Ночной посетитель

Сказать, что она не помнила большинство своих снов, будет справедливым, но не совсем полным утверждением - она не помнила большинство, и старалась забыть остальные, наполненные болью, страхом и отчаянием; рёвом демоном и сводящим с ума зовом варпа, тошнотворнее и сладостнее которого лишь тишина, прерываемая бульканьем из распоротого горла да выстрелами из лазганов. И тягучий, обволакивающий её со всех сторон запах крови и внутренностей, от которого она, кажется, начинает задыхаться и наяву, в то время как вес её грехов давит на грудь железобетонной плитой... Что-то острое почти невесомо касается её щеки, и Миллеадх реагирует мгновенно - она не успевает открыть глаза, но они ей и не нужны. Она уже слышит чужое сердцебиение, знает направления потоков ликвора и крови. Ей даже не нужно поворачиваться. Достаточно нескольких секунд, чтобы от вторженца осталась лишь лужа сваренного изнутри мяса и потрохов. Псайкерша резко перехватывает чужую ладонь, тратя драгоценные доли секунд на то, чтобы оформить мысленный приказ и установить связь с источников будущего воздействия, как её ладонь сжимают настолько сильно, что от оглушительной боли она широко открывает глаза и издаёт тонкий позорный крик. Меньше секунды, и теперь её запястья зафиксированы над головой, а в щёки и нижнюю челюсть впиваются тонкие когти. «Хватит», — знакомое шипение слегка отрезвляет псайкершу, и теперь она вглядывается в расчерченный тонкими полосками звёздного света бледный овал лица сквозь пелену слёз. Ожидание длится бесконечно долго, и оканчивается сдавленным, исполненным облегчением выдохом с её стороны и ухмылкой от друкари. «По крайней мере, не культист», — думает она, пока давление когтей на её лице сменяется почти что нежным поглаживанием, а хватка на запястьях становится чуть слабее. Она всё ещё не может выпутаться из неё, но и не стонет от боли. Какое прекрасное начало. — Не так уж плохо. Но будь на моём месте отправленный по твою душу убийца, ты даже не успела бы проснуться. И что бы нашли твои слуги? Лишь несколько остывших трупов, — друкари неодобрительно покачал головой. — Серьёзно, ты прокрадываешься в мои покои, будишь меня самым бесцеремонным образом и ради чего? Чтобы мне нотации почитать? И «несколько остывших трупов»?! Что ты сделал с несчастной охраной?! — Ничего, — друкари не удостаивает вспышку её раздражения даже прекращением своего дела, но зато с особым старанием проводит кончиками когтей по свежим ранкам, заставляя псайкершу поморщиться. — Твоя так называемая «охрана» настолько слепа и глуха, что мне не стоило труда пробраться сюда в полном облачении. Впрочем, чего ожидать от мон-каев? Особенно таких посредственных. Смешанная с текучим мёдом голоса Маражая надменность заставляют Миллеадх прерывисто выдохнуть и отвести взгляд. Как же раздражает, когда этот говнюк оказывается прав. А вот Абеляру найдётся ещё работа. Долговязый ксенос не двигается, продолжая сидеть на ней верхом, и не предпринимает попыток продолжить разговор. Почему-то кажется, что недостаёт некой важной детали. В полной экипировке, значит?.. — В любом случае, что ты здесь забыл, Маражай? Явно не остатки своей совести, в изначальном наличии которой я даже не уверена. Да и для пиршества время неподходящее. Сам знаешь, мне надо восстановиться после предыдущего раза. Она вернула взгляд обратно. В первые за долгое время она пожалела, что окна в её покоях были почти полностью закрыты плотными шторами. Узкие полоски звёздного света и её текущее положение не давали ни проверить её предположение, ни сосредоточиться на чём-то ещё, кроме мыслей о том, что будет, если оно окажется верным. — Свою игрушку. — Неужели так соскучился по своему драгоценному агонатору? Друкари только фыркнул на её попытку съязвить, после наклоняясь ниже, обжигая её лицо своим медовым дыханием. Миллеадх вспыхнула ещё сильнее, слабо надеясь, что красных щёк не заметно в царившем мраке. Ладонь эльдара переместилась чуть в сторону, фиксируя её голову в одном положении, а тёмные, сейчас кажущимися чёрными глаза неотрывно смотрели в её, затягивая и словно бы лишая сил сопротивляться. Хотела ли она сопротивляться? — А как ты считаешь? Действительно ли я мог придти к тебе только за ним? Вкрадчивый голос, сравнимый с мурлыканьем, показная нежность, за которой скрываются животная страсть с жестокостью, даже эти неестественно аккуратные прикосновения, за которыми лишь острые когти и новые волны боли... Невыносимо. И невероятно чарующе. — К-к... Она резко оборвала саму себя. Часть её хотела съязвить, заставив Маражая потерять интерес к ней на эту ночь и дать ей вернуться ко сну. Другая же отчаянно хотела не