой. Ой-ой-ой. Боги, что-то у Томми в груди начинает в прямом смысле болеть. С таким же успехом Джордж мог бы пронзить его мечом. Было бы гораздо менее больно. — Нет. — Томми сглатывает, думая о "ты, вероятно, сын Гермеса" и "надеюсь, ты найдешь, что ищешь". — Нет, мы не родственники. — О-о. — Джордж переводит взгляд на Дрима, а затем обратно. — Ну, уверен, что он, в любом случае, был бы более чем готов помочь тебе, в отличие от нас. В плане, у него же вроде была та мутка с водяной нимфой некоторое время назад. Наверное, он что-то да выучил. — Ага, — усмехается Дрим, — вероятно, как плавать. Томми вздыхает. Он мысленно вычеркивает Афродиту из своего списка возможных божественных родителей. Он также вычеркивает Ранбу из своего списка возможных членов семьи. В этом смысле он умрет в одиночестве… нет, на самом деле, он умрет вместе с Фанди, но он даже не может сказать, лучше ли это. — В любом случае, спасибо, — бормочет Томми, прежде чем встать, чтобы направиться за свой… просто за стол Гермеса. ... На следующее утро он не беспокоится ни о каких лагерных мероприятиях. Томми не любит собирать клубнику, кататься на пегасах или лазать по лавовой стене в своем… доме Гермеса. Обычно он просто прыгал бы вокруг, заставляя Уилбура качать головой на его безрассудство, а Туббо и Ранбу – следовать за ним, пока он пытался разрушить всевозможные образовательные планы. Но сегодня Томми чувствует себя несколько высушено. Он чувствует себя немного опустошенно. Он ускользает, пока его дом готовится к новому дню, что совсем не сложно, так как они, по всей видимости, никогда не замечают его исчезновения, да и не то, чтобы его присутствие имело особое значение. Он хватает лук, колчан со стрелами и кинжал, завязывает шнурки и уходит в лес. Сначала все идет спокойно – древесные нимфы машут ему руками, а затем исчезают в лесу, и птицы щебечут где-то высоко в верхушках деревьев. Солнце пробивается сквозь листву, украшая лесную подстилку светлыми узорами. Воздух вокруг недвижим и прекрасен – Томми думает, что это то, о чем Уилбур написал бы стихотворение. Думать о Уилбуре больно, поэтому Томми мысленно запрещает себе это делать. Чем глубже он уходит, тем более дикими становятся леса: протоптанные тропинки покрываются зеленью, а промежутки между деревьями становятся реже и уже. Но все в порядке, ведь это именно то, чего хотел Томми. Просто немного одиночества. Уединения себя и природы. Ну, может быть, одного или двух монстров. Не зря же он свой лук притаранил. Конечно же, ветка чуть впереди него ломается, и Томми ныряет низко в кусты. Впереди раздается звериное фырканье, и Томми щурится, когда большая черная морда начинает проглядываться сквозь листву. Адская гончая. Прекрасно. Томми неслышно достает стрелу и приставляет к тетиве лука. Он оттягивает ее назад, и небесная бронза наконечника сверкает на солнце. Он выжидает, наблюдая, как монстр медленно ползет вперед, обнюхивая землю, и когда большая часть его тела видна, Томми отпускает. Резкий звук, звонкий свист, заставляет собаку поднять голову, ее красные глаза широко распахиваются от шока, но к тому времени уже слишком поздно. Стрела попадает в гончую с глухим стуком, оставляя на ее месте горстку пепла. Он ухмыляется, гордый, как и всегда, когда попадает в цель. Он не настолько плох, честно. Это ведь помогло ему прожить так долго, что самое главное. Хорошая стрела и неплохой лук – вот все, что нужно Томми, а все остальное просто... Низкое рычание прерывает его мысли. Инстинктивно Томми ныряет обратно в кусты, поднимая лук. "Ладно, — думает он, выглядывая из-за зелени, — еще одна адская гончая. Легкотня. Проще прост..." Затем рядом раздается еще одно рычание. Какое-то сопение. И в тени распахивается еще одна пара