Почтовый документ делового характера.

— Я намерен еще раз поставить вопрос о пересмотре правил выбора! — молодой человек с профессионально уложенными черными как смоль волосами возмущен, судя по вздернутому носу, буквально до глубины души. — Кураторы имеют право сами выбирать для себя курируемых, тем более, когда дело касается вот таких вот проблемных заказчиков. Его начальник Ким Сокджин поднимает на парня ехидный взгляд и усмехается полными губами, отчего его усмешка кажется немного флиртующей. — Так вот как раз этот наш креативный товарищ и не является заказчиком в объективном смысле этого слова, — говорит он многозначительно, отчеркивая что-то карандашом в длинном списке на листе белой бумаги. — Его письмо гласит, что он вообще отказывается от куратора и просит больше ему наших сотрудников не присылать. — Вот принципиальная зараза! — фыркает молодой человек, рассматривая почтовый документ делового характера, полученный им сегодня в отделе писем, и взмахивает рукой. — Тогда тем более: на нет и суда нет! — Хорошо, что желание курируемого для нас как раз не ориентир, иначе в твоих словах был бы хоть какой-то смысл, — снова усмехается начальник. — Давай, меньше слова, больше дела, Пак Чимин. Уверен, ты справишься. Чимин открывает дверь в приемную, на которой золотой вязью букв отсвечивает табличка «Отдел курирования вдохновения», и уже собирается как следует хлопнуть ею, чтобы продемонстрировать всю силу собственного раздражения, но ему вдогонку летит строгое: — И подготовься как следует! Тебе к твоему курируемого еще пробиться надо… Что имел в виду шеф, пак Чимин понимает, когда его высаживают на городской площади, кишащей людьми как муравейник. У здания городского театра на выстроенной по последнему слову техники сцене ему едва удается разглядеть маленького человечка с таким пафосным выражением лица, что это даже кажется смешным. Впрочем, тысячам людей на площади это смешным, судя по всему, не кажется — настолько у них одухотворенные лица. Чимин начинает осторожно пробираться к сцене, обходя наиболее воодушевленные энтузиазмом кучки людей. Всюду слышатся одобрительные возгласы и призывы продолжать выступление, и маленький человек на сцене кричит что-то в микрофон и размахивает руками. Толпа реагирует бурно, приветствует и воодушевляется еще больше. Кажется, это у них называется рэпом. В коридорах за сценой, куда Чимина пропускают без вопросов, как только он показывает свое удостоверение, темно и тихо, в это влажное безмолвие практически не доносятся звуки с площади. Куратор отыскивает дверь с надписью «Гримерка Мин Юнги» и входит в комнату, сразу же удобно устраиваясь на диване. — Ты кто? — прилетает ему в лоб неприветливый вопрос, когда в комнату, спустя четверть часа, входит хозяин гримерки. Чимин молча протягивает ему удостоверение и с интересом разглядывает лицо, знакомое ему по фотографиям и видео. В принципе, ничего неожиданного. Характер скверный, печать тяжелых философских дум на лице и немного отросшие пряди волос, стекающие по вискам вместе с каплями пота. — Что, блять? Опять? — возмущается Мин Юнги. — Я же, вроде, написал уже официальный отказ? В вашей конторе, что, человеческих слов вообще не понимают? — Боюсь, это не нам с тобой решать, — язвительно замечает Чимин. — Своим официальным отказом можешь украсить стену в гримерке — не более того. — Да что ж вы ко мне привязались-то, а? — устало вздыхает знаменитость и садится в глубокое кресло напротив куратора, — И как они тебя выбрали? Ты вообще никак меня не вдохновляешь! Чимин проглатывает обидное замечание и подтягивает ноги на диван, устраиваясь поудобнее. — Наша система подбора кураторов не давала сбоев уже веков этак… да, собственно, никогда не давала, — замечает миролюбиво он. — Раз она выбрала меня, значит, именно я способен… — Ой, да на что ты способен? — тычет ему в лицо пальцем курируемый. — Ты на себя посмотри! Тебе бы каких-нибудь режиссеров мелодрам вдохновлять! Куратор Пак чувствует, как в нем закипает злость, но старается удержать себя в руках, поэтому просто улыбается. А Мин Юнги начинает собирать вещи, бросая их в огромную дорожную сумку. Куратор сверяется с расписанием, отмечает, что на сегодня у его подопечного больше нет никаких мероприятий, так что можно надеяться на то, что скоро они окажутся в уюте небольшой