Дети подземелья II

ноябрь 1994-го…

      Ночь Филатов провел в метаниях мысленных и физических: ворочался с бока на бок, думал о плохом, да и рука, откровенно говоря, побаливала. Еще и на улице кто-то шумел, постоянно срабатывала автосигнализация, а жильцы сверху, не заботясь о покое других, до зари сражались за бутылку «Кубанской».       Валера прокручивал вновь и вновь с Сашей потасовки мгновения. Да, не стоило бить друга по лицу, хоть это и казалось единственно верным выходом. Но иначе бригадира от гордыни исцелить Филу не представлялось возможным: разговоры не действовали на него, обиды других он воспринимал за фанфаронство и капризы. Быть может, сегодня Белый наконец поймет, что заигрался в могучего авторитета? Что пора унять вышедшую из-под контроля спесь и видеть чуть дальше собственного эго.       Перевернувшись на спину, Фил о жене мыслить стал, с которой вынужден находиться в разлуке. Каждая минута, проведенная вдали от нее, тысячекратно усиливала его беспокойство. Несомненно, звуки и кадры пальбы еще долго будут мучить бедняжку. Как она, что сейчас с ней? Хнычет украдкой или уснула уставшая?..       Томка, увы, была далеко и Валера не имел возможности ее утешить. Не мог обнять, прижать к себе, подарить хотя бы мнимое ощущение безопасности. Смотря в потолок, Фил сам себе обещал, что после рождения дочери они однозначно переберутся в Ялту. Пропади пропадом эта треклятая Москва, где каждый мнит себя императором. Уйти в каскадерство, продюсировать кино, не обрекать семью на риски — вот чего Филатов воистину хотел и, засыпая, думал о жене и малышке. Думал, как ему хочется рядом быть, как не хватает ему Томкиных объятий. Ее улыбки, голоса, запаха волос, да даже упрямства и своенравия…       Проснулся Валера так же резко, как и уснул — соседи сверху решили похмелиться. Под грохот бутылок Фил на диване осел и шикнул, придерживая вышедшую из строя руку. Потер лицо, зевнул во весь рот, осмотрел кровоподтек на забинтованном предплечье.       «Ничего серьезного», — подумал он. — «До дочуриной свадьбы заживет стопудово».       Саша, определенно, уже не спал — из комнаты Валеры, которую занял бригадир, тянулся флер никотиновый. Армейская привычка не позволяла Белову поздно вставать, а, быть может, он и вовсе спать не ложился. Тем не менее заходить к нему Филатов не стал — контактировать после вчерашнего не шибко хотелось. Посему, размяв плечи, он в ванную побрел, мечтая поскорее прохладной водой умыться.       Стоя над раковиной, Фил ополоснул лицо и протер ладонью запылившееся на стене зеркало. И оттуда, из-под мыльных разводов, на него посмотрел какой-то человек озлобленный: не было в его карих глазах тех звезд, что сверкали в живом взгляде мастера спорта; не было на лице ни свежих шрамов, ни рубцов и оттого кожа его казалась, как на трупе, посмертно загримированной…       Валера проморгался, потряс головой и еще раз окатил лицо в надежде смыть с себя вместе с водой и морок. Из ванной он на кухню, пошатываясь, пошёл, где стены словно пропитались запахами кулинарных «шедевров» теть Нины: горелое масло, рыбный душок, чесночные пары, которыми она настойчиво лечила соседей; а еще благоухал тут ромашковый отвар, коий она принимала, борясь с бессонницей.       Плеснув в кружку из-под крана воды (чаи распивать в одиночестве не имелось у Фила желания), он сел за стол и, голову задрав так, что коснулся затылком прохладной стены, принялся анализировать. Ему очень хотелось Томке позвонить, но Саша запретил строго-настрого. Собственно, Валера и сам хорошо понимал, что «светить» местоположение через сотовый — идея не самая лучшая. Неизвестно, кто за нападением стоит, к тому же Белый уверен, что задействованы федералы. Он полагал, будто люди из министерства добрых дел только и ждут, чтобы «объект» рассекретился. Нельзя совершать ошибку, давая о себе знать, ибо это повлечет второе, скорее всего, более успешное покушение. А его пережить, как ни крути, уже вряд ли получится.       Играть в кошки-мышки с вездесущими особистами — дело заведомо проигрышное. Вчера, задолго до стычки, друзья обусловились, что сегодня необходимо встретиться с Зориным. Уж если кто и в состоянии чекистов приструнить, так это точно чиновник, приближенный к госаппаратной верхушке. Однако имелось некое «но», самую малость смущающее Валеру: как им прокрасться на аудиенцию к старику, не угодив в ловушку?       Сидеть на месте и по-девичьи вздыхать не входило в планы Филатова. Хочешь не хочешь, а с Белым придется поговорить и предложить альтернативные способы коммуникации с Зориным.       Обмозговывая, как и что уместнее будет сказать, Валера для начала в комнату тети Нины направился. Там на хранение он оставил рубашку и пальто, которые аккуратно висели на вешалке. Орудуя лишь здоровой рукой, он случайно задел дверцу скрипучего шкафа, откуда, как дар, преподнесенный с небес, выпала косынка траурная. Появилась она с тех самых пор, как пришел почтальон и вручил тете Нине похоронку, в коей сказано было, что ее сынишка-солдат погиб смертью храбрых в плену афганских моджахедов.       Застегнув рубашку, Фил к комоду прошел, где лежали его часы наручные. Лежали они подле черно-белого снимка забавного паренька — ботаника Митеньки. Посмотрев на парнишку с оттопыренными ушами, который держал в одной руке автомат, а другой служебную овчарку поглаживал, Валера невольно остолбенел, думая о всех известных ему и погибших Дмитриях.       Кое-как отведя от фото солдатика взгляд, Филатов решил как можно скорее из комнаты выйти. Траурная косынка, кою он в ладони крепко сжимал, приковала его внимание. Запнувшись об очередной не убранный с дороги мешок, Валера часы из рук выронил. Чертыхнувшись, он опустился вниз, придерживая под локоть ноющее предплечье.       — Твою мать, — тихонько ругнулся он, осматривая часы на факт повреждения.       Их ему Томка подарила в тот самый день, когда сообщила о беременности. В связи с этим Валера часы как зеницу ока хранил и ломать не планировал до самой старости. Слишком много значимости они несли, несравнимой ни с одним подарком. И плевать Филатовым было на любые приметы и всенародные суеверия: чушью считали они, что подаренные часы будут в разы быстрее отсчитывать угасающей жизни время.       Сашка меж тем уже в холле был одетый и готовый на встречу к Зорину ехать. Он стоял у окон, заложенных кирпичом, и курил, будто бы видел, что во дворе происходит. Белов обернулся на звук упавших часов и обнаружил Фила на пороге комнаты.       — Разбил? — спросил повседневным тоном бригадир, словно вчера не случилось ничего особенного.       — Вроде, нет. Циферблат литой — ни единой царапинки.       Ни за что не смотреть друг другу в глаза — вот правило, которого придерживались парни. Саша принялся ходить взад-вперед, Валера же, кинув на тумбу ключи, занялся созданием из траурного платка повязки косыночной.       — Я тут подумал… — всё так же не поднимая глаз, начал Фил неуверенно. — Нельзя тебе сейчас высовываться. Я один поеду.       Белов наконец-то затормозил, а то ходил, как неутомимая игрушка на батарейках. Снял с плеч накинутый небрежно пиджак и осел на Зимовцева мотоцикл.       — С какого хера? — прохрипел он и затянулся сигаретой тлеющей. Украдкой на Фила, повернутого полубоком, взглянул, готовый чуть что скосить глаза в сторону.       — А если с тобой что случится? Не дай Бог, конечно, — на всякий пожарный Валера плюнул три раза через плечо и постучал по голове, не найдя рядом иного «дерева». — Ты не подумал, что будет с пацаном? А Ольге как дальше жить прикажешь?       — А если с тобой что случится? — чуть громче спросил Белов, на что Валера сдался и все-таки одарил его взором.       Отвернувшись почти одновременно, друзья подались в разные стороны: один засеменил к окну, второй переместился ближе к выходу.       — А со мной, Сань, ничего не случится, — пробормотал Фил, сделав вид, будто всецело занят процессом изготовления повязки. — Им ты нужен, а не я. Так что кончай хорохориться.       Вывод, который Филатов заключил, заставил Сашу снова странствовать из угла в угол. Точно полоумный, он бродил туда-сюда, о чем-то сосредоточенно думая.       — Сань, береженого Бог бережет, — добавил Валера, видя сомневающегося бригадира. — Не стоит испытывать судьбу. Хоть раз поступи не по-своему.       — Ну, хрен знает…       — Ты оставайся, а я как что выясню, отзвонюсь сразу же. Там и решим, что делать будем. Договорились?       Саша, обернувшись, на сей раз открыто посмотрел и Фил тоже не стал глаза прятать; он протянул руку, желая не только скрепить уговор, но и примириться после давешнего.       — Добро, — бригадир без промедления пожал предложенную ладонь и уже хотел было отстраниться, но Валера, как бы останавливая его, сжал чуть сильнее пальцы:       — Братишка, ты прости меня за вчерашнее. Я погорячился.       Саша улыбнулся подбитой губой и потряс руку Филатова, ничуть не тая обиды.       — Да ладно, замяли, — сказал он и недолгое мгновение спустя притянул лучшего друга к себе в объятия.       Чувство примирения окатило мужские сердца трепетным, горячим потоком. Вновь объединенные, они словно энергию, необходимую для будущих сражений, восстановили и с лихвой восполнили. Вдвоем они всё преодолеют, всё переживут и в старости, вспоминая буйную молодость, еще посмеются. А этот дурацкий, нелепый эпизод (с «мордобитием») будут в красках пересказывать внукам.       Покончив с объятиями, Белов подмигнул и, освободив руку Валеры, направился к «Яве»; отвинтил мотоциклетное зеркало и к окну подошел, дабы разглядеть во дворе обстановку. Фил же взял с тумбы ключи, вложил в кобуру пистолет и растянул губы в совершенно нахальной ухмылке:       — И все-таки, Сань, ты был не прав, — бросил напоследок боксер и вышел из комнаты, победно хихикая.       Саша кивнул, полностью признавая вину, и улыбнулся, глядя в спину друга, в коридор отправившегося. Закурил, присев на диван, и подтянул к себе за шнур телефон стационарный. Бездействовать и отсиживаться бригадир всей душой не терпел, но участь его, увы, свелась к мучительному ожиданию.       — Фил, аккуратнее там! — крикнул, постукивая нервно ботинком, он, однако в ответ лишь ключи в замочной скважине лязгнули.       Выйдя из подъезда, Валера сразу же за угол завернул, озираясь настороженно на прохожих Булатниковской улицы: школьники, работяги, офисный планктон — встречались ему, вроде, обычные с виду люди. Тем не менее расстояние до телефонной будки, мимо которой Фил раньше каждый день проходил, показалось ему долгим и непреодолимым путешествием, а раздобыть в карманах жетон или монетку для совершения звонка — задачкой с повышенным уровнем сложности.       — Добрый день! Приемная Зорина, — поприветствовала звонящего юная мадемуазель приятным, нежным голосом.       — Здравствуйте. Могу я поговорить с Виктором Петровичем?       — Представьтесь, пожалуйста.       — Партнер по теннису, — сказал Фил, некоторое время поразмыслив над псевдонимом.       — Секундочку…       Говорят, музыка при ожидании ответа помогает успокоить людей и стимулирует дольше оставаться на линии. Но Валере — боксеру, а не выпускнице института благородных девиц — произведение классической музыки, играющее больше двух минут, только на нервы действовало. Видимо, старый хрыч не желает отвечать и изобретает себе железное алиби. По-любому, прикажет секретутке отклонить звонок или придумать какое-нибудь нелепое оправдание.       — Слушаю, — удивительно, но чиновничий голос все же прервал выступление симфонического оркестра.       — Здравствуйте, Виктор Петрович, — заговорил Фил, провожая взглядом двух подозрительных амбалов. — Меня зовут Валера, я Сашин друг. Можем ли мы с Вами встретиться по поводу вчерашнего?       Зорин вздохнул, немного помолчал и протянул, не удосужившись скрыть очевидное нежелание:       — Ну ладно, Сашин друг. Давай встретимся. Знаешь в Новогиреево бильярдный клуб «Француз»?       — Угу, знаю.       — Погоди минутку… — старик то ли график сверить решил, то ли завтрак закончить, ведь всё это время без зазрения совести прихлебывал чаем. — В полдень у меня встреча с министром, в десять-тридцать стратегическое совещание… К девяти успеешь подъехать?       Взглянув на часы, Фил беззвучно простонал, однако вслух произнес решительное:       — Я успею.       — Что ж, тогда до встречи, Сашин друг. Смотри не опаздывай.       Издав нечто, похожее на издевательский смешок, Зорин повесил трубку. Видимо, общаться и как-то контактировать с Беловым или его людьми чиновничку, не раз подмочившему репутацию, не дюже хотелось.       — Мудак старый… — так охарактеризовал собеседника Фил, что чуял в речах бюрократа очевидное равнодушие.       Раздобыв в кармане второй жетон, Валера стал набирать номер Карельского. Однако на последней цифре дрогнула его рука и скрепя сердце Филатов нажал на тумблер таксофона. Он очень хотел жене позвонить, но посчитал неправильным тревожить Томку в столь раннее время. Девчонки и так натерпелись сполна, негоже беспокоить их без должного повода.       Стукнув кулаком по металло-пластиковой стене, Фил покинул телефонную будку. Оглядевшись, он в сторону табачного ларька зашагал, где обычно кучковались таксисты. К счастью, ему не пришлось далеко идти — в метрах пятидесяти от Филатова затормозил желтый автомобиль с фирменным световым плафоном на крыше.       — Командир, — Валера постучал в водительское окно, чем напугал извозчика, готовящегося испить чай и перекусить овсяным печеньем. — До Новогиреево домчим за двадцать минут? Я не обижу.       В качестве доказательств Фил наличные показал, которые таксист и за месяц не зарабатывал. Усатый мужичок чуть ли не залпом горячий чай поглотил и вцепился в руль, намеренный хоть на край света ехать.       — Садись, сынок! — зазывал он в салон. — С ветерком прокатимся.       Валера занял пассажирское, захлопнул дверь и, подняв пыль, «жигуль» резво с места тронулся. А наручные часы неумолимо двигали стрелки вперед, не думая ни на секунду остановиться. Хоть Филу и хотелось, чтобы время замерло, его мечте не суждено было сбыться.

