Отражение

      Нетинебудет охвачен удивительным холодом. Питер и мальчишки стучат зубами, нелепо прыгая вокруг непотухающего костра.       Их всего трое: сам Питер, рыжеволосый Пончик, что выпал из коляски зазевавшейся нянечки несколько лет назад, да белобрысый Ланс, который отправился на остров лишь потому, что ему пообещали русалок.       Русалки умерли.       Замерзли.       Индейцы уплыли на соседние острова.       Феи погибли или исчезли — Питер нашел только несколько замерзших телец.       Нетинебудет погибает; Питер понимает это отчетливо, одним туманным утром прекратив сражаться со своими сомнениями. Питер видит редкие седые нити в своих волосах, умываясь утром в ледяной воде водопада.       Нетинебудет погибает из-за его собственного безверия, с каждым днем все больше внешне походя на ту замерзшую пустошь, в которую недавно обратилось его сердце.       Питер не знает, сколько лет он пробыл на острове, сколько ребят побывали с ним, сколько фей он спас, а скольких — убил.       Все рано или поздно умирает — даже то, что вечно.       Питеру кажется, что он перестал верить во что бы то ни было, но в первую очередь — в себя. И ему мерещится не то приглушенный звук тикающих часов, не то эхо мужской поступи. Взрослой — не детской.       Ланс и Пончик, стуча зубами от холода, весь день прыгают у костра, протягивая к тревожному огню замерзшие ладони. Долго они не проживут, так что Питер со дня на день останется один на умирающем острове, отправив их обратно в мир, полный взрослых, трудностей и солнца.       Умирает детство в самом Питере, и умирает оно с тех самых пор, как Венди вернулась домой, а вернулась она около сорока лет назад — Питер точно не знает. Единственное, что он явственно осознает, так это то, что лицо Венди и ее глаза, улыбку и нежность кожи он помнит яснее остальных девочек, пусть их и по пальцам можно пересчитать. С того момента, как он встретил Венди, вся его жизнь перевернулась с ног на голову.       Возможно, именно любовь делает нас взрослыми. Вот только Питер всегда считал, что любовь присуща лишь взрослым, а не детям — то настоящее беззаветное чувство, рождающее ответственность, самопожертвование и бесконечную верность. Словом — все то, что Питер никогда не имел в глубине своего дерзкого и безжалостного сердца.       В ночном сумраке ему мерещатся шаги на замерзшей земле и предательский хруст ветки. Зажав кинжал в ладони, Питер крадется вдоль жухлых кустов южной жимолости, готовый в любое мгновение сделать резкий выпад.       — Я все равно тебя выслежу! — выкрикивает он разочарованно, когда ощущение незримого присутствия исчезает. — Слышишь?       Тишина.       Ледяная тишина.       Другой ночью Питер ощущает прикосновение холодного лезвия к щеке и тут же вскакивает на ноги, лихорадочно озираясь.       Тишина.       Только Ланс громко сопит во сне из-за полного соплей носа .       На рассвете Питер решительно отправляет их домой и не слушает жалобные возражения, небрежно похлопав по спинам и не подавая виду, что ему больно и страшно. Ланс и Пончик — последние мальчишки, кто видел Нетинебудет своими глазами.       Впервые за две сотни лет Питер остается на острове один. У могилы Динь он отчетливо слышит взрослую поступь — и, выждав, резко оборачивается, а потом громко кричит от страха.       Перед ним стоит Крюк. Он выглядит отвратительно в мятой и поношенной одежде, и у Питера сводит желудок при виде его зловеще сверкающих глаз на лице, скрытом плотной маской, и бескровных тонких губ, что раньше были пухловато-красными.       — Ты умер. — Питер сердито сжимает кулаки, чуть не наступив на холмик, под которым спит его самая первая фея. — Ты умер! Тебя не существует. Ты призрак этого острова.       Крюк неприязненно возражает:       — Ошибаешься. Призрак — это ты, проклятый мальчишка. Ты не даешь мне жить и сам не двигаешься с места. Пришло твое время исчезнуть.       Питер с ожесточением выхватывает шпагу.       — Сразимся!       — Нет.       — Трус!       — Ты должен просто исчезнуть с острова, дрянной мальчишка. Испариться, как капля воды на солнце. Остров принадлежит мне, и я хочу получить его с легкостью, не проливая твою бесцветную кровь.       