замкнутый круг

От дешёвого табака на голодный желудок тошнит, но Маквриз всё равно затягивается в последний раз; выдыхает клубы дыма перед собой и меланхолично встречает взгляд бритого напротив. За ним — ещё трое. Какая честь, вы только посмотрите на этих отморозков — все они собрались здесь сегодня ради него одного, можно ли тогда сказать, что он весьма популярен? Губы ломает шальным безумие улыбка, за ней пусто, за ней — ему нечего терять. Жизнь Маквриза, безусловно, не полное дерьмо, но и нет в ней абсолютно ровным счётом ничего; цена его жизни такая же — она не дороже листовки, что на каждому углу раздают промоутеры, а после летит в мусорное ведро. Может, это то, что называют затянувшимся переходным возрастом, может он попросту застрял в нём? Пальцы находят железный прут, сжимают его; Маквриз закидывает своё «оружие» на плечо небрежно, вытягивает вторую руку и сгибает пальцы, без слов желая каждому из них сходить на три весёлый буквы. Некоторые любят учить, как правильно жить, даже о том, чего обязательно нужно добиться; самый стандартный набор: хорошее обучение, престижная работа, семья; купить свой дом, машину, завести детей там. Это видимо должно решать все проблемы, закрыть дыры, которые есть в тебе. Это видимо должно придать смысла, стать целью, ради которой стоит просыпаться каждое утро. Маквриз просыпается просто потому, что у него нет выбора. Кто-то скажет: «Выбор есть всегда», — кто-то сходит на все четыре стороны — сигать с моста и становиться хроникой в вечерних новостях в его планы не входит. И какие проблемы тогда? Да никаких проблем. У Маквриза нет никаких проблем. Он пинком пробивает брюшную полость одному из налетевших, замахивается прутом, но второй успевает увернуться. Окей, подобное красиво только в кино, подобным и убить можно. Он замахивается ещё раз, бьёт по ногам, бьют и его, прямо по рёбрам; вот это уже — дерьмо. Никто не говорит, что смысла попросту может не быть. Куда ему, пацану, понимать, что всё это от дури в голове, ветер там, глупости; ничего серьёзного, остепениться бы и повзрослеть бы ему, не забивать голову глупостями: все так живут и что? Время высчитывает года и ничего не меняется, кажется, там даже дури нет — пусто там, чем не заполняй — эфемерно, рассыпается в руках, как сухая глина; любая эйфория мимолётна, не залатает трещины. Может, он просто дефектный, такое тоже может быть. Маквриз хрипло смеётся, сплёвывает кровь на землю, лопатками упирается в стену. В нём нахальства больше, чем этого самого смысла — он из него соткан; лучше, чем ничего, думает он, равнодушно наблюдая за последним, обещающим, что прикончит его. Ну, давай? Был у него как-то знакомый. Хороший парень, вся святость мира сошлась в нём, великодушие и добросердечность. Маквриз думал тогда: «Как же выживаешь ты?». — Маквриз почти позавидовал тогда: столкнись они в драке, он вышел бы победителем, но это всё равно заведомый проигрыш — у того под ногами прочный фундамент, то самое в жизни, что придавало смысла и заставляло двигаться вперёд не из упрямства и не слепо. Тот говорил: «Эй, ты звони если что», — «Не молчи», — Маквриз усмехнулся лишь тогда, бросил в ответ ничего не значащее «Ага». А что говорить-то? Ему нечего сказать, всё это такие глупости. Маквриз валит последнего, сбивает колени о землю, придавливая собственным телом. Заносит руку для удара, бьёт в лицо. Ещё раз. Ещё. Маквриз живёт так, как получается. Получается — не очень. Но и что с того? Это его жизнь и он волен прожигать её, как угодно; только это и остаётся. Как-то он видел сон. О долгой прогулке. Этот сон был, как на яву, в этом сне он был живее, чем сейчас, несмотря на бьющий в крови адреналин и бешено клокочущее сердце в груди. Маквриз запрокидывает голову, холодная капля дождя падает на скулу, обжигает кожу; мокнуть ещё. Это был долгий сон и долгая, по настоящему долгая прогулка. После него фантомной болью сводило ноги. После него ему было тошно и он подумал тогда: «Этот-то, мушкетёр, надеюсь у него ок всё. Хорошо бы, дошёл он». — Таких встреч в жизни не бывает, та встреча возможна была лишь потому, что была нереальна — там собрались пацаны разной масти; там же и полегли почти все они. А может и все, откуда ж знать ему. Такие встречи если и случаются, то не заканчиваются ничем хорошим. Хорошо, что это был только сон, думает он — «ничего хорошего» в таком разрезе не хотелось. Ничего хорошего дать он и не может, по крайней мере — ненадолго точно; доказано Питером Маквризом. Дождь прибивает пыль к земле, размывает кровь; волосы липнут к вискам, липнет к телу одежда. В заднем кармане вибрирует телефон, и он заставляет себя начать двигаться снова. Жизнь Маквриза, безусловно, не полное дерьмо, но и нет в ней абсолютно ровным счётом ничего, да и какая разница? Замкнутый круг, противоречие на противоречии: разницы нет, но иногда бьёт по мозгам, тянет в суицидальное безрассудство; он живёт от момента до момента, ему так плевать и он никак не может ей насытиться. Одно неизменно — ему так всё равно, что будет дальше и чем в конечном итоге закончится, ведь какая разница — это не стоит ничего. Только моменты, эфемерное, что рассыпается в руках сухой глиной.