красных глаз. Дыхание Томми сбивается. Хорошо. Хорошо. Смена плана. Победить двух вполне… осуществимо. Он, конечно, мог бы с ними справиться. Это потребовало бы некоторых ухищрений и сообразительности, но... Еще одно рычание. Больше глаз. Ну что ж... ебать. Томми собирается подать Филу официальный иск на лес лагеря. Слишком много адских гончих, будет написано в книге жалоб, я умер, и это было пипец как не круто. Ноль звезд. У него в наличие есть пара стрел и золотое сердце в груди, может, он сможет выбраться отсюда живым? По его мнению, это было бы очень даже неплохо. Он был бы очень признателен. Томми тихо выуживает из колчана стрелу и, все еще стоя на коленях, целится ей сквозь листву в грудь ближайшей адской гончей. Если он выпустит ее, то не сможет убежать достаточно быстро, чтобы уйти невредимым. Но если он просто попытается убежать, то его растерзают три гончие, чей вес превосходит его минимум на восемьдесят фунтов. Он умрет в течение нескольких секунд, и никто даже не узнает об этом до ужина, на который он не придет. На самом деле… даже дольше, потому как в доме Гермеса могут и не заметить его пропажу. Он должен сражаться, даже если это безнадега. Томми вдыхает, а затем выдыхает, глубоко и медленно, успокаивая расшатанные нервы. Он останавливает взгляд на шерсти зверя на его загривке и отпускает тетиву. Снова свист, снова стук, снова пепел, а затем две пары разъяренных глаз останавливаются на нем. Томми отшатывается назад, нащупывая еще одну стрелу, приставляя ее к тетиве, а затем выпуская как раз в тот момент, когда первый зверь прыгает на него сверху. Она застревает в морде собаки, и небесная бронза превращает монстра в пыль, в тот самый миг, когда его когти находятся в миллиметре от груди Томми. Пыль разлетается вокруг него, но он едва успевает вдохнуть, прежде чем еще одна гончая прыгает на него, заменяя предыдущую. Томми пытается столкнуть ее с себя и подняться на ноги, но из-за лука в ладони и корней деревьев под собой, его рука просто не может зацепиться за более устойчивую опору. Когти адской гончей толкают его обратно вниз и вонзаются в плечо, заставляя Томми закричать от боли. Огромная голова с оскаленными зубами резко дергается вниз, и вдруг раздается треск раскалывающейся древесины, когда лук Томми раскалывается пополам. Ебать, ебать, ебать. Адская гончая рычит ему в лицо, явно чувствуя победу, и Томми скулит, когда ее когти продолжают вонзаться в его плоть все глубже и глубже, разрывая одежду и впиваясь в плечо. Его лопатка врезается в свободную от корней землю, и он всхлипывает, посылая всю оставшуюся энергию на то, чтобы отбиться от собаки, забывая о боли до тех пор, пока не освободится. Он умрет здесь, а Уилбур все еще расстроен из-за него. О Боги, он может себе представить, как Уилбур, услышав о случившемся, рухнул бы на пол, ударяясь коленями о деревянный пол и сверкая непролитыми слезами в глазах. Томми также может представить себе – потому что знает его, как свои пять пальцев – какую речь Уилбур написал бы на похороны Томми. Что-то поэтичное, смешное и немного яркое, именно такое, каким, по словам Уилбура, он видит Томми. — Ты просто дивное недоразумение, — смеется Уилбур, ероша волосы Томми и отталкивая его голову в сторону. — Глупое великолепное дитя. — Насмешка и похвала в одном лице. Уилбур, который замедляет шаг, чтобы Томми не отставал, Уилбур, который читает Томми вслух, потому что тот слишком расстроен, чтобы пытаться делать это самостоятельно, Уилбур, который ненавидит лошадей, но будет сидеть в конюшне с Томми только потому, что тот любит их. Уилбур, лучший друг Томми. Может быть и не брат, не совсем, но точно самое близкое к семье, что когда-либо было у Томми. Уилбур, который будет скучать по нему. Не-а, Томми