Я бы сделал что-то ещё

      Когда Баст спрашивает, как у него дела, Штерн с улыбкой отвечает "лучше всех". Это всегда лучше всех, а тонкая ниточка капельницы тянется красным до точки пульса и медленно становится единым целым. Пока он тут, ничего не может случиться - буквально через соседнюю палату ординаторская, и достаточно просто позвать врача.       Конечно, это всё равно бесполезно, ведь они и так не знают, чем лечить. Да и подходящих антропофагам препаратов почти не осталось. На вопросы Бастет, когда их завезут, и можно ли их где-то купить, следует тишина. Аптеки она уже объездила, а больше ничего сделать не может. Что сделаешь с несуществованием. Они не в фильме, чтобы сделать самодельное лекарство от всего, и остаётся только грузить чужую печень неэффективной резистентной дрянью в надежде, что поможет. Только надежда и остаётся.       Иногда ей очень жаль, что она слишком хорошо воспитана. Было бы оправдание желанию набить морду половине врачей, что игнорируют неудобного пациента, пока не придет она. Штерн каждый раз улыбается на эти кровожадные мысли - для него они настолько привычны, что удивительно, как его сердце не останавливается от количества сдерживаемой годами агрессии. Природа мешается с обидой на мир, а высказываться они могут только друг другу, где никто не услышит. Антропофагов и так никто не хочет лечить, поэтому любому врачу достаточно подогнать любой скандал под отказ работать с таким пациентом. За тех, кто согласен, надо держаться.       Капельница бежит по красной змеей и сворачивается в кольца, которые она расправляет. И тянется так же поправить чужие волосы, немного грязные - тут слишком неудобный душ, не под рост хищника. Штерн коротко урчит, тыкаясь в руку башкой, но не сильно - торчащая из руки капельница может сдвинуться от любого неверного движения. Бастет очень смутно представляет, как все должно затечь и болеть спустя пару часов такого лежания. Но не слышит никогда ни одного звука боли с его стороны, лишь невнятные гримасы выдают антропофага, когда он пытается пошевелиться и не задеть руку. С учетом того, что ему переливают куда больший объем, чем человеку - затекает рука всё-таки сильно.       - Жрать хочу, не могу. - Хриплый голос заставляет остальных обитателей палаты поморщиться и поднять плечи, неодобрительно смотря на стоящую у стены койку. У окна дует.       Что ещё можно услышать от хищной твари?       Бастет знает. Например, беспокойство о том, кто будет возить ее в супермаркет, потому что на улице грязь и каша. Или, что в больнице не удастся толком поработать, а значит, она не получит возможность съездить к родителям на праздники, и проведет их в палате, придя к нему на несколько разрешённых часов. Нет, у них есть деньги, просто нужно платить коммуналку и лекарства, а лекарства... А о них лучше даже не думать. Хищная тварь беспокоится слишком о многом, и его лицо прочерченно парой слишком ранних морщинок. Баст разглаживает их пальцем, и людоед прикрывает глаза, довольно давая себя погладить по лицу. В норме антропофаги ненавидят, когда их трогают за лицо, но ей можно. Только его одного, только ей одной.       Через несколько поглаживаний Штерн натурально засыпает - выспаться в больнице ночью, еще и в онкологии... Это везение, которого он лишен, хоть клевер четырехлистный дари. И то, не поможет. По крайней мере, сейчас в палате относительно тихо, а у него есть время поспать, поэтому, пока любимый хищник тихо сопит, Бастет одевается и выходит. На территории больницы есть магазин, но там нет того, что ей нужно.       Она знает, что через пару часов будет обед, и после капельницы можно будет наконец-то поесть, но больничная еда выглядит и пахнет как кусок мокрой бумаги. Даже для неё. Поэтому Баст особенно ценно то выражение лица, с которым проснувшийся антропофаг принюхивается к свежему ломтю сырой говядины - из-за низкого гемоглобина деньги уходят в том числе на красное мясо. И, пока он спешно режет и глотает сочащиеся кровью куски, она закрывает его спиной от остальной палаты, чтобы после ее ухода не было новых жалоб от сопалатников.       Когда она собирается окончательно, то ещё раз спрашивает, как он. Тихое "хорошо" на этот раз искреннее.