Питер не опускает шпагу и делает уверенный шаг вперед, но Крюк бросается в заросли пожелтевших лиан и пропадает из виду. Следуя за ним, Питер нечаянно наступает ногой на след Крюка на влажной земле у водопадов и стремительно отпрыгивает назад.       Их следы совпадают по размеру.       На следующий день Питер находит замшевую жилетку Крюка, всю в пятнах крови — и, подняв ее, понимает, что она подходит и ему по размеру.       — Прекрати играть со мной! — ревет Питер изо всех сил своих детских легких. — Зачем ты притащил сюда мальчишеские вещи? Кому они принадлежат?       Крюк показывается из-за клена. Маска по-прежнему скрывает его лицо, но губы уже приобрели розоватый оттенок жизни, а не смерти. Тем временем последняя ночь на острове выдалась такой холодной, что Питер всю ночь провел у костра, дуя на замерзшие пальцы.       — Они принадлежат мужчине.       — Врешь ты все.       Крюк снисходительно улыбается.       — О, знаменитое красноречие Питера — куда оно подевалось? Ты больше похож на испуганного цыпленка.       В ответ Питер вновь обнажает шпагу. Он не боится — он готов драться за Нетинебудет до самого конца. Он готов драться за детство.       — Что тебе нужно?       — Остров.       — Зачем?       — Он умирает. Я собираюсь его оживить.       — Просто так ты его не получишь. Тебе придется сперва убить меня.       Крюк понижает голос, и в нем сквозит ненависть.       — О, с превеликим удовольствием.       — Тогда возьми свою шпагу — и покончим с этим.       Крюк поднимает руку и грозит ему пальцем.       — Рано. Я дам тебе шанс разобраться во всем самостоятельно. Жаль, если ты умрешь, так ничего и не поняв.       — Иди к черту!       Но Крюк снова пропадает из виду, оставляя Питера наедине с окровавленной жилеткой. Она неприятно пахнет порохом, и в углу разорванного кармана он находит крошечную записку: "Сорок третий. Пятое июля. Жаль все-таки, что я не сказал ей все".       Питер бросает жилетку в свой неугасающий костер. Жилетка принадлежала Крюку или мужчине с похожей фигурой, и слова принадлежали кому-то из них. Несказанные и мертвые, как надписи на римских руинах.       Питер поеживается и прислушивается.       Тишина.       Раньше Нетинебудет пел и звенел на тысячу разных голосов, как один огромный организм, как большое, живое, бьющееся сердце.       Они с Крюком сражаются за сердце — вот и весь ответ. Или за душу. А может, и за то и за другое.       Питер садится на шершавый выступ скалы на восточной части острова и свешивает ноги вниз. Когда-то Динь сказала ему, что Нетинебудет простоит до тех пор, пока дети не разучатся быть весёлыми, непонимающими и бессердечными. Питер был свято уверен, что такое не наступит никогда, а значит, он в абсолютной и безвременной безопасности.       Но там, по ту сторону звезд, что-то случилось.       Уже забирая Маргарет из детской, Питер замечал, как разросся Лондон, превратившись в паука с сотнями лап, по которым бежали отнюдь не экипажи, но железные коробки на огромных колесах. А небо, до того лазоревое и чистое, принадлежавшее лишь Питеру и перелетным птицам, прорезывали страшные стальные чудовища.       Наверное, в новом мире детям некогда быть ни веселыми, ни бессердечными. Они рождаются и сразу превращаются во взрослых, которые так и норовят убить друг друга побыстрее. Поэтому остров и умирает: детский смех не оживляет фей, никто не верит в чудеса, никто больше не запомнит заветный адрес.       Питеру размышляет о том, что когда-то он так отчаялся из-за потери Венди, что полетел искать ее, хотя в Лондоне была зима и никто не распахивал на ночь окна. Венди уже превратилась в стройную и хрупкую девушку; она стояла у камина, разглядывая старые фотографии, и ее голубое платье и голубой бант в каштановых волосах придавали ей очаровательный вид.       Питеру захотелось окликнуть ее — и он окликнул. Он не привык бояться своих желаний.       Но Венди не услышала его.       Он крикнул так громко, что почти сорвал голос — но Венди не сдвинулась с места. Тогда он в ярости разбил стекло и улетел, не оглядываясь, и долгое время кружился над городом, заглядывая в чужие окна и сотрясаясь от холода.       В результате он заболел. Динь причитала, что это из-за холода, но Питер знал, что всему виной разбитое сердце. Оно любило безответно. И до сих пор не способно оправиться от потери. Ни Джейн, ни Маргарет не интересовали его — он видел в них черты Венди и жадно наслаждался ими.       