Фарфоровая кукла

      А затем Шинобу вновь тыкнула пальцем в его щёку, причём весьма чувствительно и произнесла:       — Чего же ты стоишь? Проходи, Томиока.       И намеренно прошла в спальню первой, чтобы не преграждать мужу путь.       Тогда Гию резко опомнился, и всё от острого пальчика его жены, который, по ощущениям, едва ли не просверлил в щеке Томиоки отверстие:       — Да… — бормотал тот еле слышно, а затем прикладывал ладонь ко лбу, теперь морщась словно от странной боли.       — Что это с тобой? — в ту же секунду поинтересовалась Шинобу, явно обеспокоившись, — Тебе нехорошо?       — Со мной всё нормально… — почти не слушая её, отвечал Гию и, чуть пошатываясь, сам заходил в спальню. Женщина закрыла за ним дверь, — Всё-таки, сегодня мне и вправду следовало отказаться… — продолжал мужчина весьма устало, подходил к угловому креслу и падал в него так, будто теперь и вовсе на ногах не стоял, — Саке Узуя, конечно, хороши, но я перебрал.       И Кочо внимательно его слушала, стоя рядом, а когда тот закончил, то подошла к креслу со спины и не без сочувствия прикоснулась к напряжённым мужским плечам, а затем, как по привычке, начала их массировать, приговаривая:       — А я говорила, Томиока… — прозвучало пускай и строго, но без укора. Шинобу больше не смела смеяться над Гию. Когда даже грамм насильно влитого алкоголя ударял ему в голову — женщине было не до шуток, — Говорила, чтобы ты отказался.       — Я не мог. Узуй и Шинадзугава пили, ведь сегодня день рождения дочери…       Шинобу хотелось верить в то, что ей просто послышалось.       — Чьей дочери?.. — переспрашивала она удивлённо, — Ах, Гию, если ты бредишь, что у нас есть дочь, и что у неё день рождения… — но Кочо так и не договорила своих наказов, ведь Томиока прервал её прежде:       — Не у нашей. У нас нет детей… — теперь, казалось, уже он корил её в том, что Шинобу хотела в чём-то его обвинить, но после совершенно расслабленно продолжил, когда почувствовал приятную щекотку от её маленьких рук: — День рождения дочери Узуя. Сегодня ей год от роду…       — Узуя?! — Шинобу вздрогнула. Неожиданная весть поразила её так, что та замерла от шока, и руки её тоже замерли, — У него есть дети? С каких пор?       Гию же порядком задумался, решая, как бы ей всё объяснить и оттого напряг лоб с такой силой, что на нём образовалась морщина:       — У него есть дети… Год назад Хинацуру родила ему дитя.       — Хинацуру?.. — Кочо словно ему не верила, качала головой и раскрывала рот, — Та, что с милой родинкой? Да неужели…       Шинобу чувствовала себя так, словно всё её представление о мире разом перевернулось, стоило только представить ту миловидную девушку, что казалась ей самой сговорчивой и толковой с ребёнком на руках…       — Та, что с родинкой, — подтверждал её мысли Томиока, — Если бы ты ходила со мной в гости к Узую, то уже обо всём знала и так сильно не удивлялась.       После мужчина обернулся и тут же столкнулся с её, отчасти, ошарашенным взглядом, какого тот очень давно не видел.       "Точно удивлена" — мимолётно проскользнуло в его голове.       Впрочем, совсем скоро удивление сменилось на улыбку, причём такую, за которой, обычно, скрывалось нечто большее, чем радость. Тогда женщина вернулась к массажу его уставшей спины и ненароком так сильно нажала на мышцу, что Гию аж вскрикнул.       — Я бы ходила, если бы приглашения в гости поступали и на моё имя тоже… — Шинобу это не столько раздражало, сколько возмущало.       Быть может, Узуй и Санеми намеренно опасаются её присутствия после того, как она так пошло пошутила над Шинадзугавой, что тот после ещё целую неделю не мог прийти в себя?       — Какая досада… — озвучила она свои мысли с жалостью.       — Тебя и впрямь не приглашают? — Томиока изумился, — Мне казалось, ты не ходишь только потому, что сама не хочешь…       Тогда Шинобу не без яда посмеялась:       — Не только поэтому! — а затем, сама того не замечая, с новой силой нажала на больную мышцу Томиоки так, что мужчина резко сморщился от неприятного чувства, — Должно быть, это всё Шинадзугава… Я с ним плохо лажу ещё с тех пор, когда моя дорогая сестра была жива… Да, пускай он и спрашивал, как мои дела, без всякого сомнения, делал это лишь по обязательству…       — Какому такому обязательству?.. — Гию всё никак не мог понять связь Санеми с тем, что Шинобу уже год как не получала приглашений на ужин у Узуя.       — Я о том, Томиока, что Шинадзугава никто иной, как трус и кретин, который никогда не умел обращаться с женщинами…       — Что? — Гию снова обернулся и взглянул на неё в полном непонимании, — Почему Шинадзугава…       Но он не договорил, и внезапно вышедшая на бесконечный недовольный говор Шинобу тотчас его заткнула:       — Я знаю, это всё из-за моей шутки! Это из-за моей шутки он подговорил Узуя, чтобы больше со мной не встречаться… — в голове Кочо собиралась единая нить, и та чувствовала себя настоящим следователем, что ловко вышел на след преступника, — Теперь мне всё стало ясно…       Гию в ответ лишь почесал свой затылок, пытаясь сделать вид, будто бы понимал хоть одну её мысль.       — Ничего не понял…       Но вскоре Томиока сдался.       — А тебе и не нужно ничего понимать, — теперь странно и легко произнесла Шинобу, а после склонилась к его уху, и Гию, когда почувствовал её мягкое дыхание, замер, — Просто передай господам Узую и Шинадзугаве, что я их раскусила, но зла не держу.       И она отстранилась, присев на край кресла с приятной улыбкой.       — Передам… — ему больше ничего не оставалось, кроме как повиноваться, — Но Шинобу, объясни, что за шутка такая?       И пока Гию смотрел на неё в ожидании, Шинобу отвечала ему сквозь недовольный скрип зубов:       — Я уже не помню! — явно врала и снова улыбалась, только очень натянуто, — Думаю, что-то откровенно омерзительное и пошлое, раз господин Шинадзугава так меня опасается… Даже когда к нам в гости заходит, при виде меня отчего-то всегда уносит ноги!.. — Кочо задумчиво хмыкнула, — Ну и трусишка…       — Что-то "откровенно омерзительное и пошлое", говоришь… — Шинобу умела его заинтриговать, и Томиока больше не мог оставить этот вопрос в покое, — Не похоже на него. Санеми, и чтобы шуток боялся…       Тогда Шинобу резко вскочила, а после, едва касаясь пола, пробежала в центр комнаты и встала прямо перед Гию, загородив собой весь остальной обзор. Точнее, теперь Гию не хотел видеть ничего другого, кроме неё.       Фиолетовые глаза женщины, точно спелые сливы, в лунном блеске отдавали чем-то синеватым, смотрели на него строго, но и в то же время с какой-то свойственной ей мягкостью. Личико же, что было бледно, под луной бледнело ещё больше, становилось синевато-то серым, как и губы, что медленно открывались в желании что-то сказать…       — Ты многое не знаешь о Шинадзугаве, а мне он хорошо известен… — прозвучало задумчиво, — Господин Шинадзугава… мой давний друг, — невзначай, Кочо сказала то, о чём говорить не хотела, но сделала это донельзя странным и чарующим голосом, мелодичный звук которой разом проникал в сердце Томиоки и оставался там.       — Давний друг… — Гию отчаянно пытался уловить суть, но отчего-то не мог сосредоточиться даже на одном слове. То ли маленькая рюмка выпитого саке ещё больше ударила в голову, то ли дело было в Шинобу, которая, стоя перед ним, вызывала у Томиоки самые разные чувства, — Помню, он, вроде бы… ухаживал за твоей старшей сестрой?       Мужчина боялся ошибиться, оттого и глядел на неё так беспомощно.       — Ухаживал — мягко сказано. И хоть я не вникала в отношения сестрицы, всем было ясно, что там далеко не всё так просто… — продолжала Кочо свой рассказ и между тем, не сводя с Томиоки глаз, осторожно присаживалась на его выставленное вперёд, колено, — Помнится, когда сестрица была жива, и когда Шинадзугава в очередной раз ложился в госпиталь с травмами, они часами гуляли по саду…       Томиока едва ли поверил её словам, изумлённо глядя на свою жену:       — Санеми… гуляет? Даже представить сложно… — Гию взялся за голову, — Он же ненавидит прогулки!       — И тогда ненавидел, но всё равно ходил и даже казался счастливым… — Шинобу медленно закрутила на пальце некогда длинные локоны Гию и заглянула тому в глаза: — Когда встретитесь снова, попроси его рассказать о прогулках подробнее. Не бойся задеть его чувства.       — Но как же? — удивлялся мужчина, — Если твоя сестра была так ему дорога, наверняка и о прогулках вспоминать будет худо…       Теперь же Томиока ему сочувствовал, оттого и сам, кажись, сгрустнул.       — Может и будет. Мне тоже больно вспоминать о дорогой сестрице, но поверь, в ответ ничего, кроме оздоровительного кулака в лицо ты не получишь, — и Шинобу вновь хитро, отчасти и злорадно засмеялась.       В ответ на её злые шутки Гию не нашёл, что сказать. Лишь тихо промямлил:       — Кочо…       И утомлённо, с приспущенными бровями на неё поглядел.       — Что такое? — в любопытстве, всё ещё слегка посмеиваясь спросила она, часто дыша.       Томиока не проронил ни слова, лишь коснулся её полураскрытых губ своими и мягко поцеловал. Томиока то ли попросту устал от бесконечной болтовни, то ли внезапно захотел преподнести ей плод своей скромной, но безудержной любви.       Шинобу не ожидала этого поцелуя, но, впрочем, против тоже не была. Даже наоборот, с этим соприкосновением губ что-то взыграло в её душе, и женщина тотчас обвила тонкими руками крепкую мужскую шею с протяжным вздохом. Он же ответил ей тем, что сильнее сжал в рукой её узкую талию и, чувствуя, как она ему повиновалась, притянул к себе.       Теперь глаза обоих были прикрыты, и Шинобу лишь мельком видела из-под дёргающихся ресниц, как напрягалось лицо её возлюбленного.       Сам Гию же то нежно прикусывал её губки, то целовал вновь, нисколько того не стесняясь. Томиока не краснел, и щёки его румянцем не горели, но та страсть, что от него исходила явно затмевала не только его, но и её разум.       Тогда Шинобу, не отпуская рук, скользнула по его коленке вперёд и вплотную прижалась к нему своей грудью. Кожа молодой женщины отчего-то запылала, а плавно скользящая по её талии рука Томиоки даже сквозь одежду пускала волну приятной дрожи…       — Томиока… — тихо шепнула она, как в полубреду, когда Гию наконец отстранился.       Этим шёпотом Кочо будто просила его о чём-то, и, томно на него глядя, надеялась, что он поцелует её ещё раз.       Взволнованная грудь молодой женщины то опускалась, то поднималась, а из приоткрытого рта теперь вырывались неприлично странные вздохи, что звучали усладой для его ушей. Тогда Томиока снова крепко обхватил её, как куклу и усадил поудобнее, а после приблизился к бледной шее и еле слышно спросил:       — Могу я?..       И когда Шинобу кивнула, то тотчас медленно приспустил ворот её тонкой юкаты. В тот же миг перед ним оголились её острые худые плечи, что отчего-то задрожали так, словно она мёрзла. В комнате же не было холодно, а лёгкий ночной ветерок, залетавший внутрь из приоткрытого окна, странно её бодрил…       Женщина сжалась и сжала его ворот, за который теперь так крепко цеплялась, когда Томиока обжигал её мягкую кожу своим дыханием.       Его дыхание слегка подрагивало на ровне с сердцем в груди. Всякий раз, когда он видел её такой, то чувствовал себя странно и взбудораженно, словно мальчишка впервые увидел перед собой едва обнажённую женщину и больше не мог с собой совладать.       Гию возжелал её не только телом, но и душой.       