***

      Оля стояла у окна, обвив себя руками; наблюдала, как Емеля семечки лузгает, сидя «на кортах», пока Макс, голый по пояс, делает зарядку. Едва солнце поднялось, Карельский покинул дом и отправился на пробежку. Она слышала, как он ушел, оставив Олега стоять на стрёме. Макса не смущало, что пар идет изо рта и что градус был отнюдь не летним. Впрочем, телохранитель Ольге всегда некоего человека из будущего напоминал или непобедимого робота из боевиков, которые Саша вечно смотрит по телеку. Стойкий, разумный, хладнокровный и сдержанный — прямо Терминатор советского пошива. Правда, сейчас Макс свое звание Робокопа под сомнение подводил, ибо дурачился по-ребячески с Емелей.       Тома проснулась, сладко зевнув, и спросонья потерла припухшие глазки. Девушка делила лежанку с малышом, укутанным во все имеющиеся в доме телогрейки. Оля ночь провела, глаз не сомкнув, Тамара же отключилась примерно на рассвете. Последнее, что она помнила, как небо заревом зашлось, ей еще показалось это очень красивым: алые облака, будто раскрывающиеся бутоны роз, украсили темно-фиолетовое, сумеречное небо. Кровавые ассоциации тоже приходили на ум, но девушка им внимать категорически отказывалась.       — Доброе утро, — шепнула Филатова, различив в ярком свете силуэт подруги.       Оля от окна как-то стремительно отошла и буркнула далеко невежливо:       — А оно разве доброе?       Белова схватила детскую бутылочку со стола и нервными движениями смесь встряхнула. Макс ведь вчера в кладовой еще и манную кашу раздобыл, а с утра пораньше у соседствующей бабульки молоком и творогом закупился. Ванюшку по расписанию давно пора было кормить, потому Ольга села на диван, склонившись над завозившимся под фуфайкой ребенком.       — Ванечка… просыпайся, сынок, — ласково зашептала девушка. Она погладила ручонку, которую младший Белов держал у рта и по привычке большой палец посасывал.       Тома заметила, как нежность в голубых глазах вдруг сменилась беспокойством, погаснув.       — Оль? — спросила растерянно она, наблюдая, как подруга касается то губами, то тыльной стороной ладони лба сынишки.       — Он огненный весь, — просипела взволнованно мать, будто бы не в ответ, а просто факт пустоте констатируя. — Ванечка, вставай, малыш. Пора просыпаться.       Иван Александрович рос не самым капризным юнцом, однако на сей раз рассвирепствовал не на шутку: пробужденный мамой, он возмущенно запищал, заегозил, а потом и вовсе жалостливо захныкал.       — Мокрый, как мышонок, — говорила голосом, что вот-вот в плач перейдет, побледневшая подстать фамилии Белова.       Она взяла на руки плачущего малыша и, укачивая, заходила по комнате. Тома кое-как с дивана поднялась напуганная и взволнованная не меньше самой родительницы.       — Может, Саше позвонить? — предложила она, глядя на суетливую подругу.       Сердце Оли, которая, как и любая мать, желала своему ребенку только лишь лучшего, не могло выносить и терпеливо смотреть, как ее сыночек мучается. Каждый всхлип буквально стрелой вонзался в нее, беспомощность сковала цепями руки. А Ванечка плакал, истошно вопя, и сказать не мог, что конкретно его беспокоит: то ли колики в животе, то ли одолевают зубки… И Белова в конце концов не смогла слезы сдержать, услышав свистящий кашель мальчонки. Она ходила по спальне, не зная, как помочь малышу, и костерила мужа, которого опять не было рядом, словно так и положено.       — Черт бы их всех побрал, уродов вонючих! — простонала мученически девушка, прижимая ребенка к груди, что закатывался в истерике.       Сдали нервы даже у той, которая скрепя зубами, но молча переживала тяготы брака с бандитом. Материнский инстинкт обострил вмиг всё то, что четыре года подряд некогда-Сурикова пыталась игнорировать.       — Оль, умоляю, не истери. Возьми себя в руки, — Тома попыталась Белову от метаний по комнате остановить, за что получила отпор совсем не дружеский. — Пожалуйста, перестань. Успокойся.       Переключить внимание Ольги от такой несчастной себя Тамара смогла лишь с помощью вопросов о Ванечке: предложила горлышко повнимательнее на свету рассмотреть и подержать его, пока Белова в сносное состояние возвращается.       — Скарлатина, наверное, — предположила юная и не совсем опытная мать, целуя то и дело малыша в горячий и потный лобик. Слезки из глаз ее продолжали течь, правда, уже не таким обильным потоком. — Надо врача. Здесь ни лекарств, ни элементарных условий.       — Поняла. Сейчас что-нибудь придумаем.       Томка считала победой уже то, что смогла усадить Белову на диван и минимизировать количество крокодильих слез, коими она плакала. Шустро преодолев расстояние от комнаты до веранды, она распахнула дверь и Макса, решившего Олега рукопашному бою обучить, окликнула.       — Что стряслось? — мужчины замерли на местах, не выходя из боевых позиций.       — Ванька заболел. Надо Саше звонить срочно.       Карельский порог дома пересек за считанные секунды. Он вбежал в комнату, где Оля раскачивалась из стороны в сторону с малышом, и спешно набрал номер на сотовом. Емеля с Томой следом зашли, готовые наперегонки мчаться до ближайшей аптеки. Филатова покусывала костяшки, поднесенные ко рту, а вот Олег как-то смутился от пронзительного детского крика: то ли не умел контактировать с теми, кого не видно из-под стола, то ли воспоминания нехорошие словил о своем несчастном младенчестве.       — Аллё, Саш, у Вани температура высокая, — говорила Оля, прижимая телефон к уху плечом, и пыталась унять сынишку, кричащего все жалостливее и жалостливее. — Либо врача надо сюда вызывать, либо в больницу везти срочно… Угу, хорошо. Макс, возьми трубку.       Карельский взял аппарат и молвил короткое «Понял» и емкое «Сделаем».       — Оль, собирайтесь, — сказал он, завершив с начальством общение. — Я через минуту буду в машине.       Максим оделся в разы быстрее, чем горит среднестатистическая спичка, и даже успел портупею застегнуть и вооружиться «стечкиным».       — Олег, сидите тихо. И никакой самодеятельности, — раздавал команды Робокоп, на что Емеля угукал послушно. Но Филатову, разумеется, предложенный вариант категорически не устраивал.       — Я здесь не останусь одна, — ища поддержку, она посмотрела на Ольгу, которая, признаться, на Томкином месте поступила бы точно так же.       Карельскому хватило лишь взгляда, чтобы решение Беловой понять, поэтому он кивнул и дал Олегу приказ выгонять из гаража вторую машину. Подумалось Максу, будто в его «БМВ», в багажнике которого хранился настоящий оружейный склад, перемещаться менее безопасно, чем в Емелевском «мерине».       Наспех собравшись, укутав малыша в верхнюю одежду и перепачканную побелкой фуфайку, девушки покинули дом следом за широкоплечими гувернантками. Сесть за руль молодому буяну Карельский, мягко сказать, не позволил — пинками прогнал с водительского сиденья еще и подзатыльник за отсутствие субординации выписал.       «Мерседес» покатился по ухабистой тропе и вылетел на шоссе, взяв курс на Лыково. Ванечка чуть притих, играя с крестной у мамы на руках, ведь еще не знал, что совсем скоро ему предстоит себе дорогу в больницу плачем душераздирающим выстрадать.       Заявленная операция «Перехват» шла меж тем полным ходом: на въезде в Троицкое добрый дядя Стёпа — милиционер махал всем машинкам палочкой в черно-белую полосу. И если бы дядя Макс не сообразил, что творится, вовремя, можно было и не мечтать о врачах и о спасении маленького Белова.       — Оля, — обратился Карельский к матери, беду инстинктивно почуявшей, — у меня с собой два стола, Олег тоже подпоясанный…       — Прелестные новости, — перебила девушка, теснее прижимая к себе ребенка.       — Досмотрят — не отмажемся. А тормознут стопудово.       Предсказание Карельского сбылось моментально практически — один из служивых, поджидающих на посту, махнул шоферу «мерина» жезлом.       — Оль, щипни, что ли, Ваньку. Надо, чтоб заплакал, — Макс, увидев разгневанные в зеркале заднего вида голубые глаза, поспешил объясниться: — Оля, я очень прошу. Иначе не проскочим.       Ненавидя всех и вся, сокрушаясь и сопротивляясь до самого последнего мига, Белова все-таки гадкое указание, данной ей, бранясь, но выполнила. Бедный мальчонка, страдающий из-за собственного отца, снова горько расплакался: до хрипоты, до покраснения — чрезвычайно убедительно.       Томка молчала весь путь и сейчас посчитала нужным не вставлять свои две копейки. Оля и так была на взводе и любой выпад сейчас воспримет как повод для очередной истерики. А Филатовой многое хотелось сказать, например, обвинить нянек в жестокости. Но, как ни крути, была у Максима весомая причина просить играть по его правилам.       — Приехали, блять, из пизды на лыжах, — описал происходящее Олег, вжавшийся в спинку пассажирского кресла. Не верилось ему, как и другим, что сжалится мордатый мент, заболевшего ребенка увидев.       — Тихо, — шикнул на кадета Макс, наблюдающий из-под солнечных очков, как к ним инспектор дорожно-патрульной службы движется.       — День добрый! — обратился милиционер, козырнув энергично. — Я инспектор Петров. Будьте добры, документики.       Атмосфера в авто была накалена; каждый пошевелиться боялся. Тамара забыла, что можно дышать. Ей казалось, пикни она, доблестный правозащитник ее из машины, как вооруженного преступника, за шкирку вытащит. Только лишь Макс вел себя так, словно не происходит ничего из ряда вон выходящего: был приветлив и даже о погоде шутил, а когда Белова обратилась с просьбой к сотруднику ДПС, моля поскорее отпустить, кинул безмятежное «Оль, не нервничай».       — Всего доброго, — попрощался инспектор Петров, возвратив Карельскому свидетельство и водительское удостоверение.       Оля не знала, тронул ли мужчину детский плач или нечто иное заставило смиловаться. Так или иначе, она поблагодарила капитана за службу и «Мерседес» отправился в путь, какое-то время соблюдая для вида скоростные ограничения. Пока Емеля, получивший от Тамары Георгиевны за брань нагоняй, пытался делиться эмоциями более культурно, Карельский в зеркало дальнего вида наблюдал, как добрый дядя Стёпа уже кому-то отзванивается по личному сотовому.

