Ликорис белый

      Кромешная темнота окутывает его тишиной, сдавливает грудь тревожной неизвестностью. Под ногами что-то хлюпает и едва слышно шелестит. Иногда словно капли, срываясь, падают в воду, а Дань Хэн все бредет и бредет куда-то вперёд. Он уже знает по опыту – если остановиться, если сесть и ждать, если надеяться, что рано или поздно все равно проснёшься – не поможет.       Не проснёшься.       Надо идти самому, навстречу прошлому, навстречу смерти. Искать её, потому что это единственный выход. Всего на день, если повезёт – на два или три, но сбежать отсюда, чтобы потом все повторилось.       До бесконечности.       Он уже привык. Умирать было страшно лишь первые раз сто. Теперь – нет. Больно – да, каждый раз, но и только. Это лишь короткий миг, растягивающийся в бесконечность, чтобы потом выбросить Дань Хэна в реальность, где он подскочит на кровати, судорожно стискивая пальцами футболку на груди. Там, где бесконечное мгновение и одну реальность назад ему пробили бешено стучащее сердце. Главное – он знает наверняка, что проснется. Это константа, аксиома; только она дает ему силы не застыть безвольной куклой посреди темного ничего, не остаться так до скончания века и еще на столько же.       Когда темнота начинает едва рассеиваться, подсвечивая далёкий неверный горизонт, Дань Хэн уже знает, кто неслышно ступает по утопленным в крови цветам за его спиной.       Удивительные белые ликорисы. Чудо природы, гордость Лофу Сяньчжоу. Здесь они все стали самыми обычными, алыми, испачкались в крови, пропитавшись ей насквозь.       Это все его кровь, пролитая сотни и тысячи раз за столько лет. Всегда только здесь. Сколько Дань Хэн себя помнит, ему никогда не снилось иных снов.       Он едва успевает блокировать мелькнувшую слева вспышку. Безумный смех разрезает тишину, когда яркий след ядовитого зеленого на мгновение отражается в безумных глазах его врага прежде, чем они сойдутся в битве. Исход предрешен. Исход всегда один, но Дань Хэн не может просто так сдаться в ожидании своей смерти. Он обещает себе, препирается и ругается с самим собой – ведь если покорно стоять, все, может быть, закончится быстро – но каждый раз все его существо пронизывает ужас, заставляющий взяться за оружие и бороться за свою жалкую жизнь до сокрушительного поражения.       Где-то в глубине души Дань Хэн надеется, что однажды сможет победить.       Не сегодня. Не завтра. Однажды.       Сегодня его грудь вновь пробивает проклятый клинок. Дань Хэну кажется, он слышит, как с глухим треском ломаются ребра, чувствует тяжёлое дыхание безумца и измученно прикрывает глаза, лишь бы не встречаться взглядом с алой ненавистью чужого взгляда.       Только затем приходит боль. Сбивающая с ног, неожиданно сильная и тягучая, никак не желающая прекращаться. Он задыхается, падает на колени и не слышит ничего, кроме оглушающей тишины. Тупая боль в груди выворачивает наизнанку, не дает дышать и выжигает все другие чувства и мысли.       Больно, больно, больно. Почему это не прекращается? Почему он не просыпается? Почему он все еще здесь?       Краем сознания он ловит чей-то отчаянный крик, как-то отстраненно чувствует стекающие по лицу слезы. Больно и страшно. Больше не получается вдохнуть, угасающее сознание в болезненном безумии мечется из стороны в сторону.       Почему он не может умереть?..       Все не так, как обычно. Повторение одного и того же из кошмара в кошмар – безумие, и однажды оно должно было закончиться. Жаль, что именно сейчас. Жаль, что именно так. Он ведь только-только начал чувствовать себя живым.       Дань Хэн обхватывает руками занемевшие плечи, падает на бок в собственную кровь. Старая кровь смешалась со свежей, мерзко липнет, словно пытается проглотить, растворить в себе, снова стать единым целым.       Дань Хэн больше не чувствует. Кажется, в этот раз он действительно умер. Последней мыслью, бьющейся в угасающем сознании, остается не то обреченное, не то умиротворенное       «наконец-то».