не может умереть здесь. Нет. Захват на его плече становится еще крепче, а острые зубы тянутся к лицу, и Томми откидывает свою голову так далеко в лесную зелень, как только может. Едва он успевает это сделать, как адская гончая следует его примеру, тоже опуская морду ниже и оставляя Томми достаточно места, чтобы освободить руки и выхватить из-за пояса кинжал. Слава всем Богам и Перплду, который ворчал на него за то, что он не носит с собой повсюду оружие, которое не было бы чертовски легко разламывающимся луком. Да благословят выше упомянутые Боги параноидальное, закаленное войной сердце этого ребенка. Он обхватывает пальцами кожаную ручку, а затем яростно полосует все вокруг, раненым плечом упираясь в лапу собаки. Первый же удар заставляет монстра выпустить из его плоти когти, и Томми, подстегиваемый болью и бегущим в крови адреналином, продолжает атаку, вонзая клинок глубоко в бок монстра. Зверь воет, а затем распадается пеплом, и Томми дергается назад, падая на лесную подстилку. Какое-то время он просто сидит там, отходя от шока и тяжело дыша, настолько потрясенный, что не чувствует своих конечностей, а затем адреналин выветривается из его тела, и все, что остается у Томми, это боль. Плечо, спина, ладони, грудь, легкие. У него болит все тело, и ему хочется рыдать. Все, чего он хочет, это упасть в чьи-то руки и поручить им всю заботу о себе. Он хочет комфорта. Он нуждается в комфорте. Он поднимается с земли, и слезы наворачиваются на его глаза при виде сломанного окровавленного лука. Боги, он.. он же чуть не умер. Не в первый раз, конечно, но... что ж. Это первый раз, когда ему есть что терять, так что он посчитает это первым разом. Ему нужно, ему нужно... Уилбур. Ему нужен Уилбур. И медицинская помощь. И объятия. Но в основном Уилбур. Он медленно выбирается из леса и возвращается тем же путем, которым пришел, следуя по своим следам. Его плечо, обильно кровоточащее, болит, будто оно отдельно от его тела только что победило подряд в семи раундах стены лавы, и из-за этого Томми не может достаточно сильно зажать рану своей ладонью. Кажется, будто с каждым шагом, который он делает, из него вытекает все больше и больше крови. Томми задается вопросом, сколько он может потерять, прежде чем она закончится. Спотыкаясь, он добирается до медотсека и поднимается по ступенькам. Он толкает дверь здоровым плечом, и та широко распахивается, ударяясь о стену. — Уилбур, — выдыхает он, вздрагивая. Уилбур находится там, как и думал Томми, и стоит спиной к двери. Он, кажется, сортирует лекарственные травы. Услышав хлопок двери, он вздыхает так тяжело, что Томми видит подъем его плеч. — Томми, послушай, я сегодня немного занят, я не могу... Рана Томми пульсирует, и он не может сдержать всхлип. Это заставляет Уилбура резко обернуться, и когда он видит Томми, его лицо белеет минимум на три оттенка. — Томми? — Уилбур движется вперед и добирается до него за два шага, ужас проявляется на его лице, когда он замечает красный, капающий сквозь бледные пальцы Томми. — Чт.. о боги, какого х... — Уил, — умоляет Томми. — Мне.. мне больно, Уилбур, я... — Сюда, пойдем-пойдем, о боги. — Уилбур кладет руку на спину Томми и поспешно подводит его к той же койке, на которой он сидел раньше. К той самой, на которой он сидел, когда задел чувства Уилбура, солгав и сказав о том, что не хочет видеть Уилбура своим братом. — Какого хрена ты вытворил? — спрашивает Уилбур, но это не звучит зло – скорее, задушено, взволнованно и почти даже не уверенно. Будто сам вид страданий Томми заставляет Уилбура забыть медицинские предрасположенность, переданную ему по родословной, и тренировки. — Адская гончая, — едва выговаривает Томми со слезами на глазах. — Три. Прости, прости, я... — Три