***

      — У нас в Бресте есть на что поглазеть, — не умолкал таксист, к которому «посчастливилось» обратиться Валере. — А колбаса у нас какая, м-м-м! Полендвицу когда-нибудь пробовал?       — Не пробовал, — буркнул Фил, гипнотизируя врата, в которых с минуты на минуту должен объявится Зорин.       — Тю! — воодушевился белорус, обнаружив очередную тему, о которой можно трещать без умолку. — Зразики наши беловежские, поди, тоже не ел?       — Угу, тоже.       И таксист принялся надиктовывать рецепт, аппетитно и полюбовно причмокивая:       — Их готовят из свининки, которую начиняют ветчиной, зеленым горошком, луком и тертым сыром. Потом жарят, запекают и подают с маринованным лучком. Под фанфурик залетает — пальчики оближешь!       Слава всевышнему, в ворота зарулил элитный конвой, состоящий из дорогих иномарок. Телохранители, настроенные серьезно, вышли из авто и, окружив правый бок, распахнули дверь заднюю. Представительный чиновник ступил на бордюр, он был стар и на лицо хитер, нечестен. Одетый с иголочки и тщательно ухаживающий за собой Зорин создавал имидж влиятельного и чрезмерно напыщенного человека.       — А сырок из козьего молока! — всплеснул руками седой таксист, скучающий по малой, горячо им любимой Родине. Но Фил полет его гастрономических мыслей прервал:       — Отец, подождешь меня здесь? Оплата по нашему с тобой тарифу.       — О чем разговор? Конечно, подожду! Я тебе еще не рассказал про налистники и саладуху.       Валера проследил, как Зорин в бильярдную вошел, и поспешил из такси выбраться. Минуя лужайки, где по весне нарциссы и пионы растут, он шел к зданию, в котором Катальский любил устраивать с Белым турниры. Ужасно все-таки осознавать, что вчера они с Сашей могли умереть, как и Андрюха. Озверели «законники» (к этой версии склонялся Фил) — за месяц ликвидировали с десяток бандитов.       Чиновничка Валера в главном зале нашел, где располагался бильярдный стол, окруженный удобными креслами для отдыха между партиями.       — Здравствуйте, Виктор Петрович, — изловчился поздороваться сквозь охранников он, преградивших ему дорогу.       — Полно, ребята, — поморщился старик и бугаи как по щелчку разверзлись в стороны. — Доброго полудня, Сашин друг. А говорил, не опаздываешь.       — Я на улице ждал. Не хотел к себе внимание привлекать или Вас своим присутствием дискредитировать.       Судя по лицу, на котором отразилось что-то вроде «Люблю подхалимаж», Зорин оценил о себе ненаглядном заботу.       — Сыграем? — предложил он, жестом пригласительным к себе воззвав, и протянул Филатову кий, к стенду до того прикрепленный. — Какую предпочитаешь из дисциплин: свободную, динамичную, комбинированную?       — Виктор Петрович, да я дилетант, — улыбнулся Валера, вспомнив рассказы Саши. Хрыч любит считать себя лучшим на фоне других, и почему бы этим не воспользоваться?       — Да ладно прибедняться, — хохотнул старик. — Не бойся, я учту, что ты у нас орел с крылом подбитым.       И началась увлекательнейшая игра, но не только в «Пирамиду» — Фил мастерски на себя роль неумельца и растяпы примерял, поддаваясь на радость деду. Зорин не понял, что Валера не такой уж и профан и что специально счет сливает; не понял истинных мотивов соперника в игре и победил, искренне думая, будто баллы сегодня что-то решают.       — Ну, вот и всё — партия, молодой человек! — развел руками бюрократ, забивший якобы рекордное шаров количество.       — Виктор Петрович, — обратился к чиновнику Фил, что, пока дед отвернулся, покрутил кий меж пальцев профессиональным маневром, — а Вы уроки случайно не даете?       — Но-но-но! — окончательно зазнался старик, утопающий в потоках тщеславия. — Мои уроки, чтоб ты знал, не каждому богачу по карману. Пойдем лучше кофейку попьем. Что-то у меня голова разболелась.       Пока Виктор Петрович в сопровождении своих верзил переходил из комнаты в комнату, Валера, прицелившись, загнал одним точным и мощным ударом все оставшиеся шары по лузам. Блистательное завершение игры Зорина наверняка из колеи бы выбило, но Фила куда больше услаждало то, что его льстивая уловка сработала.       Наивно веря, будто план удался, Валера по следам Виктора Петровича двинулся. Старик как раз занял стол у окна и, избавившись от охраны, Филатова, как официанта, к себе вызвал.       Для приличия Фил с ним поговорил на две или три великосветские темы: обсудил курс валюты, кубок Кремля и что сама Примадонна будет выступать на предстоящем юбилее его престарелой супруги.       — Виктор Петрович, — покрутив кофейную чашку, Валера решил, что пора переходить к сути дела. — Так что насчет Саши? Хотелось бы услышать Ваше мнение.       Зорин скривил такое лицо, словно его приговорили к пыткам. Пригубив напиток, тем самым время потянув, он тоном, не требующим обжалования, выдал:       — В общем, передай ему, что бумаги по таможне и фонду я временно замораживаю.       — Виктор Петрович… — обомлел Фил, но мерзкий дед его нагло перебил и продолжил:       — При этом Саша мне по-прежнему друг и на уровне личных отношений я для него многое готов сделать. Что касается движений со стороны спецслужб, — чиновник тяжко вздохнул, — в сложившемся положении ни один официальный человек вмешиваться не будет.       — Виктор Петрович, — Валера возмущенно поддался вперед, — да поймите Вы: Сашка под конкретным прессом! Он бы для Вас на всё пошел, если бы Вам требовалась помощь.       — Молодой человек! — осадил собеседника старик. — Я и так рискую, что с тобой согласился встретиться. Мой Саше совет — пусть сваливает из страны. Если всё хорошо пойдет, года через два вернется.       Филатов отлично уяснил посыл — на поддержку службиста можно не рассчитывать. Парень отстранился и глаза к блюдцу фарфоровому опустил, обводя подушечкой пальца узоры.       — Значит… не поможете? — спросил он, не поднимая взгляд, желая не жалость вызвать, а получить ответ четкий.       Вынув портмоне, Зорин изъял несколько антироссийских купюр и оставил на столе, расплатившись за кофе. Молча, но своим поведением обо всём красноречиво сказав, чиновник покинул бильярдную. Валера, обратившись к окну, узрел, как кортеж из иномарок покидает парковочную зону.       — Сучий потрах, — прошептал боксер, смяв в кулаке брендированную салфетку.       Постукивая пальцами по стеклянному столу, Фил какое-то время сидел неподвижно, пока идея ему на ум не пришла и он, оставив пару валютных купюр, не отправился к размалеванной администраторше.       — Разрешите мне один звонок? — улыбнулся Валера, как в свои лучшие холостяцкие годы.       Покрасневшая девица устоять не смогла — вручила ловеласу телефон, под старину декорированный. Филатов трижды номер набрал, оканчивающийся на два нуля и семерку, однако наткнулся на длинные гудки и болтовню автоответчика. Начиная волноваться, Валера другие цифры нажал, на сей раз менее пафосные.       — Да! — гаркнул не ахти дружелюбно абонент, принявший за последние сутки не менее трехсот обращений.       — Что, не в духе, жучок? Или не рад меня слышать?       Пчёлкин, что вначале по-отечески запричитал, вдруг начал кричать, будто мать, встречающая сыновей, заявившихся с вечерней прогулки под утро:       — Где вас, блять, черти носят, а?! Я уже такого надумал!       Валера отвел от уха телефон и улыбнулся официантке, что, кокетничая, проходила мимо.       — Да не ори ты, — шикнул на Витю Фил, посматривая рентгеновским зрением на новых посетителей. — Надо встретиться. Давай через час на нашем старом месте.       — Понял. У вас, кхм… всё хорошо? — задал самый несуразный вопрос сверхразум Пчёлкин.       — Лучше не бывает, — хмыкнул Фил. — Жить по-любому будем.       Не был Валера уверен в этих словах, сказанных с львиной долей сарказма. Он положил на базу телефон и, оставив позади охмуренных сотрудниц, покинул бильярдную. Странная мысль ему в голову пришла, мол, скучать по ощущению морозного воздуха будет: по тому, как бодрит он, попадая в кровь, как приятно касается щек свежевыбритых.       Сев в такси и слушая по дороге о вариациях пюре, Филатов раньше времени стал тосковать по тому, что никогда не ценилось им прежде: страшно однажды ноябрьский холодок на коже не ощутить или не испытать тепла от прикосновения Томкиной ладони.