засыпать как можно дольше. Более того - эта, несомненно, предательская часть хотела прикоснуться к ксеносу, почувствовать его гладкую и вместе с теми покрытую шрамами и ранами кожу под руками, вкус его крови на языке. Слиться с ним, отдаться ему. И, как чётко поняла Милли, сейчас, в темноте покоев, могла восторжествовать только одна. — Конечно нет. У тебя ведь есть ещё одна игрушка, не так ли? Не шедевр эльдарского мастерства, но всё равно обладающая особой прелестью. Послушная, любопытная игрушка, к которой ты возвращаешься снова и снова... В горле пересохло, а сердце застучало ещё стремительнее, когда рука в латной перчатке спустилась на её горло, несильно его сжимая. Почему-то ей казалось, что Маражай сейчас должен был улыбаться той самой манящей, сводящей её с ума победоносной улыбкой с нотками кровожадности. — Продолжай, — командный тон, наверняка вызвавший в ней приступ раздражения, услышь она его от кого угодно ещё, сейчас отзывался волнами предвкушения. — И которая не хочет, чтобы её хоть когда-нибудь оставили в покое, — голос псайкерши стал ниже, чуть грубее и тише. Почему-то было одновременно стыдно и радостно. — Потому что она чуть ли не зависима от балансирования между болью и наслаждением; потому что она не может прожить и недели без вкуса горько-солёной крови своего мастера на языке. Потому что... Теперь лицо друкари было в нескольких сантиметрах от её собственного. Выгнись она в спине, и могла бы без проблем прильнуть к тонким губами. Если бы ей дали такую возможность, конечно. А Маражай всё продолжал пожирать её взглядом. Скользили ли его глаза по лицу псайкерши? Представлял ли он то же, что и она? Хотя ей стоило себя поправить - фантазия Маражая и его потребности могли простираться далеко за границы её воображения и шатающихся моральных рамок. Впрочем, если судить по его учащённому дыханию и бушующей Песне... — Да и ты сам на грани, не правда ли? Едва сдерживаешься для того, чтобы раздразнить меня, себя, нас ещё сильнее. Я же слышу, как отчаянно бьётся твоё сердце в груди, ровно как и шум крови в твоих сосудах. И куда направлены основные потоки. Даже странно, как много времени это заняло. С обеих сторон. — Маражай, — Миллеадх опустила голос до шелестящего шёпота, — прояви ко мне снисхождение. Возьми меня, наполни меня. Умоляю. Конец вышел слегка скомканным, смешавшись с шелестом ткани и её тихим стоном в момент, когда острые зубы друкари прокусили её нижнюю губу, а губы жадно впились в её собственные. Она всегда была слаба к боли - или, вернее сказать, слишком чувствительна, и даже этого насилия над её губами хватило, чтобы голова закружилась, а конечности сделались ватными. Лучше этого был только чужой язык, задевающий кромку зубов и настойчиво поглаживающий её собственный, дающий ей насладиться вкусом собственной крови и привкусом чужеродной слюны. Когтистая рука соскользнула с её горла, мягко сползла на грудь, одновременно с этим убирая слишком плотное, к её вящей досаде, одеяло, игриво прошлась по скрытому ночнушкой соску, прежде чем аккуратно обхватить грудь и смять её, послав волны мурашек по всему телу, и, наконец, усилить нажим, легко разрывая тонкую ткань и оставляя неглубокие царапины, из которых с каждой пульсацией рваных краёв вытекали капли горячей крови, начиная окрашивать воздух в цвета железа и страсти. В противовес началу, зубастый поцелуй закончился почти нежно и плавно, с друкари, слизавшим остатки крови и слюны с её губ пламенным языком и опустившимся ниже, к тонкой шее. Миллеадх застыла в предвкушении зубастого засоса, но вместо этого получила новое огненное прикосновение языка - теперь уже к пульсирующей жилке. В голове возникла картина истекающей кровью девушки и лакомящегося горячей кровью чудовища, вгрызающегося в остатки шеи и терзающего когтями хрупкое тело. Никогда в своей жизни она не ощущала такого разряда возбуждения, чуть ли не взорвавшегося внутри огненным смерчем. Довольный смешок со стороны друкари, и пару мгновений спустя он почти что милосердно отпускает её запястья, прекрасно зная, что теперь она не убежит и не подумает прервать их веселье. «Какой же он самодовольный говнюк», - с деланным раздражением подумала Миллеадх, требовательно прижимая Маражая ближе к своей шее одной рукой и сжимая его закованную в броню ладонь другой, упорно не отпуская начавшего артачиться эльдара, которому явно не пришлась по вкусу эта, как он наверняка подумал, глупая мон-каевская нежность. Конечно, на что она рассчитывала? Именно на это, потому что в следующую секунду тело друкари прошила судорожная волна, центром которой была сжимаемая слабой мон-кайкой узкая ладонь, сейчас сжимавшая её в ответ с достаточной