* * *

      – Да ты живучий.       Первое, что слышит Дань Хэн при пробуждении. Голос незнакомый, но сил нет даже на то, чтобы банально поднять веки. Остается лежать на чем-то не слишком мягком, прислушиваться к себе и окружающему миру.       – Знатно мне с тобой пришлось похлопотать, но ничего. Это тебе еще повезло, что... Да много в чем повезло. Что именно мне попался, что не слишком поздно и вообще, – судя по звуку, неизвестный делает глоток чего-то. Голос у него молодой и звонкий, а в интонациях так и сквозит детская беспечность.       Волосы ласково треплет теплый ветер, залезает под широкую футболку и играется с пузырями надувающимися рукавами. Голые руки щекочет колючая трава, а в до сих пор плотно сомкнутые глаза откуда-то светит солнце – не слишком ярко, скорее как в полутени в слишком уж солнечную погоду, когда и на небе ни облачка.       – На самом деле я тебя сначала за своего знакомого принял, – продолжает трепаться голос. – Надо будет у него спросить, вдруг брат-близнец? Хотя он вряд ли скажет, даже если помнит. А это еще менее вероятно. Он такой, этот Сяо, слова не вытянешь. Представляешь, я к нему со всей душой... – голос наигранно горестно вздыхает и опять делает глоток. Теперь Дань Хэн явственно чувствует витающий вокруг слабый запах алкоголя.       Силы медленно возвращаются, словно Дань Хэн вытягивает их из земли, на которой лежит. Первое, что он видит, наконец открыв глаза – непривычную зелень листвы над головой, слишком яркую для обитаемых миров, слишком завораживающе нетронутую. Он видел такую лишь раз в этой жизни – на маленькой необитаемой планетке, куда приземлился в аварийном порядке и где провел трое шестичасовых суток, пока чинил свое хлипкое суденышко.       Голос молчит. Дань Хэн обводит глазами окружающее пространство, но натыкается лишь на бездонное голубое небо и никого вокруг. Он сошел с ума? Тело кажется неожиданно, непривычно легким, и Дань Хэн приподнимается на локтях, желая заполучить возможность большего обзора.       – Эй нет, дружок, так не пойдет, – чьи-то руки мягко укладывают его обратно, и в поле зрения вверх головой наконец появляется таинственный спаситель. Совсем мальчишка в съехавшем на бок берете с белым цветком – Дань Хэн невольно вздрагивает, но присмотревшись, понимает – нет, не ликорис, – и выдыхает напряженно. – Я, конечно, знаю, что могу почти творить чудеса, воскрешая мертвых, – он глупо хихикает, – но после подобной встряски всем нужен отдых. И покойнику, и некроманту.       Мальчишка плюхается на траву рядом, лицом к Дань Хэну, скрещивает ноги и запрокидывает голову к небу.       – А ты?.. – начинает Дань Хэн, снова предпринимая попытку приподняться на локтях, но к губам тут же бесцеремонно прикладывают палец и смотрят самым опечаленным взглядом из возможных.       – Ну мы же договорились, никаких беспокойств пока не оживешь окончательно. Так что все вопросы завтра. А пока спи, – рука с губ перемещается на глаза. Дань Хэн, удивляясь себе, послушно укладывается на спину, чувствуя неожиданный отголосок боли где-то в груди. Но вокруг так спокойно и безмятежно, что не хочется думать совершенно ни о чем. Дань Хэн покорно прикрывает глаза и позволяет себе вновь провалиться в сон.       На этот раз ему ничего не снится. Может быть, потому что он и так спит?       С этой мыслью он и просыпается – все там же, но уже в одиночестве. Теперь никто не мешает сесть и оглядеться. Вокруг – бескрайние нереалистично зеленые поля, на грани видимости упирающиеся где в горы, где в лес, а где и едва заметный отблеск большой воды. Он лежит на чьем-то постеленном на траву плаще, а сбоку, буквально в нескольких шагах, шумно качает ветвями многовековое дерево. Это его крону, закрывающую полнеба, он увидел при прошлом пробуждении.       Все вокруг безумно яркое, живое, настоящее. Дань Хэн никогда в жизни не бывал в подобных местах, хотя и полагал, что они могли сохраниться в отдаленных уголках вселенной. Но попасть сюда... Откуда, как? И, самое главное, почему? Почему он не проснулся как обычно на экспрессе, чем тот сон отличался от сотен и тысяч других таких же?       Мысли путаются, вспомнить и сопоставить кажется делом непосильным. Голова неприятно гудит, и Дань Хэн шарит рукой в поисках более устойчивого положения. Хочется подняться на ноги, пройтись по неправдоподобно идеальной траве, подставляя лицо свежему ветру. Еще – хорошо бы найти где-нибудь источник чистой воды и хотя бы умыться.       