***

      В Лыково, в сельской больнице, царил особенный шарм атмосферы старого времени: полуразрушенный фасад, забор, как частокол, и крыша, что пережила года Великой Отечественной. Медсестра Галина, которая Гиппократу клялась, обещая спасать и детские, и взрослые жизни, подпиливая ярко-красные ноготки, наблюдала в окно, как из припарковавшейся машины кубарем вываливаются суетливые мужчины и женщины. Как они спешно бегут к крыльцу и не понимают, в какую им податься дверь, как они пытаются понять, работает ли вообще больница… Ну, а что? Да, сломался засов. Кому очень надо, считала Галина, тот, в конце концов, постучится!       — День добрый, девушка! — в регистратуру, где было темно, как в подземном и страшном коллекторе, практически ввалился, вышибив чертову дверь, разъяренный Емеля. За ним вошла, по мнению Галины, маргинальная гурьба: брюхатая девка, клуша с орущей малявкой и какой-то наркоман отмороженный.       — Здрасьте, — смотря на прибывших, как на НЛО, медсестра и не подумала отложить маникюрную пилочку.       — Что ж вы так с пациентами-то невежливо, а? — начал отчитывать работницу запыхавшийся Емеля. — Девчата стоят мерзнут, пацан плачет, аж разрывается душа, а Вы, блять, — парень хлопнул ладонью по столу, — всё, сука, видите! Хоть бы кто жопу поднял и вышел узнать, может, помощь какая-то требуется?       — Вы почему так разговариваете? — выпучила свинячьи глазки медсестра и возмущенно почавкала жвачкой. — Послушайте, у нас вообще-то районная поликлиника, а не гостинный дом и я вам ничем не обязана! — огрызаться Галина была мастак, но подачу ее хамоватую оборвали сразу же.       — А теперь послушай сюда, овца! — Олег схватил девицу под локоток, хотя ему хотелось, что называется, «за химо» из-за стола эту стерву выволочить. — Я говорю, зови врача! И давай резче!       Тома и Оля с малышом стояли в стороне, безмолвно наблюдая жуткую сцену. Да, им хотелось добиться помощи докторов, но… не таким же варварским методом.       Филатова на миг будто бы даже вернулась назад — ей отчетливо вспомнился день, когда в «Курс-Инвест» заявились Белов, Космос и Пчёлкин: как они, упиваясь не пойми кем вверенной властью, решили Люду запугать; как рвали с нее одежду, зажимали рот, заламывали руки. Удивительно, но Тамара не ассоциировала мужа с тем днем и премерзким, гнилым поступком. Его же не было в тот момент в фойе, а случись всё наоборот, он бы наверняка заступился.       — Угомонись! — прикрикнул Карельский, оттолкнув воспитанника от хамки-медсестры. — Иди покури! Или я тебя сам пинками выпровожу.       Олег, подавив желание сплюнуть на продезинфицированный пол, прошел в коридор и рухнул в скрипучее кресло; стащил шапку, кудри намокшие пятернёй прочесал и запрокинул голову, на потолок воззрившись. Галина, лицо которой кривилось и тряслось, вжалась в стену и схватила со стола в качестве защиты всё ту же маникюрную пилочку. Её напор боевой Макс с ухмылкой принял: поднял руки, как фриц под Полтавой, и отступил на два шага.       — Девушка, Вы не обижайтесь. Он у нас маленько того, — Макс присвистнул, покрутив у виска, — чутка контуженный.       Галина была ни жива ни мертва — вид пистолета, показавшегося из-под отворота мужской куртки, лишил ее дара речи.       — Не стоит нервничать, — улыбнулся нянь-дипломат. — Это на крайний случай.       В регистратуру по пустынному коридору неслась, поправляя колпак и халат, средних лет женщина. Судя по инициативности и желанию везде свой компетентный нос совать, это была именно та, кто необходим Ванечке:       — Что за сыр-бор? Что здесь происходит, молодые люди?       — Светлана Вадимовна, миленькая! — Галина, покинув пост и разрывающийся служебный телефон, бросилась к врачу жалиться. — Я звоню в милицию! — задыхаясь эмоциями, принялась ябедничать медсестра: — Ворвались, угрожают, нападают! Я накатаю заявление и пусть этого урода увезут. Пусть посадят его на пятнадцать суток!       Наманикюренный пальчик на Емелю указал, который вцепился в подлокотники кресла, дабы побороть соблазн продемонстрировать негодяйке, где раки зимуют. Однако прибывшую на шум женщину куда больше рыдающий на руках матери малыш интересовал, нежели скандал между, пардон, быдловатым визитером и вечно всем недовольной грубиянкой Галиной.       — Покажешь мне горлышко? — спросила врач, к Ивану Александровичу ближе подойдя, и, всё необходимое увидев, проницательно посмотрела на Олю: — Похоже на дифтерию. Думаю, придется аденоиды удалять. Что ж Вы так затянули?       — Аденоиды? — переспросила тихонько мать, чувствуя, как земля из-под ног уходит. Никаких вмешательств доколе не случалось в отношении здоровья ее сынка. Необходимость срочной операции стращала Белову до дрожи.       Поняв, что девушка от волнения к обмороку близка, доктор включила эмпатию: приобняла ее за плечо и предложила пройти в кабинет, чтобы хорошенько осмотреть Ванечку.       Тома пропустила момент, как подруга пропала вслед врачом — отвлеклась на Карельского, что взялся со стационарного Саше звонить, невзирая на недовольные возгласы Галины.       — И откуда только взялись?.. — ворчала медсестра. — Свалились как снег на голову.       Филатова, уставшая от всего и вся, ощутила вдруг, как в глазах темнеет; ей заложило уши, участился пульс, в груди всё заклокотало. Оперевшись о широкий подоконник рукой, девушка сделала пару прерывистых вдохов и выдохов. Еще и за талию, как бы страхуя, кто-то придержал. Кто-то надежный, коий был почти круглосуточно подле.       — Всё нормуль? — неусатый нянь словно по мановению волшебной палочки очутился рядом. Казалось, у Олега в арсенале есть какой-то особый прибор, который пищит, когда опекаемой становится тяжко.       — Всё хорошо, — улыбнулась будущая мать. Комната перестала плыть, сердцебиение постепенно приходило в норму. — Просто устала. Хочу домой. А еще хочу обнять мужа.       Емеля смекнул, что через минуту случится беда — начнутся беременные всхлипы. Тамара Георгиевна предупреждала, что не может слезы держать, когда её, как малое дитя, жалеют. Потому Олег молча и без комментариев помог Филатовой пройти чуть вперед и на диванчик напротив окон приземлиться.       Он опекаемую хорошо понимал, да и сам был безмерно уставшим. Выходные выдались, черт подери, полный атас — аттракцион неслыханных приключений! Усадив Тому, парень походил взад-вперед, потер шапкой сонное лицо, чтоб взбодриться. Ему страсть как хотелось напиться и в пивнушке драку учинить, размозжить кому-нибудь личико, подебоширить… Выплеснуть эмоции, после перестрелки засевшие комом в груди, ведь страшно бывает не только лишь нежным и ранимым девушкам. Конечно, сообщать это и жаловаться будет не комильфо. Жаль у Емели ни одного близкого друга нет, кому можно выговориться.       — Понял, — Макс по классике лаконично разговор с Беловым завершил и, улыбнувшись дружелюбно Галине, вытащил из внутреннего кармана куртки перочинный ножик. Приложив палец к губам, Карельский наклонился через стол и перерезал телефонный провод. — Не надо нервничать, — предупредил он, — и всё хорошо будет.       Робокоп подошел к Олегу, что стоял у окна, и принялся пересказывать поручение, полученное от начальства. Тома не слышала все фразы от начала и до конца, лишь поняла, что Карельский собирается на разговор к главврачу, а Емеле приказал со стволом остаться на входе.       — А вот и братва, — просипел едва слышно импульсивный нянь, который увидел боковым зрением подъезжающие к забору больницы разномастные иномарки. — Вот тебе, блять, и веселый хэллоуин и полный, мать твою, хэппи бёздэй.       Макс на попытку пошутить отреагировал, как деспотичный педагог — смачным подзатыльником:       — Харэ материться! Иди на пост. И не дергайся.       Обдав спину негласного ментора взглядом из-под бровей, пригладив волосы и шапку натянув криво, Олег достал из-за пазухи «магнум», коий, нагло улыбнувшись, Галине показал и на крыльцо зашагал, посвистывая про младшего лейтенанта песню.       — Тома, не надо тут сидеть, — Макс затормозил рядом с Филатовой и, не дожидаясь согласия, помог ей подняться. — Пойдем, отведу тебя к Ольге на третий этаж. Сидите тихо и к окнам не приближайтесь.       Робокоп, надо признать, был обходителен с ней — останавливался на каждом лестничном пролете, давая Тамаре возможность отдышаться. Филатова, долгие годы подозревающая, что в голову Карельского встроен запрограммированный чип, сегодня уяснила, что он всё-таки человек, которому не чуждо сочувствие.       Макс привел девушку на третий этаж, где несчастная Белова, точно кошка, металась под дверьми операционной, в которой плакал навзрыд Ванька. Усадив Тамару и дав дамам наказ не слоняться по этажам, он поспешил на второй — с главврачом с глазу на глаз пообщаться.

