Мама

Коли настане день, Закінчиться війна, Там загубив себе, Побачив аж до дна

***

Гриша почти не видит, он практически полностью слеп. Культя оставшаяся вместо оторванной руки никак не заживает, кровит и гноится. Тошнотворно плохо, внутренности разрывает не успевая и минимально восстановится. Он харкает кровью, умирает и просыпается снова… Умирает… Умирает… Умирает… В объятьях неспокойной ночи он падает истерзанной грудью прямо на землю и воет, не в силах что-либо сделать. Ему страшно. Ему больно. Он болен настолько, что ему чудятся поля полные подсолнуха, тёплый солнечный полдень. Его ласкают руки полные любви, материнские ладони, отцовская защита. Но, стоит проснутся, как в снежном холоде звучит лишь "Ни шагу назад». И Гриша ползёт, по окопам, по траншеям, по собственным кровоточащим шрамам. По своим, некогда любимым, венам больше не переполненным любовью и миром. Убили. Его убили. Растерзали. Ветер доносит до Гриши песни на ногайском и старорусском, он подпевает. Он хочет жить, очень хочет жить. Заталкивая органы обратно в живот, имея лишь один патрон и штыковой нож со старой винтовкой. Он плачет от безысходности, когда замечает очередное знакомое лицо. Спрятавшись в обломках здания он ждёт своего часа, ему почти кажется, что его сердце рухнуло. Он сжимается как дитя в утробе и ждёт своего часа, а перед глазами мелькают мёртвые лица. Обескровленные, синие окоченевшие, с пустыми, полностью открытыми глазами. Кто-то треплет почти седые Гришины волосы и он плачет навзрыд. Хоть кто-то пожалуйста, чуточку, только бы прожить ещё день в бренном мире. Запинаясь Волжский, сцепив руки в замок, начинает молиться, беспощадно путаясь в словах: köklerde olan atamɨz adɨŋ qudus olsun memleketiŋ jetišsün muradɨŋ jerde olsun kökde olduγɨ kibi her-künki etmekmizi bükün bize wėr wa-bo®ǯlarmɨzɨ* baγɨšla… biz daχi borǯlularɨmɨza baγɨšladuγǝmɨz kibi wa-bizi (a)snamγa* ketürme amma jaramazdan bizi qurtar! zira memleke[t]* wa-qudrat wa-bejüklɨq seŋiŋki-dir da’ima amin…

amin…

amin…

А за молитвой тишина, почти оглушительная, Гриша смотрит на верх и понимает, снаряд летит прямо на него. Он благоговейно замолкает и глядя прямо, встречая взрыв абсолютно истерзанный телом. Он возродился через три дня и не долго думая накинул на себя снятую с плеча мёртвого солдата гимнастёрку. Всё было в пылу битвы, пообещавший рядом мальчёнка схватил Гришу за ворот и за собой потащил. «Отче наш» — повторял Гриша, из раза в раз, зовя отца, которого у него никогда не было. Бойня нарастала, и в гуле криков боли и залпов танков, Сталинград очнулся, открыл наконец глаза и во всю мощь лёгких заорал: — За отца! За Родину Мать! А дальше туман, он гнал фашистов в их дражайшую столицу, как когда-то овец в загоны. Первое его полноценное воспоминание пятое февраля, через три дня после победы на его земле. Практически слепой Григорий в Жуковым ворвался в Берлин и лично, своими руками, на стене Рейхстага выскреб: «Во имя Отца! Во Имя Матери!»