Питер замахивается и швыряет камешек в серое холодное море.       Бульк!       И еще один.       Бульк!       Каким образом пират остался жив?       Питер лично видел, как его сожрал крокодил. Лично слышал последний "тик-так".       И откуда у него та жилетка с чьей-то душераздирающей запиской?       Северный ветер взъерошивает его волосы, дует в глаза, заставляя жмуриться и моргать. Питер мысленно вспоминает все года, проведенные на Нетинебудет. Чудесные солнечные года!       Он убьет Крюка — и солнце вернется. И мальчишки. И русалки. И феи. И даже ревнивая Тигровая Лилия.       Крюк терпеливо ждет его в самом центре Нетинебудет, на небольшой круглой поляне, где раньше буйно цвели самые разные цветы, а сейчас зеленеет поникшая трава.       Питер предпочел бы сражаться с видом на море. Вода придает ему сил — странно, что Крюк не ощущает того же.       Питер долго смотрит на чуть сгорбленную фигуру пирата — и его наконец осеняет.       — Ты был в настоящем мире!       — Браво!       — Как ты выжил?       — Меня спасла Венди.       — Лжешь!       — Клянусь компасом и хорошей формой. — Крюк хищно улыбается. — Девчушка добрая, сам знаешь. Она любила меня.       Питер чуть не задыхается от услышанного. Венди — и Крюк? Нет, ни за что! Она милосердна, но не глупа. Но все, на что хватает внутренней удали Питера, сворачивается в один крошечный комочек вопроса:       — А ты?       Крюк отшатывается.       — Я всех предал. Ее. Себя. Она ждала, а я сбежал. Первая война. Затем вторая. Она вышла замуж, но я знал — она все еще ждет. А я остался трусом. Таким же, как и ты. Но я все верну. Остров станет моим, когда я убью тебя. Ты больше не помешаешь мне быть настоящим взрослым.       Питер выпрямляется и лихо чертит шпагой невидимые узоры. В воздухе пахнет зимой.       — Готовься к смерти, Крюк!       Сталь учтиво приветствует сталь — и клинки танцуют в неповторимом ритме.       Питер дерется, как храбрый львенок, оттесняя Крюка все дальше от центра Нетинебудет к побережью моря. Но Крюк, отступая, не слабеет и не сдается, а только странно хрипит и тяжело дышит, словно ему гораздо больше лет, чем кажется. Изловчившись, Питер обманным выпадом легко ранит его в предплечье и, выждав мгновение, пока Крюк опустит взгляд на расплывающееся на рубахе красное пятно, произносит:       — Поглядим, что ты прячешь!       И одним победным движением срывает с Крюка маску, подпрыгнув так близко, как только возможно.       И роняет ее на землю. Из глубины его горла вырывается крик неверия, ужаса и страха. Крик поражения и отнятой надежды.       На него торжествующе смотрит он сам. Повзрослевший, практически седой, с глубокими морщинами, будто в насмешку прорезывающими лоб. С некрасивым шрамом над верхней губой.       Сомнений нет.       Себя трудно с кем-то спутать.       Питер собирает все свои остатки храбрости и вновь поднимает шпагу.       Или он — или Крюк. И вера в себя и в необходимость вечного детства возвращается к Питеру на несколько мгновений.       Так было всегда. Ребенок или взрослый. Весна или зима. Равнодушие или любовь.       Неразрешимые противостояния.       Но Крюк по-прежнему крепко держит эфес шпаги дрожащей рукой. В его глазах светится упрямое намерение одержать победу, несмотря на выступивший на лбу пот.       — Смешно бить зеркала, коли не по душе отражение, — произносит он негромко и с отвращением. — Ты слишком много лет не смотрелся в зеркало, мальчишка.       — Я люблю смеяться, — задорно возражает Питер. — От смеха рождаются феи. У Венди был чудесный смех.       Крюк мечтательно улыбается, незаметно вытаскивая заряженный револьвер.       — Он все ещё чудесный. И неважно, что в ее глазах уже нет блеска юности. Ее муж погиб в последний год войны, и теперь она совершенно свободна от клятв, а я — от желания быть бессердечным.       Питер падает навзничь от выстрела, раскинув руки в стороны, как птица.       Крюк медленно опускает дымящийся пистолет.       — Ты не знал коварства, мальчишка, и дрался самозабвенно, с чистотой нетронутого сердца. Но ты не догадался, что взрослая жизнь существует по одному правилу: выиграть нужно любой ценой. Ты — детство того человека, который боялся вырастать, но все-таки вырос. Часы всегда тикали лишь для тебя, Питер.