***

      Осень на Воробьевых горах каждый год неподражаемо и великолепно пахнет: морозцем и воздухом, наполненным ароматом древесной коры, дождя и листьев опавших. Птицы, которые ранее рассекали воздух и радовали трелями слух, теперь чаще молчат и лишь иногда напоминают о себе чириканьем. Люди, укутанные в пальто и плащи, прогуливаются, любуясь видом, вдоль парапетов.       — Приезжай к нам в Брест, сынок! У нас хорошо! — прощался с щедрым пассажиром таксист радушный. — Тебя ждут дранички, клецки, а еще крамбамбуль медово-смородиновый!       — Приеду, отец. Обязательно заскочу, — улыбался в ответ искреннему старичку Валера.       Мужичок тряс руку парня, готовый на коленях благодарить: Фил, узнав о страшной болезни его дочери, все наличные, несмотря на отказы, отдал. Проводить параллели боксер и думать не хотел, но был уверен, что пошел бы на всё, случись такое, не приведи Господи, с его ребенком.       — Не перевелся в Советском Союзе еще настоящий мужик, — чуть ли не со слезами на глазах говорил извозчик. — Вот уж не думал, что бывают такие душевные москвичи. Дурак я старый! Думал, позабыло про славянское братство новое поколение.       Валера никогда не понимал, есть ли разница вообще, кто и на каком языке изъясняется. Главное — человеком оставаться всегда. И плевать, из России ты, из Беларуси или Молдавии.       — Удачи тебе, добрая душа! Да хранит тебя Ангел-Хранитель! — махал, как сына родного провожая, таксист, высунувшись из окошка.       Фил отсалютовал ему и, повязку потуже затянув, зашагал к старому, корявому ясеню, где в тени иссохших веток, его Пчёлкин ждал: курил, всматриваясь в массивы холмов, и вспоминал давно забытое.       — Не спи, шершень! — сменив обычный голос на низкий бас, Валера, подкравшийся сзади, опустил ладонь на плечо задумавшегося друга.       — Твою ж!.. — ругнулся денди, обронив от неожиданности пепел на новомодное пальто. — Меня чуть инсульт не херакнул.       Друзья приобнялись, и Пчёлкин, оценив масштабы трагедии, дал Валере кличку «Рука бриллиантовая». «Сонька Золотая ручка» тоже идеально б подошло, но Фил пригрозил здоровым кулаком насекомому.       — Ой ты гой еси, царь Семен Семеныч…       — Жук, мне вот не смешно. Добазаришься, я тебе такую же клешню организую.       Витя угомонился и снова закурил; ребята обменялись новостями последними. Разговор из «хиханек» плавно в серьезное обсуждение перетек, ведь поводов веселиться и впрямь не было.       — А Космос где? — поморщился от назойливого ветра Фил. — Я ему сегодня набирал раз десять.       — Хотел бы я знать, — буркнул Витя, ставший жутко злым, и вдруг вытаращил глаза возмущенно: — Да у этого контрацептива в башке гуси-лебеди одни! Хер знает, где его носит.       Почему-то Фил не сомневался, что «несчастный» Холмогоров испытывает стресс, и неважно, что это не его подстрелили, как куропатку на охоте. Тем не менее Валера решил вектор разговора сменить — в конце концов, он с Пчелой встретился не для того, чтоб Космоса за глаза поливать грязью.       Филатов рассказал, как утром пообщаться с Зориным успел, и что их с Сашей план провалился, точно набег германский армии:       — Короче, хрыч нам не поможет. Как разговор за покушение зашел, он сразу же исполнил заднюю.       — Пф, немудрено, — ехидно Витя хохотнул, что оперевшись о парапет локтями, с зажигалкой играл фирменной. — Но мы с тобой, Теофила, тоже не хухры-мухры и не пальцем деланные.       Пчёлкин поймал на себе глубоко заинтригованный взгляд, однако не поспешил раскрывать карты. Затянувшись дозой никотина в последний (или крайний) раз, он подтолкнул Валеру к своему авто со словами: «Есть еще вариантик».

***

      Витя припарковал машину у ресторана «Хохлома»; осмотревшись, парни салон покинули. В зале, где ботинки утопали в пушистых коврах, обедало сегодня крайне скудное людей количество: разновозрастная парочка (юная нимфа и морщинистый дед); две хорошо одетые дамы, отмечающие, вероятно, кончину своих мужей богатеньких; а еще статный, с барскими замашками человек, излучающий уверенность и будто бы тотальную властность.       — Что за кент? — поинтересовался, поглядывая украдкой, Фил, пока друзья топтались на ресепшене.       — А это, Теофила, и есть тот самый Илларионов сын, о котором я так много рассказывал, — Пчёлкин элегантно развернулся на каблуках и оказался спиной к обедающим: — Не пялься и прилично себя веди. И как обычно не взболтни лишнего.       Вурдалак с Петровки, партнер по фрицам, поборник в форме ментовской — Белов и Ко давали «дружку» Вити множество нелестных прозвищ. Легенды гласили, что Воскобецкий-старший их прямо-таки заслужил и долго трудился, дабы заработать звание мерзавца года. Один из тех, кого с натяжкой можно стражем правопорядка звать, кичился тем, что под его эгидой раскрывалось глухарей немалое количество. А мать-статистика вообще увековечила тот факт, будто за последнюю декаду благодаря Сергею Илларионовичу число разбойных нападений сократилось в половину.       — Какие люди! — до столика добравшись, Витя скорчил радость на лице: заулыбался так, будто заскочил к родителям на званный ужин.       Его покровитель поднялся из-за стола и, протянув ладонь каждому, встретил юношей:       — Приветствую, господа, — для начала он руку Пчёлкина потряс, затем просканировал Фила: — Валерий, стало быть?       — День добрый.       — Рад знакомству. Меня зовут Сергей.       Хм, какой-то этот Воскобецкий не такой, каким его Филатов мог представить. Быть может, яблочко всё же укатывается подальше от яблони порой, а, может, Фил по глупости привык в лучшее верить?       Сергей Илларионович — интеллигентный, статный джентельмен — был больше на дворянина похож, чем на начальника уголовного розыска: его длинные пальцы не были созданы для того, чтобы спускать оружейный курок, а приятный голос вряд ли мог при облавах кричать: «Мордой в пол живо!».       — Что ж, — заговорил Воскобецкий и добавил в свой американо лишний сахарок, — несмотря на то, что Виктор еще вчера устроил мне ликбез, было бы неплохо послушать и Вашу версию, Валерий.       Речь этого человека не была отравлена высокопарным слогом или сомнительной иронией, в которой Зорин преуспел. Фразы Воскобецкого не звучали, как те, что муторно репетируют часы долгие перед тем, как хлестко ответить на просьбу «нет». Фил с трудом пытался избавиться от некой симпатии, которой продолжал проникаться в отношении сына Иллариона и Стасова, черт подери, отца. Нельзя им очаровываться, нельзя поддаваться харизме, чтобы потом не разочаровываться.       Валера постарался кратко пересказать сюжет последних суток. Пчелкин еще в машине предупредил, что можно не пытаться ничего скрывать. Разумеется, муровцу абсолютно всё известно. На кой черт спрашивает? Профессиональная деформация: хочет версии всех участников воедино собрать.       — Не думаю, что чекистам выгоден исход летальный, — резюмировал услышанное Сергей. — Хотели бы — с легкостью устранили. Работу они умеют доводить до конца.       Пчёлкин заерзал на стуле:       — Считаете, это «синих» грешок?       — Я, Виктор, не просто считаю. Я знаю наверняка.       Сильвестор, Катальский, массовый расстрел ОПГ Завгородневской — слишком много авторитетов за несколько недель полегло. Милиция бесчинствующих беспредельщиков не могла контролировать: когда клан шел на клан, это приравнивалось к ЧП.       — И что предлагаете делать?       Перед тем как ответить на вопрос Валеры, Воскобецкий на какое-то время взял тайм-аут. Он постукивал по скатерти пальцами и на мизинце его в бликах винтажных светильников переливался массивный перстень с двуглавым орлом.       — От конторы избавить я вашего Сашу, к сожалению, ребята, не могу. Иерархия играет не в нашу с вами пользу. Я ниже особистов в пищевой цепи.       Пчёлкин задымил, Фил совсем закручинился — тяжело дважды за день слышать лишающее надежды «нет».       — Но с «законниками» есть одна идея, — Воскобецкий впервые за вечер вскинул игриво рта уголок. — Точнее, ее мне подкинул один человек любезный. Имя не спрашивайте — ничего не скажу.       Сергей Илларионович, как и подобает сыщику, не выдал личность агента, что под прикрытием вел дела. Информатор снабжал его ценными данными и потерять такой источник — худшее, что могло произойти.       Мужчины обусловились оставаться на связи, покамест Воскобецкий решает, как можно главе одной из московских ОПГ помочь. Парадокс или нонсенс, скажете? Муромцам поножовщина и перестрелки на улицах города совершенно ни к чему. Неважно, умирают преступники или обычные граждане — должен торжествовать порядок и (с поправками) закон.       Распрощавшись и пожав друг другу руки, бандиты и сыщик отправились кто куда. Едва Пчёлкин сел за руль и завел машину, запищал его телефон. Глянув на дисплей и бросив на Валеру взгляд беглый, он принял вызов, сквозь зубы прошипев:       — Где ты, сука колченогая, ходишь?!       — Я тоже рад тебя слышать. Надо встретиться, Жук.