***

      Честно говоря, он откровенно хуёво готовит. Да, Баст говорит, что он хорош в "восточной кухне", но от неё одно название. И у него отвалится поджелудочная, если он это съест, потому что специй там немерено. Ещё бы ему можно было есть что-то, кроме строгой диеты. Иногда Штерну кажется, что именно над ним природа посмеялась. Или его мать что-то недоговаривает, потому что в норме именно органы желудочно-кишечного тракта у хищников самые стойкие. Он не знает ни одного антропофага с раком желудка или больной поджелудочной. Он даже не слышал о таких случаях. Жёлтая больничная бумажка с диагнозом панкреатита смеётся над ним.       Но сегодня на кухне он. Время шесть утра, обычно он ещё спит без задних ног и встаёт ближе к одиннадцати или даже часу... Это не тот случай. Он на самом деле невероятно хочет спать и залезть обратно под одеяло, а вместо этого пытается сделать хоть что-то, что можно им обоим из ограниченного набора продуктов. Кто там говорил, что антропофаги много жрут? Сейчас он хочет посмеяться в лицо этому человеку и не выходить на улицу за едой ещё месяц, но придется. Хотя бюджет явно будет ужатым.       По крайней мере, что-то у него получается, хотя без специй еда пресная. Он привык, словно жрет бумагу. Как Баст это выносит за компанию - поменяйся они местами, он бы не выдержал есть это в поддержку строгого рациона. Нет, конечно же, никто не мешает ему обожраться дешёвыми химозными сладостями или напичкать яичницу паприкой. Но потом и пенять за окончание хрупкой ремиссии можно только на себя. Онкология любит вкусно поесть, активно плодя от этого метастазы и недозрелые клетки крови заместо обычных.       Остаётся надеяться, что его потуги будут хотя бы съедобными. Бастет проснется только через полчаса, сегодня у нее выходной. Поэтому он накрывает еду крышкой и уходит ждать её под дверью, сползая по стене на пол. Надо бы что-то подложить, но сил встать обратно нет, поэтому Штерн просто закрывает глаза и позволяет холоду ползти вверх по ногам, пока сам он провалится в небольшое забытье и очнётся при звуках открытия двери.       Он вообще мало что умеет делать хорошо. Но почему-то ему кажется, что Бастет обрадуется, раз ей не надо корячиться с завтраком и тратить на это свой выходной.

***

      Когда он видит того урода, в голове будто что-то щёлкает. Штерн знает - на самом деле его даже человеку просто уделать. Достаточно лишь несколько хороших ударов в солнечное сплетение и добивающий в голову - он не встанет. Или встанет ещё большим инвалидом, чем был. Но, когда Бастет почти что вырывается из прижавшей ее в вальяжном жесте руки и подбегает к нему, с красными заплаканными глазами, дрожащими губами и такая напуганная, что лицо кажется вылепленным из снега, у него слетает предохранитель. Он знает, что ее никто не защитит, кроме него. И этот уебок знает, раз его до сих пор не уволили, несмотря на несколько накатанных на него жалоб. Видимо, просто заезжать за Бастет уже не помогает. Хотя, Штерн время от времени слышит этот кислый запах в подъезде - уебок сталкерит её под дверью, но проебывается, потому что антропофаг теперь возит девушку и на работу, а не только обратно.       - Иди в машину. - Он отдает Баст ключи, и она послушно берет их, отступая за его спину. Не сразу уходит, топчется, будто что-то сказать рвется, но не может. И исчезает, оставляя его разбираться.       А он бросает такое простое и часто звучащее в закоулках этого города "пойдем выйдем", хотя уже вышли. И они выходят. В какой-то грязный тупик, где маленький магазинчик стыкуется с офисом, а на грязной плитке втоптаны окурки под выведенным белой краской значком запрета курения. Маркером на кирпичах под ним нарисован полустертый член с какой-то смазанной надписью.       Возвращаясь, Штерн держит руку под носом, чтобы кровь из разбитого лица не залила пальто. На черном не видно, но только пока не засохло. Кровь капает на снег, а костяшки сбиты, и он улыбается. Потому что саднящая боль в руках напоминает о том, что не одному ему сегодня больно. Потому что он смог защитить свою женщину. Потому что он настоящий мужчина и может постоять за то, что ему дорого. Хочется смеяться от иронии и звенящей боли, что толчками пульса разливается по лицу, пульсирует в дёснах и дико отдаёт в нос. У него в груди маленькая звезда, от которой больно дышать. Острые лучи режут изнутри, а холод перестает ощущаться. Наверное, дома он сляжет с сотрясом, как только доведет машину до парковки.       Он впервые в жизни делает то, что абсолютно не умеет. Поломанная хищная тварь впервые вместо "беги" выбирает "бей". Смех, да и только. Смех разбирает его, когда он садится за руль, а Бастет подает ему влажную салфетку из бардачка. И смотрит такими глазами, что на мгновение хочется поверить, будто он и правда герой, только что спасший свою принцессу.       - У тебя тут. - Она тихонько тянется к нему, чтобы протереть залитые кровью губы, где на холоде уже начала леденеть корка. А потом неожиданно целует, коротко, словно сама себя пугается. Наверное, ради этих моментов всё-таки стоит жить, хотя герой из него херовый - дома он не может спать от боли и тошноты, следующими за сотрясением по пятам.       Следующим вечером Баст рассказывает, что этот мужик подал на увольнение по собственному. Ощущение горящего в груди солнца становится только сильнее.