Освобождение

      Рене задумчиво и неспешно пропускает сквозь свои пальцы длинные тёмные локоны преклонившего перед ней колени мужчины. Ночь, бережно укрывшая не дремлющий и при свете луны Версаль, уже подходит к концу. Совсем скоро он вновь покинет её.       — Госпожа, — шепчет он, преданно глядя на неё осколками изумрудного ожерелья, поблескивающими при тусклом свете. Он никогда ни о чем не просит её. Одно лишь слово, полное мольбы, говорит обо всём.       Рене касается кончиками пальцев острых линий его очаровательного лица, рассеянно вспоминая, где ещё не бывали её горячие губы. Он прикрывает глаза, наслаждаясь её невесомыми ласками, и улыбается. В улыбке его есть что-то болезненно покорное и отчаянное.       — Дамиен, — произносит она его имя. Знает ли остальной Версаль о том, как зовут человека, укравшего сердце уважаемой герцогини Марли, советницы короля? Ей кажется, что об этом не знает никто, кроме неё. Его имя принадлежит ей. Он принадлежит ей.       Рене смотрит на него сверху-вниз тихим, безразлично нежным взглядом, находя крохотные родинки на светлой коже. Как может быть кто-то столь незначительный быть таким прекрасным? Гвардеец, слуга, тень, — для остальных. И только для неё — любимый человек.       — Дамиен, — зовёт Рене, чувствуя на губах привкус печали. — Как мне хочется украсть тебя у света солнца, у тяжести долга, у острых взглядов равнодушных господ… Посмотри на меня, — приказ её обрушивается цепкой хваткой в шёлке волнистых волос. — Ты бы пошёл за мной?       — Даже если бы небеса низвергли на меня свою ярость, я следовал бы за вами по осколкам этого мира, — с придыханием в молитве шепчет Дамиен. — Словно ваш верный пёс, я бросился бы за вами в самые пучины Тартара.       Рене тяжело смеётся, отпуская чужие волосы и откидывая свою голову. Её смех резкий, каркающий и отчаянно лишенный надежд. О, милый Дамиен, хочется сказать ей, я заперта здесь как Кронос, а мир для меня — беспросветная тьма, безжалостная и бесконечная. Блеск и величие Версаля давно стекли со своего золотого скелета.       — Как было бы прекрасно бросить всё и сбежать. Бросить безликих слуг, бросить лицемерную свиту, бросить короля и службу ему, — с нежностью улыбается Рене, касаясь ладонью щеки Дамиена. Тот, словно будучи в действительности псом, потерся носом о холодную кожу с преданностью, ломающей Рене изнутри.       Хитрая, расчетливая, не ведущая жалости герцогиня Марли, переступать дорогу которой считали делом неблагодарным и крайне опасным, нашла утешение в безымянном гвардейце, готовом отдать за неё свою жизнь. Но стоила ли она этой нуждающейся, полной обожания и поклонения преданности? Она часто размышляла об этом и понимала, что нет.       — Вставай, Дамиен. Тебе пора идти, — хрипло роняет Рене, отводя взгляд на светлеющий горизонт небес в окне. Как спокойно и прекрасно на рассвете. Нет обязательств, нет обмана, нет масок — лишь умиротворяющее душу и сердце единение с собой и миром.       — Госпожа, прошу вас. Подарите мне напоследок единственный поцелуй, — Дамиен приподнимается, оказываясь на расстоянии дыхания от губ Рене. Он не позволяет себе касаться её ног для того, чтобы опереться. Он никогда не позволял себе прикоснуться к своему божеству без её позволения.       Рене хмыкает и, сжав пальцами подбородок гвардейца, приникает губами к его губам. Она целует его неспешно, глубоко и властно — так, как живет последние несколько лет, блистая полой внутри прекрасной золотой статуей. Позволив себе некоторую вольность, Рене кусает Дамиена за нижнюю губу, наполняя их рты вкусом крови.       Отстранившись от тяжело дышащего мужчины, она тёмным, полным собственнической жадности взглядом отмечает столь прекрасную в свете восходящего солнца рваную рану на влажных распахнутых губах и улыбается:       — Я жду тебя в полночь в конюшне.       И если Кроноса освободили, она — освободит себя сама.