***

      Сашка дверь, похоже, забаррикадировал: помимо двух замков и цепочки, приставил к ней шкаф или перевернутый вертикально диван. Не найдя иного способа попасть внутрь собственной квартиры, Фил в третий раз приложился к звонку.       — Кто?       — Белый, это я. Открывай.       Встретил бригадир опричника, держа пистолет наготове. Впрочем, Валеру сие действие не обидело ни чуть. Настроение у него было ни к черту, поэтому, скосив в подъезд взор, он пробормотал и в дом зашел:       — Братишка, извиняй, но я пацанов привез под свою ответственность. А то так и будем год друг друга шугаться, пока не перегрохают всех.       Следом за Валерой в дверях объявился Витя и поприветствовал товарища звучным шлепком по раскрытой руке. Завершал процессию мрачный и облаченный в траурное Холмогоров, что, будто изгнанный вампир, не решался переступить чужой порог.       — Санька, виноват я. Заигрался, в себя поверил… — винился Космос, не смея поднять головы. — «Синие», бляди, нассали в уши. Я пойму, если ты меня пустишь в расход.       Белов долго и внимательно исповедальное покаяние слушал и наконец, нахмурившись, заговорил:       — Чудище, ты войдешь, может? Или мы теперь, как при коммунистах, соседей будем держать в курсах?       Запихав Космоса в квартиру, он дверь захлопнул и запер ее на все имеющиеся замки. Потоптавшись вдвоем на крохотном пятачке у порога, парни, пожав руки, приобнялись.       — Саня, я таких дел накосяпорил!..       — В твоем случае, НЛО, это стабильность и признак мастерства.       Ребята в комнату прошли, где уже Фил и Витя расположились: первый на диване плечо освобождал от повязки, второй на мотоцикле баловался, как трехлетний мальчуган.       — Доложить обстановку, опричники, — хмурый бригадир встал по центру холла, запустив руки в карманы брюк.       — Короче, братишка, расклад не очень, — Валера помолчал секунду другую и сказал, подобрав самое культурное из всех приходящих на ум слов: — Твой Виктор Петрович — сука галимая! Поддержки от него не жди. Если ты все-таки прав насчет федералов, то нам… конкретная звезда.       — Ути, батюшки! — паясничал, играя в Шумахера, Витя. — Можно я с мамочкой попрощаться схожу?       — Можно, конечно. Если успеешь, — морщась от боли, Филатов принялся руку, совершенно ослабшую, из туго завязанного бинта вызволять. — Дай лучше аптечку, шершень.       — А ба-боч-ка крылашками бяк-бяк-бяк-бяк! — бравада и повышенная веселость Вити — признак хаоса, творящегося в его мозгах. Он слез с «Явы» и, дымя цигаркой, прихлопывая и притопывая, проделал путь с аптечкой до Фила от стеллажа.       Парни смотрели на друга, как на полоумного. Позабыли, верно, что он любитель шутить, будучи от смерти на волосок. Каждый по-разному проживает внутренние терзания: кто-то предпочитает закрыться, а кто-то на устах с песней помирать.       Космос махнул рукой на слетевшего с катушек друга и подсел ближе к Саше, что на грядушке, как воробей на жердочке, сидел.       — Белый, я тебе голову на отсечение даю, это Лука заказал, гнида! Ему дорога в Чечню нужна, а ты в отказ пошел.       — Лука, не Лука… — покачал бригадир головою. — Сначала Ольгу с Томкой заберем, остальное потом будем решать: кого целиком мочить, кого помилуем, а кого приговорим четвертовать.       — Ё-моё! — шут гороховый не прекращал веселиться и ерничать, следя внимательно, как Валера разминает руку, по которой расползлись сине-зеленые синяки. — Знала б моя первая учительница, в какую задницу попадет Витя Пчёлкин, ставила бы мне одни пятерки, а не трояки.       Космос, которому изрядно надоело, что кривляется и дурачится не он, подметил язвительно:       — Тебе только свечку можно поставить.       — За здравие хоть?       — За упокой!       — Ректальную сейчас наболтаешь, — хмыкнул бригадир, вернувшись из комнаты Валеры, наряженный в до пола пальто. Парни посмеялись, но затихли вскоре, ибо видели перед собой его угрюмое и серое лицо. — Короче, пацаны, поймите меня правильно. Могут стрелять по мне, а зацепят вас…       — Я же говорил, что он в маразме!       — Фил, я серьезно говорю.       Бригадир минуту назад целую речь мысленно подготовил, но все фразы и красноречивые слова куда-то подевались вмиг. Только он рот раскрыл, словив за хвост несговорчивую музу, его перебил Космос, решивший продемонстрировать свой «тт-шник» и новоприобретенный «наган»:       — Саша, это общее дело. И потом, — Холмогоров щегольнул пугачом, — мы с первого класса вместе!       — И за все, что мы делаем, — к обновленной версии клятвы подключился Витя, многозначительно перезарядив свой «кольт», — отвечаем тоже вместе.       — И во всем этом дерьме, — Фил обнажил из портупеи «стечкин», — прикрываю вас, придурков, я!       — Бригада!..       Разношерстные чувства охватили Белова: и благодарность, и гордость, и осознание ценности дружбы, которую парни несут сквозь года. Как он посмел, идиот, усомниться хоть в ком-то? Почему он последнее время ведет себя, как конченный скот?       — Пацаны, если я кого обидел…       — О, где-то я это уже слышал, — перебил смутьяна Фил. — Опять решил попрощаться с жизнью, братишка?       — Чем черт не шутит, родной.       Признаться, давно меж друзьями не возникало той химии, что была перманента на протяжении долгих лет, и не образовывалась та самая атмосфера, когда абсолютно всё кажется нипочем. Пока все шутили, смеялись и как в старые-добрые дурака валяли, в кармане Космоса запиликал телефон. Он ответил и его широкая улыбка медленно превратилась в напряженный оскал.       — Беда, пацаны, — зажав микрофон ладонью, Холмогоров протянул Белову телефон. — Это Лука. Они оцепили больницу и хотят с тобой говорить.       Непринужденной атмосферы как не бывало — в комнате воцарилась гробовая тишина. Пчелкин вскочил с подоконника, на котором минуту назад сидел, как когда-то на брусе беседки, Фил поддался вперед, сжав даже поврежденной рукой пальцы в кулак. Воздух застрял посреди грудной клетки; пульс участился, будто Валера стокилометровый кросс пробежал. Он даже почувствовал, как на виске вздулась венка и сонная артерия потоком крови налилась.       Белов взял сотовый в руки и буквально на глазах преобразился: он будто выше и шире, могучее стал.       — Слушай сюда, вора, — заговорил он угрожающе, — если с моей женой или с моим ребенком что-нибудь случится, если рядом с ними хотя бы ветерочек дунет, я тебя, синий, порежу на ремни. Чего?!       Валера с дивана рванул, едва справившись с желанием выхватить телефон из рук Саши и посоветовать этому старому ублюдку к Лыково даже соваться не сметь. Космосу тоже на месте не сиделось — он подорвался к Белову и шепнул об истинных намерениях Луки:       — Саня, они хотят убить тебя!       — Мне похер! — так же шепотом ответил Белый и отмахнулся от друзей, столпившихся вокруг. — Аллё! Да, я слушаю. Ну лады, давай тет-а-тет потрещим.       Белов завершил разговор и вернул сотовый владельцу; заходил по комнате, пытаясь за считанные секунды придумать план.       — Белый! — прикрикнул Фил, ощущая подкатывающую к горлу панику. Он считал нечестным, что друг, знающий больше, информацией не делится с ним. — Говори, что происходит!       — Плохо дело — они окружили больницу. Пока не дергаются, но…       Когда Олег позвонил и сообщил об утреннем эксцессе, Валера рассерчал, но, подумав, что в госучреждении безопаснее, гнев на милость сменил. Не знал он тогда, что через пару часов его жена снова заложницей станет. Упаси Боже, если с ее головы упадет хоть один волосок!..       — Короче, я поехал, — Валере от вида раскисшего бригадира стало тошно. Он ринулся в коридор и его еле смогли остановить друзья.       — Тпррр, Теофила! — Пчёлкин буквально повис на плечах боксера. — Вдох-выдох. Дай мне подумать. Не гони лошадей.       — Что тут думать?! — Филатов растолкал товарищей, окруживших его у двери. — Я этих мразей голыми руками давить буду! Космос, уйди!       Белов, после вчерашнего так и не успевший понять, что риск — дело не из благодарных, схватил друга за лацканы пальто и встряхнул:       — А ну приди в себя! Успокойся немедленно! — Саша был в шаге от того, чтобы пойти ва-банк. Неизвестно, что его остановило от попытки влепить опричнику отрезвляющую оплеуху: здравый смысл или саднящая до сих пор губа? — Ты мне нужен на встрече с Лукой, понимаешь? В Лыково ты не поможешь ничем.       — Там Макс и Олег. Вдвоем они с толпой не справятся.       — Между прочим, — в дебаты влез Пчёлкин, — Карельский в одного тринадцать боевиков, если ты запамятовал, уложил.       Валера потер глаза устало; от нервов и вследствие бессонной ночи он практически валился с ног. Это все какой-то дурацкий кошмар, от которого никак не очнуться. Эффект дежавю лишал его и рассудка, и сил. Он словно заново проживал то, что быть прошлым просто не может! Ни в коем случае нельзя повторять ошибки минувших дней. Тогда он тоже не успел и потерял в итоге двоих бойцов и доверие жены.       Беспроигрышный план придумать в условиях оголенных чувств и истраченных нервов — задачка не из легких, посему парни действовали, признаться, второпях. Из квартиры они переместились в «вольво» Пчёлкина.       — Сань, ты хоть что говори, — начал Витя, — но кто-то из нас должен в Лыково быть.       Белову хватило пятнадцати секунд, чтобы сделать выбор:       — Кос, бери пацанов и чеши через Троицкое в объезд.       Но Холмогоров, возможно, впервые отказался не беспричинно, а имея на то понятный всем аргумент:       — Прости, Сань, но я не могу вас бросить. Я эту кашу заварил, мне ее и расхлебывать.       Весьма благородно, почти красиво и в какой-то степени мужественно, если деталей не знать. Всё началось с Космоса и его неудовлетворенных амбиций, а, значит, ему (так он думал) и предстоит закончить эту канитель. Он не желал стоять в стороне, пока его друзья рискуют. Если погибать, то не в вырытом окопе, а на линии фронтовой.       Валера хотел было уже утвердить свою кандидатуру на пост того, кто отправится в Лыково, но Пчелкин опередил его на долю секунд.       — Значит, я поеду, — констатировал Витя. — Возьму подкрепление и чухну на всех порах.       «Вольво» и «шевроле» разъехались в разные стороны: парни на переговоры с «законниками», Пчёлкин, как рыцарь, девчонок из лап свирепых драконов вызволять.