квартирки подопечного на Каннаме и, наконец-то, поужинают. — Что у нас сегодня на ужин? — интересуется Чимин, помогая застегнуть сумку. — Ты, что ли, у меня будешь жить? — поднимает на него усталые глаза Юнги. — Такой порядок, ты знаешь, — хихикает куратор. — Не первый раз замужем. — Как вы меня, блять, достали с этой вашей службой, вот серьезно! А если я захочу девчонку домой привезти, ты будешь свечку держать? — Ну, во-первых, эти претензии не ко мне, — Чимин выходит следом за Юнги в темный коридор и старается не отставать от его быстрых шагов. — Во-вторых, никакую девчонку ты домой не приведешь, потому что… Ты на самом деле хочешь обсудить вопросы своей ориентации прямо здесь? Или отложим этот нелегкий разговор до дома? Юнги вздыхает и покрепче перехватывает ручку своей тяжелой сумки. — Могу помочь с багажом, — предлагает Чимин. — Сам справлюсь! — отмахивается рэпер и выходит на парковку. Жилище подопечного нравится Чимину больше, чем его предыдущего клиента: здесь хотя бы чисто. В прошлый раз приходилось жить с художником в огромном помещении, где повсюду были разбросаны мольберты и краски вперемешку с упаковками от недоеденной лапши, и антисанитария была настолько вопиющей, что куратору приходилось ежедневно выполнять работу горничной и шеф-повара, чтобы его курируемый хотя бы не схлопотал себе агрессивный гастрит. Этот рэпер, несмотря на свой нелюдимый характер, окружил себя в квартире мягкими коврами и функциональными гаджетами, да и вообще живет довольно уютно. — Так, — Чимин осматривается и отмечает про себя, что готовить ему все-таки придется: в холодильнике кроме упаковок пива можно отыскать разве что безвременно почившую от голода мышь. — Мы пойдем в магазин или закажем продукты на дом? — А ты не можешь наколдовать что-нибудь из еды? — ехидно уточняет Юнги. — Должна же от вашей конторы быть хоть какая-то польза? — Мы же не волшебники, — пожимает плечами куратор. — Мы не излечиваем ленивые жопы, мы курируем вдохновение. — А если у меня вдохновения и без вас валом, нафига ты тогда вообще здесь? — Юнги открывает шкаф и достает оттуда две пачки рамена, ставит кастрюлю на плиту и наливает в нее воды. — Да? — Чимин усаживается на табурет и складывает руки на столе перед собой. — Тогда напомни мне, когда выходил твой последний новый трек? Сам-то помнишь? Юнги отворачивается. Сказать ему нечего. Все десять последних треков агентство отклонило с довольно обидными формулировками. Раздается дверной звонок, и хозяин квартиры, шаркая шлепанцами, скрывается в прихожей. Через минуту в кухне появляется высокий молодой человек в непонятной оверсайзной халабуде. — Ну что, как я говорил, — начинает он с порога, — продюсер недоволен. Измерения лояльности показали, что публика считает твои треки чрезмерно агрессивными и действующими на психику разрушительно. Есть вероятность того, что для нового альбома возьмут только вторую и пятую песню, а остальные не пройдут цензуру. Ты не мог бы писать что-то менее кровожадное? Кстати, это кто? Представишь? Молодой человек, который значится в портфолио менеджером курируемого Чон Хосоком, обращает, наконец, внимание, на сидящего в углу Чимина. — Никто, — отмахивается хозяин квартиры. — Это родственник. Он скоро уедет. И куратор медленно поднимает глаза, услышав, как дрогнул голос подопечного на последних словах. — Пак Чимин, — не мигая глядя на Юнги, с легкой улыбкой представляется Пак Чимин. — Или задержусь. Что скорее всего… Менеджер Чон Хосок еще с полчаса тусит по кухне, съедает половину приготовленного рамена, а потом уходит, оставив порцию гневных указаний на тему того, как, сколько и каких новых треков необходимо накреативить Мин Юнги до конца месяца. — Ну что, — Чимин печально осматривает остатки лапши в кастрюльке и отправляется в прихожую за курткой, — в магазин? В огромном супермаркете с его освещенными залами фигурка Мин Юнги кажется такой же маленькой, как на сцене на площади, и у Чимина немного екает сердце от того, насколько беззащитным кажется его курируемый среди всех этих полок с цветными упаковками. Хочется посадить его в магазинную тележку и возить по рядам, объезжая препятствия. — Мы возьмем курицу и сварим нормальный человеческий суп, — предлагает он. — Откуда тебе знать о нормальном человеческом, ты же не человек? — ехидничает Юнги, но