Вместо опоры рука нашаривает в траве что-то гладкое и круглое. Нежный голубой шарик с отсветами зеленого, слабо мерцающий где-то в глубине. Дань Хэн никогда не видел ничего подобного, но какое-то чувство, выработанное годами жизни, и не одной, подсказывает: это не просто безделушка – артефакт, притом достаточно сильный.       Над головой раздается шум, отличный от шелеста мириадов листьев. Дань Хэн не успевает даже поднять голову. Треск – и прямо к ногам кубарем валится вчерашний спаситель, ужасно собой почему-то довольный. Несмотря на высоту падения, он лишь деловито отряхивает слишком чопорные манжеты простой белой рубашки и ловким движение ловит только сейчас догнавший хозяина беретик.       – Ну, и куда это мы собрались со сквозной дырой в груди, – вдруг упирает он руки в боки, напуская на себя вид серьезного взрослого, отчитывающего ребенка за проступок. Дань Хэну становится смешно.       – Никуда, – огрызается он, устраиваясь поудобнее в сидячем положении и зачем-то покрепче сжимая в руке странный шарик. Приятный, прохладный и гладкий, его иррационально не хочется отпускать.       Благо, есть на что опереться – теплые шершавые корни могучего дерева тут и там змеями показываются из земли. Сидеть, прислонившись к такому боком, достаточно удобно.       – У, какие мы злые, – смеется мальчишка.       – Ты кто вообще? – щерится Дань Хэн, колюче глядя исподлобья.       – Самый обычный бард. А еще немножко целитель, это по ситуации. Например, вроде твоей. Не болит хоть?       У Дань Хэна болит только голова – от до раздражения звонкого голоса, от пресыщенного кислородом воздуха, от...       Он опускает взгляд и замирает. В груди... действительно зияет дыра, закрытая множеством наполовину иллюзорных, слабо мерцающих нитей. Словно сломанная кукла, наспех залатанная первым попавшимся материалом и оставленная в таком состоянии до лучших времен.       Не в силах вымолвить ни слова, Дань Хэн так и застывает. Мальчишка подходит ближе, присаживает на корточки рядом. Нити, словно почувствовав своего творца, начинают мерцать сильнее и словно даже тянуться к руке, которой мальчишка накрывает свою заплатку.       – Ничего, – с непонятной горечью говорит он, но, слава эонам, в его голосе ни капли жалости. – Это временная мера. Постепенно само заживет, будешь как новенький.       – Это ты сделал? – находит в себе силы выдохнуть Дань Хэн, все ещё не понимая.       – Продырявил тебя? Э, нет, давай-ка ты на меня не будешь навешивать того, чего я не делал, ты подаешь мне идеи, – мальчишка прерывает себя кашлем, и это его притворное смущение, сболтнул, мол, лишнего, настолько искусно неправдоподобно, что смешно. – Зато я тебя залатал, как видишь. Иначе валяться бы тебе так до самой смерти. Недолго, конечно, но тоже вряд ли приятно, на корм птицам и всяким тварям идти? Или проросло бы сквозь твою дыру какое деревце. Оно, конечно, как концепт может и интересно, но вот становиться моделью такого не советую...       Бодрая болтовня мальчишки убаюкивает, или это на Дань Хэна просто неожиданно наваливает невероятная усталость. Он клюёт носом, заваливается на бок, больше не в силах бороться со вновь заявившим права сном, и только угасающим сознанием чувствует, как его подхватывают и вновь аккуратно укладывают на землю тёплые руки.       Дань Хэн снова просыпается под деревом. На этот раз ему зверски хочется есть, и эта единственная мысль бьёт его неожиданно логичным вопросом. Сколько вообще времени он провел здесь, и где это «здесь», собственно, находится?       Может, он лишь бредит в предсмертной агонии?       – Доброе утро, соня, – слышит Дань Хэн, стоит потянуться протереть глаза. Мальчишка все ещё тут, сидит на крепком корне чуть выше, а в руках – спелое яблоко. – Но ты не переживай, если что, сонливость для тебя это даже хорошо. И ты силы восстановишь, и дыра твоя затянется побыстрее. По-хорошему тебя бы положить на кровать и не трогать лишний раз, но кровати как таковой у меня нет, а тут место тихое, так что под определение в целом сойдёт, – и даже голос загадочного спасителя уже не кажется таким раздражающими.       Мальчишка пару раз подкидывает на ладони яблоко и, поймав неприкрыто голодный взгляд Дань Хэна, смеётся и осторожно кидает яблоко ему.       – У меня тут есть ещё еда, – сам вслед за подачкой подбирается ближе и усаживается напротив, скрестив ноги и поставив перед собой откуда-то взявшуюся сумку. Если честно, Дань Хэну сейчас неважно, откуда, потому что из этой самой сумки мальчишка достаёт ещё яблоки, хлеб и бутылку воды.       К своему стыду, Дань Хэн не в силах оторваться от еды – словно его морили голодом не одни сутки, как когда-то в доме кандалов. Он трясёт головой, отгоняя мрачные воспоминания, и перед глазами с удивительной лёгкостью рассеивается тюремная камера, обычной мертвой хваткой вцепляющаяся в потревоженный разум. На её месте – никуда не девшаяся свежая трава, такая яркая, что режет взгляд, но Дань Хэн смотрит и смотрит, не в силах поверить.       Он точно спит. Или умер.       Так не бывает.       – Сколько я уже здесь? – наконец спрашивает Дань Хэн.       Мальчишка, отвлекшийся на рассматривание какой-то побрякушки, вскидывает на него голову и потешно хмурится.       – Не знаю... Дней шесть, может быть. Я не считал и не считаю дни, – и снова улыбается так счастливо, что Дань Хэн невольно завидно.       Потому что он тоже хочет быть счастливым только оттого, что над головой светит солнце, волосы ерошит лёгкий ветер, а в спину не дышит смерть.       Уже шесть дней. И ему так ничего и не приснилось. Дань Хэн гонит слепую надежду – это ничего не значит, может быть, он и вовсе уже мёртв, дурак, наивный дурак, захотевший поверить в то, что все может быть хорошо...       Но это место практически насильно льёт в душу такой вселенский покой и умиротворение, что хочется забыться. Нестерпимо хочется забыться и поверить.       – Мы так и не познакомились, – в конце концов с усилием роняет он.       – О! Точно, хах. Но ты все время спал, вот и... Я Венти, местный бард или вроде того, – мальчишка протягивает раскрытую ладонь для рукопожатия.       – Дань Хэн, страж звездного экспресса и... – он осекается и замирает, держась за чужую руку, но так её и не пожав. – А где мы?       – В Мондштате, – блестит глазами Венти и сам завершает рукопожатие, пару раз энергично тряхнув руку Дань Хэна. А мальчишка неожиданно силен.       Дань Хэн кивает, но Венти наверняка в глазах читает непонимание. Но – молчит. А Дань Хэн не знает, что делать дальше, чувствует себя неожиданно уязвимым и беззащитным.       – Кстати, – Венти вдруг начинает рыться в карманах своих смешных дутых шорт и наконец извлекает оттуда круглую стекляшку. Ту самую, которую Дань Хэн нащупал в траве и о существовании которой благополучно забыл после. – Это твоё.       – Нет, – отрицательно качает головой. Венти строит недоуменную мордашку.       – Это не вопрос был, дурень, – стекляшку впихивают ему в руки, пока Дань Хэн судорожно думает, нужно ли обидеться на это фамильярное обращение, или Венти сделал для него достаточно и даже слишком для того, чтобы иметь право назвать дурнем. Даже не всерьёз, а с ласковым поучением, почти отцовской интонацией. – Никогда раньше таких не видел?       – Не видел, – тихо подтверждает Дань Хэн, разглядывая стекляшку и чувствуя, что этим простым ответом топит себя в самой мелкой луже, потому что на настолько очевидно провокационный вопрос даёт ответ, которого не ожидают от кого-то нормального, безопасного и совсем неподозрительного.       Но Венти только хмыкает понимающе.       – Как бы то ни было, теперь оно твоё. И кем бы ты ни был, Селестия признала тебя, – на этих словах его губы странно кривятся, словно от с трудом сдерживаемой неприязни, но через секунду Венти снова лучезарно улыбается. – Раз на то пошло, позволь мне стать твоим проводником по этому миру?       Дань Хэн кивает. Что ему остаётся?       Венти говорит много. Не один день, и они сидят так, опершись о тёплый ствол дерева, а чувство нереальности постепенно отпускает Дань Хэна. Хотя все вокруг до сих пор кажется сказочным, оно уже не ощущается чужим, инородным и неправильным.       Дань Хэн уверен, что он не спит. Не уверен, не умер ли, но разве это так важно, если тогда дороги назад все равно нет. Да и нужна ли она ему?       