***

      Первая (и дай Бог последняя) операция Ванечки прошла, к счастью, хорошо. Хоть малыш настрадался и сверх меры наплакался, он наконец-то смог нормально дышать. Несмотря на свое презрение к городским, которые благодаря Емеле ассоциировались у сотрудников больницы с австралопитеками, доктора подошли к спасению ребенка с должным профессионализмом, которого у них не отнять.       Тома дожидалась в коридоре Белову, что решилась на минутку к Светлане Вадимовне забежать. Ей очень хотелось поблагодарить врача, которая, невзирая на скандалы и накаленную обстановку, прооперировала ее малыша.       Под окнами, словно фанаты у дома звезды голливудской, шныряли рослые бандюки: взгляды их были холодными и беспощадными; как стая голодных пираний, они бороздили территорию, ожидая сигнал главарей.       Филатова даже думать не желала о том, чем закончится этот вечер. Она достигла той стадии опустошенности, когда стало на всё наплевать. За эти бесконечно долгие сутки она лишь одно окончательно осознала: можно и не мечтать о нормальной жизни, пока Валера не покинет братство курс-инвестовского стола.       Тамара смотрела перед собой погасшим взглядом. Ей не хотелось ни плакать, ни доказывать кому-либо правоту. В какой-то момент девушке показалось, будто она себя со стороны видит, как если бы сознание ее находилось под потолком. То тело, что сидело в покоцанном от времени кресле, не чувствовало себя живым; глаза, ставшие цвета не хризолита, а вязкого болота, пялились отрешенно вперед.       Белова вышла из кабинета врача, закрывая лицо ладошкой. Прильнула, не поворачиваясь к Томке, к окну.       — Олечка? Что-то случилось?       Голова ее отрицательно покачала из стороны в сторону, однако плечи, на которых висел белый халат, продолжили от беззвучных рыданий дрожать.       Здешние врачи смотрели на городских с презрением и ядовитой завистью. Они видели в них некий элитарный класс. Мол, да что знают о настоящей жизни разодетые фифы? По мнению Галины и ей подобных, они умеют только «бабки тратить и ноги раздвигать».       — Оль, ну не плачь, пожалуйста, — просила Тамара самым ласковым голоском, но Белова заботу подруги восприняла через призму искривленных от утомленности чувств.       — Я сама решу, что мне делать, ясно?! — крикнула звонко она. Крикнула так, будто в лице Филатовой видела всех своих обидчиков и заклятых врагов.       Тома была уверена, что Беловой через секунду станет стыдно. Но Оля не извинилась и не поняла, что повела себя как-то не так. Она стояла у окна и сквозь облезлые решетки наблюдала, как к больнице, окруженной головорезами, подъехали еще три тонированных авто.       — Живыми нам не уйти, — заключила Белова обреченным тоном. — Представляешь, там еще около пятнадцати человек. Перестреляют и имени не спросят… Томка? Чего молчишь?       Оля обернулась из-за плеча, обращаясь к подруге; Тамара, тихо сидевшая в зале ожидания, вдруг почувствовала, что ей стало нечем дышать. Сердце забилось сильнее, воздух стал тяжелым и плотным. Необъяснимая жуть овладела ее сознанием, сделав мутным мир вокруг.       — Тома?.. Тебе нехорошо?       Филатова попыталась вдохнуть, но воздух не вошел в легкие, попыталась встать, опираясь на подлокотники, но задрожала вся. Ее затошнило, бросило в жар, от поясницы до низа сковала боль резкая… Девушка осознала, что через мгновение в обморок упадет.       Поддавшись дурацким инстинктам и хватаясь за стену, Тамара зашагала на трясущихся ногах вдоль нее: быть может, хотела в пункт медицинский обратится или дойти до кабинета Светланы Вадимовны, которая не оставила б нуждающуюся в беде.       — Тома, стой!       Увы, Оля среагировала слишком поздно — запнувшись на ровном месте, Филатова обессиленно упала ничком. На крики Беловой слетелись лишь санитарки — медсестры в ординаторской сплетничали про городских.

***

      Встреча с «ворами» была назначена вблизи Нагатинского Затона. Миновав центральный шлюз, «шевроле» Космоса остановился на бетонной площадке, где ребят уже поджидал белоснежный лимузин Луки.       — Стоят голубчики, — глуша двигатель, буркнул Холмогоров и перепроверил количество пуль в обойме ствола.       — Пацаны, как договаривались: Фил, с тебя левый фланг, ты, Кос, справа, я за центром слежу.       — С Богом, братишка, — выставил ладонь Валера.       — Он не продаст, — пожал ее Белов.       Парни вышли из машины. Лука и его люди тоже покинули салон своего вычурного авто. Николай Ильич — высокий, худой мужчина — шел вразвалочку, курительной трубкой пыхтя. Согревало его пальто элегантное, которое было накинуто на плечи, как мантия короля.       — Здорово, пацанчики! — крикнул он, задрав руку приветственно.       Белов кивнул, не испытывая удовольствия от встречи, и присел на капот. Он достал телефон и созвонился с Витей, который сообщил, что под дверьми больницы творится настоящий аншлаг.       — Ну что, приступим к базару? — хохотнув, окликнул конкурентов Лука.       Бригадир и опричники переглянулись; Космос и Фил, продемонстрировав безоружные руки, отправились навстречу «ворам».       — Что, жим-жим, Космосила? — напоследок решил пошутить боксер.       Холмогоров, ставший в разы бледнее, чем был обыкновенно, сквозь зубы процедил:       — Вообще наплевать.       Ребята добрались до «законников»; на правах стороны менее защищенной им было разрешено обыскать Луку, его доверенное лицо и блестящий в свете закатного солнца лимузин.       — Ну, здравствуй, Космос, — ухмыльнулся Николай Ильич странно, пока Холмогоров, потупив взгляд, проверял его.       Фил не обратил на это должного внимания. Досмотрев приспешника старика, он оглянулся на Сашу и поднял большой палец вверх. Лука и его человек тотчас отправились к Белову, который продолжал с Витей по телефону говорить.       Воздух наполнился напряжением. Никто не знал, каков будет исход. Окончится всё, однозначно, кровопролитием. Вопрос только — с какой стороны будет больше потерь?..       «Осторожно, братишка», — крутилось в мыслях Филатова, который, не мигая, следил, как «синие» приближаются к Саше, что замедлил шаг.       — Это мобила! — предупредил бригадир оппонентов, пряча в карман сотовый и нащупывая пальцами рукоятку припрятанного ствола.       И вновь грянули выстрелы, раздавшиеся из ниоткуда. Лука рухнул на асфальт, получив в затылок залп; его доверенное лицо — три пули в грудь из пистолета Белова. Валера и Космос выхватили оружие — охрана «воров» пала на бетон.       — Саня, в машину! — крикнул Филатов, поторапливая и Космоса, который решил сделать контрольный в залитую кровью голову Луки.       Ребята заскочили во внедорожник. Шинами скрипнув, «шевроле» помчалось прочь. Путь пролегал теперь в Богом забытое Лыково, где Пчёлкин, которому в объятия рухнула рыдающая навзрыд Ольга, вместе с ней под операционной вестей ожидал.