адских гончих? Ты... — Уилбур глубоко вдыхает и выдыхает, приходя в себя. — Нет, Томми, я.. не извиняйся. Я.. я теперь здесь, и ты здесь, и я все исправлю, хорошо? Ты же мне доверяешь, да? И Томми кивает, ведь именно поэтому он и приковылял сюда, а не куда-либо еще. Он мог бы пойти в большой дом, к Филу, к Техноблейду, но прошел мимо всех, направляясь сюда. К Уилбуру с его поношенной оранжевой футболкой и заботливыми карими глазами. Утешительному, надежному. По какой-то причине, несмотря на все, чему учили Томми, он знает, что может доверять Уилбуру. Он знает, что Уилбур сделает все, чтобы помочь ему. — Ладно, итак, нам надо будет отрезать рукав, — Уилбур поворачивается, чтобы взять медицинские ножницы. Его руки подрагивают, — просто, чтобы я мог действительно увидеть, с чем имею дело. — Он замолкает, а затем демонстративно выжидает, чтобы поймать взгляд Томми. — Томс, теперь можешь отпускать. Все в порядке. — Ты… уверен? — Он хрипит, его вторую руку начинает покалывать. Она, вероятно, онемела. — Уверен, — кивает Уилбур. — Ты прекрасно справился. Теперь позволь мне позаботиться о тебе. И, боги, нет ничего, чего Томми хотел бы больше. Он просто хочет подчиниться просьбе Уилбура – позволить ему позаботиться о себе так, как всегда хотел. Он просто хочет иметь возможность расслабиться и не беспокоиться ни о чем. — Хорошо, — тихо говорит Томми. Он убирает руку, морщась от боли. Уилбур шипит и подходит ближе. — Все.. все плохо? — Нет, ни в коем случае. — Уилбур более уверенно берет ножницы и начинает разрезать его рукав. — На первый взгляд это выглядит ужасно, но, как сказал Перплд, у тебя в целом легко вызвать кровотечение, поэтому я просто вытащу из пореза ткань, промою его и дам тебе немного амброзии, а потом посмотрим, как он заживет. После этого он может немного побаливать, но двигаться ты сможешь как и раньше. — О-о. — Томми хмурится. После объяснений Уилбура все кажется гораздо менее страшным. — А шрам останется? Рукав падает на пол, и Уилбур поворачивается, чтобы схватить пинцет и начать осторожно выковыривать оставшиеся кусочки ткани из раны. Томми гримасничает. — Может, совсем небольшой, но со временем поблекнет. — Круто, — говорит Томми, шмыгая носом, и Уилбур морщится. — Даже спрашивать не буду, что ты делал, сражаясь с тремя адскими гончими вместо того, чтобы собирать клубнику со своим домом. — Не с моим, — вздыхает Томми. Уилбур приподнимает бровь, побуждая его уточнить. — Я просто живу там, и все это конечно круто, но я не сын Гермеса. Я чувствую это. Знаю, что ты так думаешь, и, вероятно, хочешь, чтобы я был им и... Уилбур откладывает пинцет и хмурится. — Я никогда этого не говорил. Я.. ладно, я сказал, что ты, возможно, дитя Гермеса, но это не было желание, чтобы ты им реально был, это было... Он замолкает, сглатывая. Брови Томми сходятся у переносицы. — Это было что? — спрашивает он, понижая голос до шепота. Если он как не надеялся, что Томми сын Гермеса, так и не верил в это, тогда почему... — Спиртовые салфетки, — выпаливает Уилбур, отворачиваясь и направляясь к набору под столом. — Мне нужны… э-э... — Уилбур. —…в какую задницу их запихал Понк в прошлый раз, когда... — Уилбур. —…поэтому все должно лежать на своих местах, иначе люди будут просто приходить и подыхать здесь, потому что мы не смогли отыскать гребаные бинты... — Уилбур. Уилбур поворачивается к нему. — Что? Томми собирает все оставшиеся силы и кивает головой на полку над Уилбуром, где невинно расположилась аптечка. Уилбур поднимает взгляд и краснеет. — О! Вижу. Он забирает футляр, открывает его и хватает все, что считает необходимым. Томми пытается расслабиться, когда Уилбур снова поднимает его запястье, но, независимо от того, насколько тот нежен, боль все еще