курицу в тележку кладет, а потом туда же отправляет несколько пакетов с овощами. И три десятка яиц. — Ты умеешь делать яичные рулеты? Я люблю, мне мама готовила. Куратор хмурится: упоминание о маме, с которой подопечный, судя по информации из досье, уже давно не общается, делает его еще более печальным и беззащитным. С яичными рулетами справляются с трудом, изгваздав во взбитые яйца всю столешницу и половину плиты, но в итоге получается соорудить неплохой ужин, не считая подгоревшей капусты. — Вообще, сжечь капусту — это еще надо умудриться, — сыто блеснув глазами, замечает рэпер. — Ну ты мог бы и научиться готовить, — пожимает плечами Чимин. — Мне-то без особой необходимости. Я могу и не есть. — Чего же ты тогда так сейчас суп наворачивал? — смеется Юнги, но уже как-то по-доброму, без ехидства. — Могу не есть, но могу и есть, — это непринципиально, — улыбается ему в ответ куратор. — Я постелю тебе на диване, — сообщает хозяин, направляясь к стенному шкафу. — Нет, так не пойдет, — категорически возражает Чимин. — Я буду спать с тобой, такие правила. — Но этот ваш хрен, который жил со мной в прошлый раз, спал отдельно! — возмущенно оборачивается Юнги. — Значит, он плохо выполнял свои обязанности, я буду вынужден об этом сообщить в отдел, — неумолим куратор. — Не забывай, что, пока ты спишь, я работаю! Юнги пожимает своими худыми плечами и вздыхает: — И за что только мне такое наказание? — Это не наказание, это благословение Небес, если выражаться языком наших предков. Так уж получилось, что ты такой — один на миллион. На пятьдесят миллионов, если быть точным. И у Вселенной на тебя большие планы. Так что мы не можем оставить тебя и твое творчество без присмотра. — А я не могу как-то сам справиться со своей исключительностью? — хмуро предлагает Юнги, откидывая покрывало и забираясь в кровать. — Без присутствия эфемерных существ типа тебя? — Во-первых, я не эфемерный, а вполне настоящий, просто у меня есть способности, которые могут тебе помочь, — сообщает Чимин и забирается в кровать следом. — Во-вторых, судя по тому, что твой альбом все еще на грани невыпуска, нет, сам ты справиться не можешь. Юнги долго ворочается, устраиваясь в кровати, подтыкает со всех сторон одеяло, сооружая что-то вроде гнезда, и, когда он засыпает, Чимин еще долго смотрит в его лицо, ожидая момента, когда можно будет начать. Наконец, крепкий сон стирает со лба подопечного продольную глубокую морщину, разглаживает мелкие морщинки в углах глаз, и куратор приступает к своей работе. Он легонько дует в лицо своего талантливого подопечного, шепчет одному ему понятные заклинания, а потом проводит, едва касаясь кожи, пальцами по лбу и щекам. Во сне Юнги кажется совсем не сердитым, даже очень милым. Ему снится что-то приятное, и он немного улыбается во сне, однако, это все еще не та улыбка, которая вспыхивает на губах навстречу вдохновению: еще предстоит много работы, много таких же вот ночей, пока курируемый, наконец, отпустит все свои тяжелые мысли и распахнет душу для чистого высокопробного творчества. Утро они встречают, переплетая руки под одеялом. Чимин изможден тяжелой ночной работой, но не показывает виду, потягиваясь преувеличенно бодро. — Устал? — все равно замечает Юнги. — Хочешь первым в душ? Человеческий душ — одно из лучших изобретений цивилизации. Он — не то, что жизненно необходимо куратору (музы чисты изначально и в дополнительном очищении тела не нуждаются), но это довольно приятно — стоять под горячими струями воды, вдыхая ароматы разных гелей и шампуней. У Юнги на полке достаточно скромный ассортимент, и Чимин отмечает, что в следующий их совместный поход в магазин надо бы докупить что-нибудь ароматненькое. После обеда они вместе отправляются в агентство, и куратор вынужден выслушивать взвизгивания продюсеров на тему того, что из присланного подопечным материала практически ничего не годится, и что такими темпами вложения не окупятся, а все они «пойдут по миру с протянутой рукой, потому что поверили в бездарность». Чимину становится обидно за своего подопечного. Он вспоминает, каким беззащитным казался этот хмурый парень вчера, как по-детски круглыми казались его щеки в лунном свете ночью, и принимает решение отменить работу в студии на сегодня. — Мы идем гулять, — сообщает он Юнги. — У меня куча