Яркость. Вырванная страница.

Интересно, догадывался ли Регилл, что последние полгода ей не требовался сон? Что она часами лежала в своей кровати, окутанная мыслями и ощущениями, а выпутываться из них становилось всё сложнее?

[потому что не хотелось]

...Что под самое утро она зачастую думала именно о нём, вращая его образ, желанный и осточертевший, во все возможные стороны — лишь бы не сойти с ума. И что уже давно могла бы взять его силой — так же, как и любого смертного. Твёрдое, не по-людски прочное тельце свернулось под её рукой. Не потому, что Региллу нравилось спать на боку, но потому, что она, Мира, того пожелала. Отдых для неё стал чем-то эфемерным, гном же порядком вымотался — хоть и не говорил об этом напрямую. Спорить не стал. Это был очень долгий день. Мира пошевелила пальцами, отстранённо гадая: какое небо сейчас раскинулось над головой? Какого оно цвета, и что за звёзды, если только они видны, складываются в узор? Она обратила взор к тканому потолку — и увидела их. Сквозь полог и низкие облака те были ясными как никогда. Регилл дёрнулся во сне.       Приспать его было легко — он и сам всегда засыпал неплохо, и под проклятием, и будучи весь израненный. Его сновидения походили на личный демиплан, в который никому не было дороги. Казалось, даже Дезна не имела власти над его грёзами, тёмными и ровными, как и всё его упорядоченное существо. Мира туда не ходила тоже. Мерное движение рёбер по её ладонью почти успокаивало, а несколько грубых рубцов, ощутимых через рубашку, больше не бередили отчаянных желаний. Осталась лишь нежность. И сожаление о том, что она такая... ...Глупая. Она и правда подумала, что его можно принудить к чему-то, чего бы он сам не захотел. Всё было совсем не так. Регилл остался потому, что предусмотрел это; взвесил все варианты и выбрал наиболее оптимальный из них. Он пришёл, потому что так было надо, медлил, потому что так было лучше. И это её бесполезное признание — о вещице, которую ему попросту нечем было осознавать, — принял безропотно, будто паёк на привале. И всё же винить его было совсем неправильно. Мира уткнулась носом в лохматую макушку. Волосы Деренге напрочь провонялись дымом — в походных условиях этого трудно избежать. Ещё они пахли маслом, которым смазывают металлическое снаряжение, и совсем немного — рыбой, которая ему так нравилась. “Вот и получается, я люблю его, а он любит рыбу”. Признаваться в любви не так уж и сложно, когда не питаешь никаких надежд. И всё-таки это было глупо, выглядело жалко, а на деле не имело никакой ценности. Откровенность до сих пор горчила на языке, и Мира подумала, что не знает, что бы она делала в какой-нибудь другой реальности, в которой Регилл Деренге ответил бы на её чувства. Мужчина, который вынул её сердце, был жесток, невыносим и походил на змею, кусающую себя за хвост. Эдакий Уроборос: он был и оружием, и рукой, которая его держит, а за всем этим не видел общей картины — он был совершенно незаменим на войне, но в спокойное время, если бы только оно настало, сделался бы не нужен. Более того, вреден. Потому что меч можно перековать в плуг или кочергу, а переплавить воина во что-то другое — уже намного сложнее. В случае с Региллом едва ли вышло бы это провернуть. Такие бойцы домой возвращаться не должны. Ни один дом этого не заслуживает. И, чёрт возьми, рядом с собой Мира представить его тоже не смогла. Мировая (ха-ха) Язва — огромный разлом, кишащий демонами всех мастей, — вот и всё, что было общего между ними. К счастью, она жила в одном из тех вариантов Вселенной, где ничего подобного ей не грозило, а случившееся накануне было всего лишь неуставными отношениями на одну долгую ночь. Просыпался Деренге всегда так же решительно, как и отходил ко сну. В особенности если что-то было не так. Когда он открыл глаза, его крепко удерживали за запястья, а бёдра, явно с излишним рвением, вдавили в постель. Командор сгорбившись нависла над ним, непривычно строгая, нечитаемая. Она насела ещё ощутимей, и теперь магнетичная тяжесть её потусторонних сил стала полностью очевидна. Как и плотный пузырь заклятия тишины: Регилл не учился магии, но распознать колдовство было ему по силам. Оно давит на уши тем, кто оказывается внутри. — Что ты делаешь? — попытки вывернуться, конечно же, не произошло. Деренге предпочитал не тратить силы на