отдается у него в мышцах. — Извини, Томс, — говорит Уилбур, тщательно очищая рану. — Просто не хочу допустить заражение. — Все нормалек. Научишь меня, как закончишь? — спрашивает Томми, потому что, по его мнению, было бы неплохо знать, как правильно оказывать первую помощь, и плюс, он мог бы часами слушать разговоры Уилбура. На самом деле, это был просто еще один повод провести время вместе – Томми кажется, что они у него стремительно заканчиваются. — Конечно, — соглашается Уилбур, в последний раз протирая плечо Томми. — Только если пообещаешь прийти ко мне, когда у тебя будет рана, с которой ты думаешь, что не справишься; я не хочу, чтобы ты пытался залатать себя в одиночку. Томми кивает, а Уилбур выбрасывает окровавленные салфетки в мусорное ведро, направляясь мыть руки. По мнению Томми, его рана выглядит не так уж и плохо. Теперь, когда кровотечение было остановлено и она была тщательно промыта. Томми все еще восхищается умением Уилбура брать грязные, кровоточащие и больные штуки и превращать во что-то приемлемое. — Ну вот и все, — говорит Уилбур по возвращении с квадратиком амброзии в руке. — Съешь вот эту вот штуку – и боль должна пройти. Томми откусывает приличный кусок, и вкус домашнего печенья с шоколадной крошкой, приготовленного Ники, тает на его языке. Любая боль, которую он чувствовал, превращается в странное покалывание, а затем и вовсе исчезает, оставляя где-то на фоне ноющее болезненное напряжение. Он внезапно осознает, насколько истощен как эмоционально, так и физически. Дав стрекоча через лес и весь лагерь после того, как потратил все силы на очень несправедливый бой со стаей адских гончих, все, что он хочет сделать, это просто вырубиться. — Хочешь поговорить о том, что произошло, или отдохнуть? — обеспокоенно спрашивает Уилбур. — Ты же знаешь, я здесь, чтобы выслушать. Томми смотрит на свои руки, под ногтями которых разводами темнеет грязно-красный. — Знаю. Я просто... Я устал, Уил. Я очень, очень устал. Уилбур хмурится, усаживаясь рядом с Томми. — Устал? — шепчет он. — Устал от чего? — От поисков того, кто полюбит меня, — признается Томми, глядя на него слезящимися глазами. — О, дорогой. — Уилбур дышит. Его голос звучит так, будто ему больно. — Далеко и ходить не надо. Я прямо тут. Я тут, и я обожаю тебя. — Это не то же самое, — восклицает Томми, чувствуя, как что-то болезненно загорается у него в груди. — Я не.. я хочу… о боги, я хочу... — Чего ты хочешь, Томми? — спрашивает Уилбур, внимательно наблюдая за ним. Томми чувствует, как что-то внутри него трескается. — Я хочу... — бормочет он сбивчиво, слоги в его словах путаются, перетекая мыльной кашей. У него болит голова. У него болит сердце. Ему больно. — Я хочу быть с тобой. Семьей. Братьями. Ни с кем другим. Уилбур замирает. Томми более чем уверен, что слышит, как у него перехватывает дыхание. — Ч-что? Томми наклоняется вперед и прижимается лбом к его плечу. Он всегда откусывает слишком много, всегда, но ничего не может с собой поделать. Он эгоистичен. Он ужасен. Он хочет большего, чем то, что могли бы пообещать ему Боги. — Хочу быть братьями. Жаль, что мы не можем. — Ох... О, Томс! — Уилбур осторожно приподнимает Томми, уделяя особое внимание его больному, украшенному шрамом плечу. — Томми. Милый. Мы и так братья. Мы братья. Ты всегда будешь моим братом. Несмотря ни на что. Забудь все, что говорят другие, забудь все, что говорит Олимп. Сама Гера могла бы спуститься вниз и заявить, что мы не семья, и я не стал бы слушать ни словечка. Я люблю тебя, Томми. Мы намного больше всего, что кто-либо пытается вылепить из нас. Я обещаю тебе это. И это странно, потому что, пока Уилбур говорит, его голос подрагивает от того же желания, коим горит Томми. Как будто он и сам желал того, за