Наверно, Венти уходит куда-то, пока он спит, иначе Дань Хэну просто нечем объяснить нескончаемый запас все того же хлеба и яблок и полное отсутствие других людей в поле зрения. Спит он все еще долго и беспробудно, по несколько раз в день проваливаясь в дрему без возможности сопротивляться. Все вокруг словно убаюкивает, даже терпеливо вещающий голос барда. Венти, напротив, кажется неутомимо энергичным и всегда бодрым. Для Дань Хэна так и остается загадкой, почему они влачат свои дни именно здесь, под священным дубом Венессы, а не в каком-нибудь городе или хотя бы деревеньке.       Рассказывает Венти действительно много, обстоятельно и подробно, с настоящим искусством уходя от неудобных тем и вопросов – так что Дань Хэн не переспрашивает. Говорит о мироустройстве и истории, об обычаях и культуре регионов, и совершенно ничего о себе. Но, надо отдать ему должное, ничего не спрашивает и о самом Дань Хэне, словно его вовсе не беспокоит неясно откуда взявшийся полумертвый человек, словно проживший всю жизнь в изоляции – как минимум, от этого мира точно.       Хотя почему «словно»? Так и есть. Но Венти то откуда об этом знать?       Когда к Дань Хэну возвращаются силы, достаточные для того, чтобы удержать в руках оружие, а не только сидеть тряпичной куклой, Венти притаскивает откуда-то копье, лук и меч. К тому моменту дыра в груди почти затягивается, бард больше не пресекает все попытки встать на ноги, а, напротив, воодушевленно заявляет:       – Как ты уже понял, мой дорогой ученик, даже самый безопасный регион может быть опасен, – он меряет шагами пространство, поучительно задрав палец – и нос – к небу, – и потому тебе совершенно необходимо овладеть хотя бы базовыми навыками боя. К тому же учитывая, что ты теперь владелец глаза бога. Это тебя спасет не только от насильственной, но и от голодной смерти – как минимум всякие охранные работы таким, как ты, готов поручить каждый второй. Поэтому выбирай.       Дань Хэн по инерции тянется к копью, но что-то заставляет его отдернуть руку. Какая-то мысль, еще до конца не оформившаяся, бьется на краю сознания. Мысль о том, что это действительно его второй шанс, действительно чистый лист, который не потерпит, чтобы его марали грязью прошлого. Дань Хэн не потерпит.       Он выбирает лук, и глаза Венти радостно светятся – это его любимый вид оружия.       Поначалу выходит хуже чем плохо. Стрелы летят куда попало, только не в мишень, силы в руках не хватает для того, чтобы как следует натянуть тетиву, и хилые стрелы сбивает с траектории даже легкий ветер. Венти смеется, и в голову Дань Хэну закрадывается подозрение, связанное с анемо глазом бога у барда на поясе. Впрочем, озвучивать его он не спешит.       Когда каждая вторая стрела с горем пополам начинает достигать мишени и оставаться хотя бы немного ближе к ее середине, чем к краю, Венти предлагает «добавить немного магии». Бард с гордостью вручает Дань Хэну его стекляшку, и теперь это не просто чуть светящийся бирюзовый шарик – неизвестно когда и откуда Венти достал для него изящную оправу и подвеску с перышком, вроде той, что висела у самого на поясе.       Их тренировки дают новый виток. До тех пор, пока мишень не разлетается в щепки. Венти аплодирует.       Пока что Дань Хэн собирается остаться в Мондштате. Венти заверяет, что в случае чего он обязательно должен обратиться к нему за помощью, и что найти его не так уж и сложно, но как – не озвучивается. Из вещей у Дань Хэна – лук да глаз бога, прицепленный на пояс, и ни гроша за душой.       Наверно, такова настоящая свобода. Подобно Венти – жить, прячась в ветках многовекового священного дерева, зарабатывать на жизнь игрой на лире и купаться в реке да солнечных лучах.       Дань Хэн наконец-то чувствует, что может вдохнуть полной грудью. Оставить прошлой в прошлом, не оглядываться и не бояться.       Они прощаются у ворот города – шумного, живого и свободного, где каменные дома в равной степени перемешались с молодыми деревьями, где люди улыбаются друг другу на улицах и заводят непринужденные беседы и где ветра перебирают вечные гирлянды флажков. Дань Хэн смотрит и наконец-то верит.       – Что ж, тогда еще встретимся. Как минимум, я обязательно приду вознести тебе благодарности в собор Барбатоса.        Венти на секунду замирает, так и не пожав протянутой руки, но потом на его лице расцветает радостная улыбка.       – Значит точно еще увидимся, ящерка, – чуть насмешливо скалится он и быстрее, чем Дань Хэн успевает осознать сказанное, скрывается в толпе.       Ящерка, значит.