***

      Едва автомобиль затормозил, Валера распахнул дверь и рванул к крылечку. Будучи в неведении, он всю дорогу себе места не находил. Еще и телефон злосчастный разрядился не вовремя; впрочем, ни сотовый Космоса, ни Сашин не могли «поймать» сеть.       У входа курили Макс и Скиппи. Когда командор, даже не поздоровавшись, вбежал в здание, они скорбно посмотрели ему вслед. Вова головой покачал горемычно. Карельский не типично для себя тяжко вздохнул.       На втором этаже Валера налетел на Олега, который ходил дезориентированный и потерянный, как призрак, по ошибке застрявший в мире живых.       — Мужчина, Вы хоть халат накиньте, — покривила лицом одна из медсестер, на этаже дежуривших. Фил на нее обратил внимания ноль.       Заметив в конце коридора знакомые лица, он вырвался из рук протестующего с какой-то стати Емели и понесся торопливо вперед. Оля и Витя сидели, тесно прижавшись плечами друг к другу. Услышав спешные шаги, усиленные эхом, Пчёлкин моментально встал:       — Брат, погоди…       Он попытался преградить Филу путь, но Валера, оттолкнув его, повернул ручку двери и в палату, освещенную ярко-багровым закатом, вошел. Комната эта была поглощена тяжелым молчанием и пронизана звуками прерывистых всхлипов, от которых похолодело в груди. Томка лежала на кровати в углу к стене повернутая; скрученная в комок, она беззвучно плакала, зажимая ладонями рот.       — Милая… — одними губами молвил Филатов и на ватных ногах двинулся к ней.       Он приблизился к кровати, на которой теснилась его жена изможденная; взял ее дрожащую ладонь и прижал к своим губам. Склонившись над Томой, Валера прильнул максимально близко и прижался, в ее волосы нос зарыв.       Она взвыла в голос, не чувствуя облегчения оттого, что муж наконец оказался рядом. Вжала лицо в подушку, чтобы не слышал никто, как она не ревет, а буквально кричит. Страдания мешали Тамаре дышать, они накатывали на нее, заставляя задыхаться от душевной боли. Бедняжка не понимала, почему случилось именно так и за что она наказание несет.       — Тшшш, мы справимся, — Валера продолжал держать за руку супругу, несмотря на то, что она вонзила в его кожу ноготки.       Филатов, чье сердце разрывалось и кровоточило от боли, по привычке положил ладонь на животик жены. Он осекся, поняв бессознательно, что в ее лоне уже нет ничего, кроме пустоты выскобленной; там нет их малышки, которая должна была родиться в конце февраля.       — Тише, тише… Я с тобой.       Банальной фразой невозможно излечить разорванную в клочья душу. Мысли Тамары сейчас были сосредоточены на ее разбившихся мечтах; на том, какой она представляла свою нерожденную доченьку: ее улыбку, первые шаги, ангельский голосок. Теперь их малышка никогда не засмеется, не скажет ласковое «Мама, я люблю тебя»… Невыносимая тоска разрывала грудь девичью и с каждой следующей минутой Филатова погружалась в бездонную, безвыходную пустоту. Ей отчетливо виделось, как она превращается в труп оживший, который не ест, не пьет и желает поскорее умереть. Интересно, муж, вечно пропадающий на «работе», станет главным свидетелем ее бед бесконечных или понятым, мимо проходящим в момент?..       Фил, проживающий первые минуты горького осознания, себя винил, что семью не уберег; что позволил случиться всему самому плохому, что к этой ужасной трагедии привело. Он не хотел принимать, что Тамара страдает и мучается, а он беспомощен и не в состоянии ей ни словом, ни делом помочь. Для нее мир прекратил существовать ровно в ту секунду, как умерла, не родившись, их дочь. Тома плакала не из-за того, что себя жалела — она горевала по маленькой душе, которую не смогла этому миру подарить. Ее траурный плач был материнской молитвой, а каждая слезинка — надеждой на вечный покой нерожденного малыша.       — Я люблю тебя, — выдохнул Валера и по щеке его покатилась скупая слеза.       Жест, преисполненный заботы и нежности, Филатова трактовала на лад нетривиальный: она как-то посуровела, с мыслями собралась и произнесла срывающимся, тем не менее жестким и безжалостным голоском:       — Будь проклят твой Белов. Будь он проклят!.. Ненавижу всей душой!       Выдернув ладонь из руки мужа, Тамара закрыла личико. В голос застонала, заплакала навзрыд. Ее суть и нутро заполняла боль, как ей казалось, невыносимая, которую ни одно живое существо не способно пережить.       Алый закат степенно завершался: взорвав небо последними лучами, солнце за линию горизонта ушло. Лыково медленно погружалось во тьму, будто некто накрыл ее плотной вуалью, и наконец воцарилась беспросветная мгла.

***

      «Беда не приходит одна», — так часто Татьяна Николаевна говорила. Правда, она полагала, будто это всё не просто так: не издевательство, не чья-то злая шутка — урок и опыт, который надо верно изложить. Ей думалось, что испытания следуют одно за другим, дабы переключить внимание страждущих от того, что убивает их сердце, и что «Боженька с нами всегда говорит».       Саша повернул в замочной скважине ключ и открыл дверь в квартиру, где провел всю свою сознательную жизнь. Родительский дом выглядел сейчас холодным и пустым, словно здесь никогда не было тепло и уютно. Катя даже успела занавесить черной тканью зеркала. Также она вытащила из шифоньера старенькое платье, в котором Белова-старшая и выпускной, и свадьбу сына праздновала.       — Ну вот и всё, — просипел Саша, нежно расправляя складки на платье в горошек, которое источало запах, до боли родной. — Всё кончилось, мамочка. А ты ни черта хорошего так и не дождалась от меня.       Вздохнув тяжело, он побрел в сторону кухни. Там, долго разглядывая столешницу, на которой лежал пустой блистер из-под нитроглицерина, он отодвинул защелку с крышки аквариума и щедро рыбок покормил.       — Ты только не переживай за меня, ладно, мамулик? — разговаривал с пустотой дрожащим голосом Белов. Он мечтал, что обернувшись, обнаружит мать, кашеварящую ему у плиты яичницу. Или с морковкой пирожки. — Представь, что я у тебя военный. С ними тоже всегда рядом пальба.       Саша направился в свою прежнюю комнату, где всё лежало на своих местах неизменно: на столе доставшийся от соседей глобус, на стене выцветшая карта мира, на полках уйма потрепанных книг… Татьяна Николаевна каждый сантиметрик тщательно протирала от пыли и поливала лимонное дерево, которое Сашка еще перед армией из косточки, споря с Фомой неверующим (Холмогоровым), взрастил.       Он подошел к столу, где в рамке их с мамой была фотокарточка: Катя их щелкнула позирующими рядом с медведем цирковым; Сашке там от силы года три или четыре, а мама… мама там молодая, красивая и сильная, невзирая ни на что.       — Если я буду знать, что ты меня простила, клянусь, я выживу. Обещаю, мам. И из-под пресса этого выберусь, и акулью пасть порву…       Саша вернул на место фоторамку и медленно зашагал в зал. Спросите, зачем бригадир общается с пустой квартирой? Он пришел сюда с мамой в последний раз поговорить. Ведь та бледная, показанная ему в морге женщина никак не ассоциировалась с образом, который он в сердце нес. Татьяна Николаевна всегда была благодушной и улыбчивой. А та из морга… вовсе не она.       Белов вновь поправил бережно платье, подготовленное Катей к похоронам; опустился на диван и взгляд его скользнул к телевизионной тумбе, откуда с фотографии на него смотрел суровый отец. Законопослушный, честный и верный своим принципам — таким его описывали Сашина тетя и мать.       — Привет, папка, — прохрипел Белый и улыбнулся, тяжело уголки рта подняв.       Отца он совершенно не помнил; Николай Иванович, когда Сашке было примерно два года, у подъезда собственного дома погиб. Какие-то отморозки решили ограбить и убить простого работягу, в кармане которого была лишь мелочь на хлеб и проезд.       Белов потянулся к фотоальбому, который Татьяна Николаевна любила перед сном пересматривать: там было много-много черно-белых снимков улыбающегося малыша; а вот он подрос и в школу с букетом астр отправился; о, даже физиономия худющего Фила затесалась среди фотоархива семьи!..       Саша подцепил ногтем и вытащил из бумажного обрамления портрет черно-белый, где Татьяна Николаевна вполоборота сидит. Помнится, она сделала в фотоателье этот снимок, которым потом местная парикмахерская зазывала к себе народ. Коса длиннющая, глаза добрейшие — мама на нем хороша: естественна, доброжелательна и каждому душой открыта. Такая, какой и была всегда.       Саша поцеловал фотографию и аккуратно прислонил к отцовскому изображению.       — Я переночую у вас, ладно? — он у родителей, на небесах вновь воссоединившихся, спросил.       Не снимая пальто, Белов на диван улегся и какое-то время смотрел стеклянным взглядом в потолок; затем на правый бок перевернулся и, к темноте взывая, попросил:       — Спой мне колыбельную, мамочка. Вдруг этот кошмар уйдет.       Жизнь всего за сутки разделилась на «до» и «после». Саша не мог смириться с тем, что за собственные ошибки пришлось откупиться материнской душой; что Валера, благородный совершив поступок, в ответ не благословение небожителей получил, а проклятие, ребенка потеряв.       За что с ними так жизнь жестока? Сколько еще предстоит уроков заучить? И за что в конце пути придется отдать душу неразменную, когда пробьет час по счетам платить?..       Не получив ответа ни на один вопрос и не услышав маминого пения, Белов плотнее закутался в пальто.       — Спи спокойно, мамочка, — прошептал он и почти мгновенно в сон кошмарный до самого утра провалился.