работы, — отмахивается тот. — Работа подождет, — складывает Чимин руки на груди. — Не забыл? Теперь я решаю… — Странный у тебя какой-то подход к выполнению своих обязанностей, — качает головой рэпер. — Я думал, ты заинтересован в том, чтобы я больше работал, тебе надо только меня вдохновить… — Я это и делаю. — кивает куратор. — И, давай, будем честны друг с другом: твоя работа уже давно тебя не вдохновляет. Значит, мы поищем дополнительные источники вдохновения. И тащит его в переплетенные узкие улочки Бомун-ро. Юнги бредет за ним мимо пыльных ветхих витрин частных магазинчиков, останавливается на небольшом перекрестке у входа в бюро ремонта компьютерной техники. Выставленные у входа два системных блока в сильно пошарпанных коробках кажутся ему приветом из прошлого века, и он хихикает совсем по-детски, тыча в них пальцем. — Такое до сих пор ремонтируют? Мы в Южной Корее находимся или где? — Тебе следует посмотреть на жизнь немного с иной стороны, — вздыхает Чимин и ведет его дальше по переулку. — Как думаешь, кто приносит сюда в ремонт свои старые компьютеры? — Ума не приложу, проще купить новый. — Проще, — кивает куратор. — Если у тебя есть деньги. Если нет, но у тебя есть старенькая мать, которой нравится смотреть кулинарные видюшки на ютубе и общаться со своими родственниками посредством обстоятельной переписки по электронной почте, то ты потащишь сюда свой старенький системный блок, чтобы доставить ей радость. — Да, наверное, — кивает Юнги. — Как думаешь, какое чувство лежит в основе всех этих действий? Экономность? Стяжательство? Жадность? — предлагает непростой вопрос Чимин. — Какое? — Любовь. Подопечный пожимает плечами и устремляется дальше по улице, что-то невнятно бормоча себе под нос. Он останавливается у следующего перекрестка рядом с домом, который из-за многочисленных достроенных помещений напоминает огромный пень с наросшими на нем гроздьями опят. Стены дома, как паутина, оплетают черные электрические провода и толстые интернет-кабели. — Как оно только держится, это строение? — тычет пальцем Юнги в нависший над дорогой третий этаж. — Я бы сказал, что он держится исключительно на любви, но тебе это покажется чересчур пафосным, — улыбается Чимин. — Все эти комнаты хозяин пристроил постепенно, по мере того, как росла и ширилась его семья. Второй этаж появился, когда старший сын привел в дом невестку, и она родила сразу двойню. Правое крыло третьего этажа появилось тогда, когда жена среднего сына овдовела и пришла в этот дом с маленьким ребенком на руках. Ну а левое крыло было пристроено совсем недавно, когда старшая внучка осталась без работы, и ей нечем стало платить за съемную квартиру. Хочешь, зайдем в их ресторанчик, вот, видишь, вход в него с торца? У них потрясающие креветки в панировке, фирменный семейный рецепт. Они входят в сумрачный зал, совещенный слабыми лампочками, и за стойкой их приветливо встречает молодая девушка. — Вот внучка, — кивает Чимин, — а там, на кухне, сам хозяин готовит заказы. Он в прошлом году похоронил жену, и только из памяти и любви к ней не закрывает ресторан: креветки в панировке — это ее блюдо, он восстановил рецепт и теперь готовит их сам. Юнги оглядывается. Со стены на него смотрит портрет приятной женщины в цветастом платье. — Жена? — кивает он на портрет. — Ага, — подтверждает куратор. — Ресторан назван ее именем. Креветки на самом деле оказываются выше всяких похвал, так что они заказывают еще порцию с собой, чтобы потом поужинать дома. И направляются дальше по улице. И Юнги то и дело тычет пальцем в какой-то из домов, требуя рассказать историю любви, с ним связанную. — Тебе нет необходимости забираться в такие дебри, чтобы увидеть свидетельства любви в том или ином виде, — поясняет Чимин, вскидывая руку и тормозя черный автомобиль такси. — Ты выходишь на сцену и видишь перед собой целую площадь любви, состоящую из тысяч маленьких чувств. И все они направлены на тебя. Этих людей привела на площадь любовь к тебе. Не возмущение, не любовь к справедливости, не агрессия или желание рушить и крушить — всем этим наполнены твои песни, но не наполнены их сердца. Их привело к тебе чувство любви и уверенность в том, что ты понимаешь это. Юнги задумывается и замолкает до самого конца пути. Тихая пустая квартира облегченно вздыхает, когда они переступают порог: она ждала их, храня тепло в течение всего этого долгого дня. Ее хозяин вдыхает воздух с примесью аромата мыла и брошенной на столе пустой чашки из-под кофе и улыбается: — Как, все-таки, хорошо дома! Ужинают молча: Юнги надо многое обдумать. Потом он, спихнув тарелки в раковину, усаживается за ноутбук, а Чимин остается на кухне, принимаясь мыть посуду. Сейчас подопечному лучше не мешать. — Думаешь, они понимают, о чем я хочу сказать в своих песнях? — вдруг заглядывает в кухню с вопросом Юнги. — Думаешь, у меня получается донести до них смысл? — Думаю, понимают, — кивает Чимин. — Другой вопрос — получается ли у них прочувствовать полностью то, что чувствуешь ты, когда их пишешь. Или для них это просто отличный бит с правильными словами? — И что ты скажешь об этом? — Юнги садится на табурет, в его руках — огрызок карандаша и измятый бумажный блокнот. — А ты что скажешь? Об этом? — хитро улыбается куратор и ставит перед ним на стол кружку крепкого чая. — Мне кажется… ну, вот продюсер… почему он забраковал мой новый трек? — А зачем ты его написал? — звучит вопрос в ответ на вопрос. — Ну… мне хотелось выразить свое недовольство тем, в какие рамки сейчас поставлена молодежь, как тяжело пробиваться в жизни, как… — Ты не понял вопроса. Это то, ЧТО ты написал, а я спросил, ЗАЧЕМ? — Чимин присаживается рядом и осторожно тычет пальцем в лоб подопечного, пытаясь выпрямить продольную морщину. — Для чего? Чтобы что? — Ну… — Юнги задумывается. — Чтобы сказать, что меня это беспокоит. Что надо что-то делать. Чтобы они тоже стали что-то делать… что-то попытались изменить… — Во имя чего? — Да чтобы, я не знаю… жить стало немного легче… может, не им самим, но их детям, к примеру, внукам… — Потому что они их любят и хотят, чтобы они были счастливы, не так ли? — подсказывает Чимин. — Да… наверное, так… — Ну вот, — разводит руками куратор. — Пойдем спать? Юнги долго лежит и смотрит в потолок. Сон никак не идет к нему, он то и дело бросает взгляды на лежащего рядом Чимина. Тот уже посапывает, впрочем, готовый проснуться в любую минуту и приступить к обязанностям. — Для чего вы вообще существуете? — наконец, спрашивает Юнги. Чимин открывает глаза и хитро щурится: — Во имя любви, разумеется. В этом мире вообще все из-за нее. — Любви… ко мне? — даже в темноте видно, как Юнги краснеет. — Ко всему человечеству. Ты — лишь отдельный его представитель, Мессия, если хочешь. Наша задача не дать тебе загубить свой талант, зарывшись в самокопания и хандру, чтобы ты мог реализовать возложенную на тебя Вселенной задачу. Знаешь, сколько гениев могло просто погрязнуть в бытовухе, спиться или заняться чем-то более приземленным, забросив свои таланты, если бы не мы? Ну, к примеру, мир не узнал бы Баха, Вивальди… Про Врубеля или, к примеру, Рафаэля я вообще лучше промолчу. — Так это всё вы? — Юнги разворачивается, подогнув под себя руку для удобства, смотрит с интересом. — Ну, не конкретно моя смена, но в целом — да, — смеется Чимин. — Спи давай. Мне надо работать. Он дует легонько в лицо подопечного, и тот засыпает, уронив длинные ресницы тенями на круглые щеки. Его дыхание выравнивается. Чимин смотрит внимательно, а потом наклоняется и мягко целует нахмуренный лоб своего подопечного, выпрямляя продольную морщину. Слишком много любви. Так говорят о нем в отделе. Возможно, именно поэтому его вечно и посылают к самым проблемным подопечным. Видимо, в таких случаях любовь — единственное, что может справиться. Завтра продюсер увидит новый текст рэпера, на котором уже мысленно поставил крест. Завтра он будет впечатлен настолько, что его щеки будут багроветь от предвкушения. Завтра менеджер Чон Хосок посмотрит на своего артиста совершенно другими глазами. Потом будет концерт на площади, и толпу, растворенную в эйфории, придется успокаивать водометами. Когда любовь сильна и концентрирована настолько, с ней бывает трудно справиться. Потом простые и правильные слова, написанные во имя любви, услышит весь мир. Услышит и почувствует. Но это все будет потом. А сейчас беззащитное человеческое существо отдыхает, мягко посапывая в свою подушку. Мин Юнги предстоит много работы. А пока он спит, рядом будет терпеливо ждать его муза. Касаться пальцами круглой щеки и разглаживать морщинки. Чтобы ничто не мешало Любви пробираться к нему под самую кожу.