действия, заведомо бесполезные. — Предаю тебя. С покатых плеч командора соскользнула коса, и её конец шлёпнулся рядом с его лицом. На мгновение её взгляд пересёкся с его. Этот взгляд был ищущим, странным. И если она искала удивления — то не нашла. Регилл закричал. Не от боли, но от ужаса, когда его душу, казалось, почти разодрали на куски. — Дыши. Дыши! Хватка и давление, внешнее и внутреннее, схлынули как не бывало. Повинуясь инстинкту, Регилл широко распахнул рот, хрипло втянул в себя воспалённый воздух. Один раз, второй, третий. Он всё ещё был живой. У него чесалась кожа, горели вены, а нутро — в самом широком смысле — выкручивало и извивалось, головокружительно стукаясь то о мысли, то о рёбра, а то и вовсе обо что-то странное, будто зажившее собственной жизнью где-то глубоко внутри его расплавленного естества. Это переворачивало с ног на голову буквально всё, до чего он только пытался дотянуться. Краткий миг это было невыносимо. — Можешь держать себя в руках? — голос командора звонко хлестнул по нервам. Сколько времени прошло в агонии, оценить не вышло. Регилл с трудом сфокусировался на командоре. Подумав, утвердительно кивнул: — Да, могу. Облегчение осенило её лицо, и она откатилась в сторону. Продолжая, впрочем, пристально за ним следить. В воздухе незримо потрескивала энергия — как гарант того, что физическое превосходство не станет решающим фактором… в чём бы то ни было. — Не спеши хвататься за оружие, — сказала Мира, — наш уговор по-прежнему в силе. Уже совсем светло. Сейчас мы встанем, оденемся и выйдем наружу. А перед этим, — добавила она, — я помогу тебе постричься, у меня где-то тут была бритва.       Одной из вещей, так неожиданно сбивающих с толку, оказались невесть каким образом отросшие волосы. Своевольные космы теперь падали на глаза, совсем блёклые на концах, но вот далее… пурпурные, невыносимо яркие. — Это было безрассудно! — возмутился Деренге. — И недальновидно. Ты не должна была принимать эти демонические силы ещё тогда, когда могла от них отказаться, но раз имела глупость присвоить их себе, теперь не имеешь права растрачивать впустую. Что за вздор, Мира? Я уж молчу о том, что ты нарочно рисковала ослабить своего союзника, на которого, заметь, лично возложила крайне ответственную миссию! Выуженная из вещей бритва сверкнула у неё в руках: — Ты чувствуешь себя слабым? Коварный вопрос моментально разорвал порочный круг из досады и возмущения. Регилл вздохнул: — К моему удивлению, совершенно точно — нет. Я очень, повторюсь, очень надеюсь на то, что ты знала, что делала. — Он вроде бы оклемался и принялся упаковываться в доспех — само воплощение невозмутимости. — Я до сих пор не могу составить цельную картину того, как это всё работает, и это меня в некотором роде… беспокоит. Моя преданность обусловлена лишь результатами в сухом остатке, но то, что ты сделала сейчас, — однозначно лишнее. — Я не хочу умирать, Регилл. — Заметив, как при этих словах поджались его губы, Мира протянула инструмент ему. — Сама не хочу и тебе не советую. Пускай худшее, с чем мы сегодня столкнёмся, будут дурацкие косые взгляды на твои волосы. Я многое умею, сам знаешь, однако от этого оградить нас не смогу. А потом, — я имею ввиду, когда всё закончится, — делай что хочешь, но прошу тебя, живи долго. Обесцвеченные седые пряди падали на пол одна за другой — приноровиться срезать нужную длину было минутным делом. Рядом на табуретке расположилась Мира, вычёсывая и заплетая косу. Её расслабленная спина была доверчиво выставлена на обозрение, как если бы ей снова ничто не могло грозить. — Ты тоже красивая. — произнёс Регилл. — Прости, что? — уж не ослышалась ли она? Тот с готовностью продолжил: — Думаю, это было неправильно — лечь с женщиной, не сделав ни одной похвалы её вторичным качествам. Тем более что я подобную похвалу всё же получил. Так что вот, ставлю тебя в известность. Когда Мира совершенно не по-благородному отсмеялась, ни предстоящая битва, ни напрасная любовь уже не тяготили её так сильно. Арилу Ворлеш улетит в дыру, которую она же и создала, а дальше у Миры будет довольно времени, дабы залечить раны. В первую очередь — душевные. — Помни, Регилл, — сказала она негромко, — защищай меня, не отходи ни на шаг. Положила руки на закованную в адамантин грудь и поцеловала в губы, уже не безжизненно серые, а розовые и тёплые.