От тёплых поцелуев на шее, с которой Томиока решил начать, Шинобу в наслаждении откидывала голову назад и, казалось, сама поддавалась порыву своих пылких желаний. В глазах всё плыло, будто и сама Кочо была пьяна и больше не видела никого, кроме Гию, как и он, что стал слеп на всех, кроме неё. Весь его мир резко сузился до любимой, и больше никому не было в нём места.       Он медленно, подолгу задерживаясь на одном месте, спускался вниз, наслаждался каждым дюймом её глянцевой кожи, но когда добрался до груди, то замер. Он смотрел на неё с большим желанием, питался этой тягой из своего сердца, но не знал, можно ли…       А вдруг она боялась? А вдруг её желание не было ответным?       Её согласие для него — закон, ровно как и несогласие, против которых Гию не мог пойти.       Однако Шинобу, видя в его глазах так много вопросов и непонимания, быстро произнесла:       — Позволь…       Она попросила её отпустить, и Гию тотчас послушался.       Тогда женщина встала и снова прошла в центр комнаты. Прямо туда, куда ярче всего светила синеватая луна и улыбнулась ему. Сделала это неподдельно мягко и приятно, по-доброму, будто улыбалась не своему мужу, а ребёнку.       Томиока же замер в ожидании. Забыл, как дышать… Душа Гию трепетала в волнении, оттого и глаза его раскрывались шире. Шинобу, стоявшая прямо перед ним, казалась ему такой маленькой и такой хрупкой, что в разум закралась странная боязнь сломать её лишь от одного неосторожного действия…       Кочо была куклой во плоти. Самой настоящей куклой, чья кожа была живой, но так напоминала ему фарфор…       Вскоре его маленькая куколка начала медленно развязывать пояс своей юкаты, а как развязала — тотчас сбросила её на пол. Бывшая одёжка с шумом свалилась вниз, и Кочо предстала перед ним в обнажении. Шинобу не прятала от его изумлённого взгляда ни свою грудь, ни ножки и, казалось, сама хотела, чтобы Томиока на неё смотрел.       Маленькое хрупкое, фарфоровое тельце стояло перед ним полностью свободным, а в мягком лунном свете становилось ещё краше. Шинобу была прекрасна, и Гию был восхищён этой красотой.       Ныне распущенные волосы свободно лежали на её плечах, губы по-прежнему ему улыбались, а глаза так и сгорали от нетерпения…       — Ну же, Томиока!.. — звала его она, — Я прямо перед тобой… — а после демонстративно и весьма неприлично поглаживала себя по обнажённому фарфоровому телу, медленно спускаясь от плеч к груди и ниже, — Неужто стесняешься?       И после женщина слегка нагнулась вниз, упёрлась руками в колени и заглянула в его синие, как океан, глаза, желая понять, что же там — сильно ли он смущён и отчего так медлит, но не обнаружила ничего, кроме свойственной ему задумчивости, а после услышала:       — Будто фарфор… — прозвучало странное размышление вслух.       — Что? Что ты сказал?       — Ты словно вся из фарфора… Такая… — теперь мечтательно бормотал Томиока, вырисовывая пальцами по воздуху очертания её нежной фигуры, на что Шинобу смотрела с изумлением, — Такая маленькая… Будто и не настоящая вовсе.       Его отчасти детская задумчивость в полусонном бреду её забавляла, и Шинобу позволяла себе смеяться во весь голос, отчего так задорно прыгала её маленькая грудь.       — Нет-нет, ну что ты! Скажешь тоже… Я более чем настоящая! — уверенно и всё ещё шутливо заявляла она, а после силой хватала его руку и прислоняла к своей груди, — Ты можешь в этом убедиться…       Теперь Томиока сидел молча и явно не мог найти подходящего ответа. Сейчас, когда его местами грубая, израненная мозолистая ладонь лежала на её мягкой и нежной груди, Гию будто бы не верил в то, что та могла быть настолько горячей. Вроде и видит, и касается её не впервые, но ощущения отчего-то совершенно иные…       И тогда мужчина встал с кресла, на котором так долго сидел и неожиданно для Шинобу обнял её так, словно обнимал в последний раз, сопровождаемый ошарашенным женским вздохом. Казалось, Гию даже слегка приподнял её над землёй, иначе Шинобу не могла объяснить, почему теперь касалась пола лишь кончиками пальцев…       — Гию… — еле слышно спросила она, шепча тому на ухо, — Ты же возьмёшь меня, да?..       — Непременно… — отвечал он нежно, с любовью.       Кочо и опомниться не успела, как теперь лежала в полном обнажении перед ним на бережно расстеленном футоне. Гию со всей аккуратностью, с какой только мог, уложил её и навис над нею, прямо как хищник над своей жертвой, глядя на неё голодными от страсти глазами. Казалось, Томиока был готов вновь впиться в тело своей маленькой куклы жаркими поцелуями…       — Скорость твоих действий поражает… — сладостным шёпотом произносила Шинобу, пока ловкими пальчиками раскрывала грудь его прогулочной рубашки, и вскоре, когда та была грубо им снята и валялась неподалёку, горячей ладонью касалась подтянутого, искалеченного шрамами мужского тела и продолжала: — Впервые ты настолько нетерпелив, или это всё влияние саке господина Узуя?       Она хитро улыбалась.       — Это всё твоё влияние, — строго отвечал Томиока, давая понять, что и на счёт своих намерений не лгал. Он уже в который раз обводил глазами её хрупкое тело и подолгу задерживался на груди и животе — самых аппетитных местах его маленькой куклы, — Ты самая красивая женщина на всём белом свете… — шептал тот ей на ушко, и, слыша в ответ лишь смущённые смешки, страстно целовал каждый изгиб её тонкой шеи.       Томиока особенно любил поцелуи. В нежном касании губ тот видел ничто иное, как самое настоящее проявление своей любви. Как подтверждение того, что он любил и был любим.       Вместо тысячи неловких слов Гию был готов оставить Шинобу свой мягкий поцелуй, нежели чем произнести то, что так долго теплилось в его сердце…       Она же под ним извивалась, хваталась мокрыми от страсти ладошками за его разгорячённую спину и волосы, сжимала их и царапала. Чувственно вздыхала, когда Гию доходил до груди и неприлично посмеивалась, когда мужчина опускался к её животу, оставляя на невинном фарфоровом теле едва заметные пятнышки от своих губ.       Но вдруг Гию остановился, с усилием приподнялся на единственной руке и как-то странно взглянул на лежащую под ним Шинобу…       Она же, озадаченная его действиями, заметно напряглась, когда уловила странный блеск в его синих, а в ночи почти чёрных глазах и прикрыла розовенькие груди ладошками.       — Гию?       Шинобу явно была сбита с толку, и Томиока это понимал по одному лишь взгляду.       Глядя на неё в ответ, Гию желал насладиться её прекрасным кукольным телом ещё раз, чтобы после перейти к самому главному — к тому, ради чего всё это и затевалось…       Затем он расслабленно выдохнул, опустил некогда напряжённые плечи и наконец-то заглянул той в глаза:       — Пожалуйста, убери свои руки… — еле слышно попросил Томиока, и Шинобу тотчас его послушалась, а Гию всё никак не мог насмотреться… — Моя куколка, ты прекрасна.       Все эти слова, что были для него так чужды, звучали лишь об одной женщине — о той, что прямо сейчас была перед ним; что так смущённо вздыхала, смотрела на него и в любопытстве хлопала своими большими глазами, как дитя.       — Неужто тебе известны такие слова?       Кочо смеялась даже тогда, когда Томиока изо всех сил старался казаться романтичным.       — Известны… Расскажу тебе как-нибудь, — отвечал Гию и сам легонько улыбался.       И Шинобу, когда видела его улыбку в столь приятном свете, не могла не сказать о ней:       — Твоя улыбка тоже красива, — а затем чуть привстала, легонько дотянулась ладошками до его щёк и взяла их, строя на его лице разные гримасы забавы ради, — Улыбайся чаще, Томиока, а то хмурый ты мне совсем не нравишься!       Гию удивился:       — Что, прям совсем?..       — Прям совсем.       — Значит буду улыбаться чаще, — проговаривал он и снова улыбался даже не смотря на то, что Шинобу всё ещё дёргала его за щёки и оттягивала их в разные стороны, — Ну ладно-ладно, хватит… — тогда еле внятно бубнил Томиока и закатывал глаза от её глупых забав.       Однако когда Кочо остановилась и легла обратно, Гию задал ей особенный вопрос:       — Ты готова?       И молодая женщина уверенно ему кивнула:       — Готова, — а затем отвернула голову и усмехнулась: — Лишь бы ты не подвёл…       Гию в ответ только цокнул, уже давно смирившись с тем, что его любимая никогда не изменится. После же, избавившись от остальной одежды, что когда-то на нём была, мужчина вплотную прислонился к Шинобу, взволнованно дыша…       Ему важно было поймать её взгляд. Поймать его ещё раз и убедиться, что всё, что он делал — было правильным.       Даже если не впервой, и даже если Томиока умел это лучше всех.       И когда их взгляды снова встретились, и когда он увидел в глазах Шинобу жажду и нетерпение, несвойственную ей похоть, то больше не сомневался. Ему хватило секунды, и вот он уже нежно вторгался в её лоно и, жмурясь, что-то шипел…       Кочо же чувствительно ахнула, после выгнулась и легонько откинула голову назад, ртом отчаянно хватая воздух, а руками одеяло и простыни.       Она чувствовала, как её сознание медленно отключалось, а на смену ему приходила лишь безумная страсть и желание, что пробирали хрупкое тело вплоть до кончиков пальцев, вызывая неукротимый жар в сердце…       Два тела медленно сплетались в жарком танце страсти и любви, становились единым целым и больше не отстранялись друг от друга ни на дюйм. Сердца, казалось, бились в унисон, а вместе с ними параллельно звучали сладостные вздохи… Они дополняли друг друга, вытесняли тишину из маленькой душной спаленки.       Шинобу, словно извиваясь, часто прикрывала рукой рот, откуда так предательски вырывались слишком громкие и непристойные звуки, которых она, казалось, даже стыдилась и не верила, что была на такое способна.       Гию мягко двигался ей навстречу, словно вёл её по течению этой любовной реки. Казалось, хотел подхватить её, но понял, что не может по отсутствию второй руки и едва заметно злился. Злился и прикусывал собственную губу, а затем наклонялся вперёд и страстно цеплялся в раскрытые в сладком стоне губки своей куколки, чтобы отвлечься от раздражающих мыслей…       Впрочем, всё, о чём Томиока сейчас думал — это Шинобу и неповторимые изгибы её тела… Она была под ним, была в его мыслях и вытесняла из разума всё, что могло ему помешать. Гию словно был поглощён ею и категорически не хотел вырываться из этого плена, предпочитая остаться в нём навсегда…       Но вскоре страстный танец достиг своего пика.       Оба чувствовали, что близились к своему концу. Осталась всего-то пара шумных вздохов, стекающих со лба капелек пота и финальных рывков… Через считанные мгновения всё закончилось, и Томиока в то же мгновение свалился на Шинобу в полном беспамятстве, отчего та только ахнула.       Когда его голова легла на её мягкую грудь, Гию устало замычал и медленно выдохнул, наконец-то закрыв свои глаза. Казалось, все силы окончательно покинули его тело, и больше ему не хотелось ничего, кроме как заснуть в объятиях любимой женщины. Она же улыбалась и нежно гладила его по волосам.       Оба тяжело дышали, и обоим было тяжело унять заветную дрожь…       — И всё-таки сегодня ты потрудился на славу… — сонно, но благодарно шептала ему Шинобу и легонько дотрагивалась губами до его макушки, тем самым, оставляя на его голове плод собственной любви к нему, — Спасибо, Томиока.       Мужчина же теперь слабо её слышал. И без того подвыпивший разум окончательно поплыл, и Гию с концами переставал что-либо понимать.       — М-м?.. — глупо мычал он, приподнимая голову — Да, да… Тебе спасибо за прекрасную ночь, Кочо… Впервые так хорошо себя чувствую.       — Явно льстишь, — смеялась Шинобу с порозовевшими щеками.       — Никак нет, — лениво возражал Гию, — Я всегда честен с тобой.       Впрочем, теперь даже у Кочо не осталось сил, чтобы с ним спорить, и поэтому она быстро сдалась:       — Ладно, я верю тебе, Томиока…       И сразу после откинула голову назад, на подушку, нарочно путая его волосы своими худенькими кукольными пальчиками.       Да, Шинобу была воистину счастлива. Счастлива, как никогда, и снова была готова благодарить Томиоку за то, что не дал ей умереть в тот страшный час. Благодарить небеса за то, что позволили ей остаться в живых, даже если план был иной. Даже если смерть давно держала её на волоске…       И сколько бы та не молила бога, казалось, никогда не сможет выразить свои чувства для него в полной мере, как и для Гию, любовью к которому и питалась её душа…       Гию, что весь мокрый и грязный, придавливал её своим телом. Как ребёнок посапывал на её груди и даже не думал перекладываться на свою сторону. И Шинобу ему умилялась, влюблённо улыбалась и снова целовала его макушку до тех пор, пока не вспомнила о чём-то, что заставило её взволнованно залепетать: — Ах, Гию! — вздрагивала она и еле ощутимо трясла его за массивные плечи, — Проснись, Томиока!..       Тогда мужчина, успевший повидать уже далеко не первую страну грёз вновь замычал, а после вновь лениво приподнял голову и сонно на неё поглядел:       — Что такое?..       — Чай остыл…       Ничто не печалило её так сильно, как остывший чай, что недвижно стоял на столике впереди… Шинобу расстроенно смотрела туда, понимая, что слишком увлеклась, раз забыла о своём любимом предсонном напитке… Затем и Гию нехотя обернулся, и когда увидел злосчастный стакан с полным, но уже холодным содержимым, еле слышно ругнулся.       Тогда-то она и поймала его на ворчании перед остывшим чаем, и казалось, тотчас позабыла о своём напитке, явно гордясь собой.       — Всё-таки ругаешься, Гию! А говорил, что не веришь!       Ему ничего не оставалось, кроме как принять своё поражение и согласиться:       — Всё-таки ругаюсь… — впрочем, надобность идти за новым чаем сейчас огорчала его куда больше, чем какой-то проигрыш в выдуманном Шинобу споре… Он снова повернул свою голову к ней и с лицом, полным скуки, спросил: — Мне идти за новым, да?       Женщина восторженно кивнула.       — Ты такой заботливый, Томиока!       Продолжала заговаривать его Шинобу, пока Гию нехотя поднимался, вставал на ноги и натягивал на себя первое, что попадалось под руку, лишь бы без стыда дойти до кухни…       — Ещё бы.       И вот он уже собирался уходить, как вдруг Шинобу остановила его вновь:       — И растопи баню! Нам не помешало бы смыть с себя грязь, — её невинная улыбка уже совсем его не удивляла, и оттого Томиока, как и прежде, оставался спокойным, понимая, что и сегодня выспаться не сможет…       — Ещё что-нибудь для моей любимой жены? — но всё-таки в нём проснулась странная издёвка, и потому голос Гию стал так смазлив, что Кочо аж поплохело.       — Да… Приготовь "поздний" ужин.       Тогда Гию согласно качнул головой, а после развернулся к дверце и мигом распахнул её со словами:       — Для моей любимой и прекрасной куклы всё, что угодно.       И вышел с приятной улыбкой на лице.       Всё же, как бы сильно ему не хотелось спать, Томиока никогда не откажет Шинобу в любой из её прихотей, даже если это остывший чай или "поздний" ужин, ведь воистину любящий человек готов на всё, чтобы видеть улыбку на лице своей второй половинки.       Томиока как раз и был тем, для кого кукольная улыбка Шинобу — весь мир.       Ночь обещала быть долгой и даже не собиралась заканчиваться, и покуда светила такая яркая луна, Шинобу никогда не захочет лечь спать…