для новых глубоких порезов силой. Блаженство... Её погружение в розовый туман прервал Маражай с коротким рычанием, сопроводившимся резким притоком прохладного воздуха каюты - не выдержавший друкари отшвырнул одеяло и, не тратя времени, самым банальным образом порвал её нижнее бельё. Миллеадх широко и триумфально улыбнулась, помогая своему «мастеру» войти в неё, предварительно дав себе насладиться чувством слегка подрагивающего члена и тёплого пирсинга, который так и хотелось ощутить не только подушечками пальцев. Впрочем, она может оставить своему дикому небольшой подарок. Псайкерша довольно откинулась обратно, сжимая простыни и выгибаясь дугой каждый раз, когда чуть ли не озверевший от похоти Маражай входил в неё до упора, почти что не заботясь о её комфорте и используя её как самую настоящую игрушку, впиваясь своими когтями в её широкие бёдра, шипя и постанывая с ней в унисон, снова и снова, пока их эмоции сплетались в один запутанный клубок накопившегося напряжения и почти противоестественного вожделения, стремясь найти выход... И не находя. Раз за разом, пока стоны друкари не сделали почти что болезненными, и, как могла бы подумать псайкерша, жалобными. Почти что как крик замученного фелинида - хотя и она была не лучше. Кровь и смазка лились сладкой рекой по внутренней стороне её бёдер, в горле пересохло от стонов и криков, голова снова кружилась в предзабвенном тумане, но зато её душа сейчас ликовала настолько сильно, что она была готова простить себе все маленькие слабости до этого. Готов ли был смириться с ними Маражай для избавления от точившей его изнутри сладкой муки? Миллеадх позвала его по имени, одновременно с этим раскрывая руки в предложении объятия. И мягко, дерзко улыбаясь, стараясь смотреть в тёмные глаза друкари. Казалось, она почти что видела скривившиеся в отвращении губы и пренебрежительные искры во взгляде. Понял ли сам Маражай, что его единственным спасением было принятие её предложения? Скорее всего, потому что вскоре гибкое, сильное тело сжало её в стальных объятиях, в которых не было ни грамма нежности, ни унции теплоты, но зато был бескрайний океан похоти и желания - и разве этого не было достаточно? Смотря прямо в лицо Маражая, псайкерша провела кончиками пальцев по позвоночнику, посылая разряд, второй, третий... И одновременно с друкари погружаясь в новые волны экстаза, стараясь запомнить каждое выражение его лица, каждый стон, каждый крик, его когти в своей плоти и странную смесь запахов их плотской страсти, настолько же непривычную, насколько же и опьяняющую. Получивший своё Маражай отпустил её сразу после окончания, приподнявшись на локте и привычным жестом сжав её подбородок. — Что? Миллеадх, лежавшая с видом сытой кошки, скрестила подрагивающие руки на груди, невольно задевая свежие порезы. — Не пришлись по вкусу мон-кайские нелепости? Но разве не они подарили тебе просто незабываемое наслаждение и, в конечном счёте, освобождение? Послышалось тихое шипение, в котором проскальзывало непривычно мало ноток типичного для друкари раздражения. Понравилось? Не стоит ожидать признания в любом случае. Маражай отстранился, стоя на коленях, и сердце псайкерши невольно вздрогнуло. Не перегнула ли она палку? Хочет ли она провести остаток ночи одна только для того, чтобы поутру избегать тёмного взгляда? — Маражай, — теперь её тон был мягче, покорнее, а сама она привстала на локтях вслед за эльдаром, протягивая руку вперёд и несмело кладя на его грудь возле сердца, — прошу, останься со мной ещё немного. Зачем останавливать наше веселье, когда мы только начали? Дай мне немного времени на отдых, и мы сможем показать друг другу новые грани экстаза. Самоуверенная улыбка сменилась на скромную, почти заискивающую. Друкари же нет, не ушёл, но откинулся назад, властным и нетерпящим возражения жестом увлекая её за собой и давая лечь на свою грудь, теперь покрытую кристаллизовавшимся потом. — Мне нравится твоя уверенность, даже если она и зиждется на том, что ты переоцениваешь свои возможности, — коготь ласково прошёлся по её щеке, опустившись на шею и остановившись возле сонной артерии. — Поэтому отдыхай, пока можешь - я жду от тебя ещё большей... изобретательности. И готовности получить свой маленький, но необходимый урок. Мурчащий голос только заставил её улыбнуться. Почти счастливо, пожалуй. Было бы странно быть абсолютно счастливой в её текущем положении, но сейчас Миллеадх не задавалась новыми вопросами. Размеренный, хоть и оглушительно быстрый темп сердца друкари странно успокаивал, ровно как и тепло его тела с привычным холодом брони, пусть и в виде одной лишь перчатки. «Как уютно», - подумала она, прикрывая глаза.