что так долго цеплялся Томми. Как будто он играл в ту же игру ожидания, что и Томми. Как будто он хочет, чтобы Томми стал его семьей так же сильно, как и сам Томми. Томми хочется рыдать, находясь одновременно так близко, прямо в объятиях Уилбура, и так далеко. Он хочет кричать об этом снова и снова, он хочет, чтобы об этом объявили всем и всюду. Он хочет, чтобы все знали, что Уилбур – его брат, что они, по благословению богов, принадлежат друг другу. Может, им это и не нужно, но, боги, Томми этого жаждет. Томми вцепляется пальцами в футболку Уилбура и сдерживает слезы. У него такое чувство, будто Уилбур делает то же самое. ... Уилбур остается у постели Томми все время, пока тот выздоравливает. Это приятно, потому что Томми знает о завале более важных дел, который Уилбур успешно игнорирует, оставаясь с Томми и принося ему воду и амброзию. Он рассказывает Томми истории, не только волшебные, придуманные им за-ради развлечения, но и о своей жизни – кем он был до лагеря, о его первых днях, первом квесте. Голос Уилбура приятный, мелодичный и настолько успокаивающий, что, если бы Томми довелось закрыть глаза, он тут же уснул бы без задних ног на многострадальной кровати в медотсеке. Томми задается вопросом, каково это – быть частью дома Аполлона и каждую ночь засыпать под чтение Уилбура. Или даже пение. Боги, Томми любит слушать пение Уилбура, на него оно действует эффективнее многих лекарств. — Споешь что-нибудь? — спрашивает или, скорее, выпаливает он. И тут же тушуется, чувствуя себя немного неловко, но Уилбур, похоже, прямо-таки тает от этого предложения. — Да, Томс, да. Я могу.. да. — Он кивает. — Я могу сходить за своей гитарой. Может, даже научу тебя паре аккордов, если хочешь. — Но ты никогда никому не позволяешь прикасаться к своей гитаре, — хмурится Томми. Уилбур пожимает плечами, его щеки краснеют. — Ты хочешь учиться или нет? — О, да. Точно. Уилбур поспешно уходит и так же быстро возвращается уже со своей гитарой, тщательно отполированной и отшлифованной, на покрытие которой не видно ни единой царапинки. Увидев ее золотисто-коричневую красоту, Томми внезапно чувствует тревогу. — Подожди, может, не стоит... — Тс-с, — шикает Уилбур и кладет инструмент ему на колени. Томми неловко поднимает руки, не зная, куда их деть, что заставляет Уилбура фыркнуть. — Вот так, — говорит он, поднимая правую руку Томми на лады, а левую опуская к струнам. — Я уже играл при тебе раньше, чувак. Не смотри так, будто увидел призрака. Лучше поставь пальцы во-от так, и получишь аккорд до мажор. Уилбур показывает Томми правильное расположение пальцев для аккордов до мажор, соль мажор, ля мажор и фа мажор, а затем учит его паре шаблонных бренчаний. Томми расслабляется настолько, что начинает наигрывать мелодии самостоятельно, чем вызывает у Уилбура смех и гордую улыбку. — Ну вот, Томс! У тебя получается! Томми, воодушевленный похвалой, начинает переключаться между аккордами, обнаруживая, что это кажется ему подозрительно естественным, будто ему даже думать не приходится, прежде чем его пальцы сами перестроятся в следующую позицию. Он начинает наигрывать первую мелодию, которая приходит ему в голову, и которая по совместительству является одной из написанных Уилбуром песен. Томми вспоминает, как тот спел ее ему – они сидели вместе в стойле пегасов, спиной прислонившись к деревянной стене, прячась подальше от своих домов. Томми умолял Уилбура спеть для него песню, и, конечно же, Уилбур согласился. Даже сейчас, услышав ее всего дважды, Томми помнит то звучание, и может воспроизвести ее на струнах от и до. Уилбур смеется, узнав мелодию, и начинает подпевать. Только они собираются в один голос запеть припев, как Уилбур застывает, глаза его широко распахиваются, и он смотрит куда-то поверх Томми. — Чт... — Томми сбивается с аккордов. Он следует за взглядом Уилбуром, и в животе у него что-то оглушительно падает. Там, наверху, прямо над его головой, сияет яркая сверкающая лира – символ Аполлона – определяющая его место. — Я... — Томми запинается, не веря своим глазам. — Я... — Ты сын Аполлона, — спокойно и даже немного гордо заканчивает за него Уилбур. Несомненно, со слезами на глазах, но а как иначе. — Прямо как я. Глаза Томми широко распахиваются, пока он пялится вверх, а золотые искры мягко сверкают, осыпаясь вокруг него. Уилбур, если судить по улыбке на его губах , этим событием не удивлен вообще. — Вот и распределился, — мягко говорит он. — Тебе просто нужно было прийти ко мне, да? — А затем: — Говорил же попробовать Аполлона, тупица. — Уилбур Сут, прекрати портить мне этот долгожданный момент, о боги, — жалуется Томми, но не может перестать улыбаться, как сумасшедший. На его глазах тоже начинают наворачиваться слезы, ну, не наворачиваться, а активно так течь, но неважно. Уилбур воркует, а затем раскрывает объятия, куда тут же падает Томми, впервые за долгое время чувствуя себя дома. ... Томми с пинка распахивает дверь дома Гермеса, пугая всех его обитателей. Его улыбка сияет светом миллиона мегаватт, а глаза все еще пощипывает слезами счастья. Он и правда сейчас выглядит как чертов сумасшедший, он в курсе. Он встречается взглядом с Фанди, и его улыбка становится в десять раз шире. — Я – сын гребаного Аполлона! Покусики, уебки! А затем Томми хватает все свое дерьмо и сваливает. ... — Итак, когда я сказал тебе, что ты должен попробовать Аполлона, — начинает Туббо, но Томми закрывает ему рот ладонью. — Почему бы тебе не пойти умереть, а, мальчик-шестеренка? Весь этот негатив, бе-е, нужен ли он мне? — Но, серьезно, хоть кто-нибудь этому вообще удивлен? — Ранбу театрально приподнимает бровь. — Я имею в виду, вы с Уилбуром – лучшие друзья, а всякий раз, как ты садишься рассказывать историю, ты добавляешь дополнений на глав семнадцать, ты любишь петь и сражаешься исключительно луком со стрелами. Томми краснеет. — В детстве я действительно сильно равнялся на Китнисс Эвердин, какого тебя это вообще ебет, чувак? — Ну, это безусловно то, что обычно разбирают с психотерапевтом. — Тоже умереть охота? Ранбу ухмыляется, а затем опускает голову. — Я рад, что ты нашел свою семью, Томми. — Я тоже! — восклицает Туббо. — Теперь ты можешь перестать доставать этим нас! — Нет, нет, теперь мы можем отправиться на квест вместе, — энергично кивает Томми. — Что за квест? Томми, словно щенок, оживляется, резко разворачиваясь. Там стоит Уилбур, оранжевая футболка, медицинская повязка на предплечье и очки на переносице. За спиной у него футляр с гитарой, а на лице полуулыбка, ласковая и теплая. В его глазах сияет взгляд, предназначенный для Томми. "Взгляд Томми". — Привет, — завороженно говорит Томми. — Привет. — Томс. Ранбу, Туббо. Вы, ребята, не возражаете, если я украду Томми на денек? Я пообещал научить его первой помощи в обмен на пару уроков стрельбы из лука. Туббо улыбается, потому что, несмотря на все слова, Томми знает, что тот очень рад за него. — Да, да, конечно, кради уже своего братца. И… вау. Слышать это так, из чужих уст. Это… просто вау. Божественно. Томми с искоса поглядывает на Уилбуром и видит, как тот замирает с тем же ошеломленным выражением лица, будто тоже не может в это все поверить. Однако через мгновение его глаза проясняются, заполняясь нежностью – "взгляд Томми" возвращается в полную силу. — Так и сделаю, — тихо говорит он. — Украду его. Моего брата. И когда Уилбур поднимает руку, подманивая его ближе, Томми не задумываясь влезает под нее, идя с братом в ногу и следуя за ним, куда бы он ни повел.