Секунду назад

Ей снился шторм. Не тот, который в клавишах Редфорда — прибрежный с игривыми кудрявыми пенистыми волнами в яркий зимний солнечный день, слегка пластиковый, кукольный, буря в стакане воды. А тот, который сошел с картины Айвазовского и партитуры «Февраля», где он звучит во весь состав оркестра — с завываниями унисонной смычковой группы, с грозной поступью духовой меди. Шторм, который разверзается в открытом море, где волны идут от самого дьявола из черной глубины. Они больше не поют, они, погребая друг друга под собой, стонут голосами томящихся грешников. И в этом сумасбродстве стихии — маленькая фигуристка в голубом: танцует, взлетает, парит над волнами. Она выше этой дьявольской хляби — и какой бы высоты не был девятый вал, он её не достанет. Все, что ему остаётся — приморосить легким бризом голубое платье. Она как бриг «Меркурий» держит бой с двумя атакующими. Силы изначально неравны — агрессор идет курсом фордевинд и никто не верит не то, что в победу, но даже в спасение. Приказ утопить рулевого и его команду. Не в одной фигуристке дело — им нужен весь экипаж и сам «Меркурий». Этери и есть Меркурий. Ближайшая к солнцу. Строили прогнозы, что она обожжётся, выгорит. Не обожглась, не выгорела, поэтому топят. Опережающая время. Она движется по небу быстрее всех других планет. И безумно одинокая. Меркурий единственная планета без естественных спутников. У нее нет естественного спутника. У нее нет второй половины. Она родилась изначально целая. И она, как легендарный храбрец бриг «Меркурий» должна выдержать этот бой. С системой. И с собой. Меркурий на небе можно увидеть дважды — сразу после заката и на миг перед восходом. В час Меркурия она открыла глаза. Капудан-паша противника, находящийся на одном из атакующих «Меркурий» суден спал сладким сном — губы касались ее шеи, а рык довольного успешной охотой самца летел прямо в раковину уха. За окном было так же ярко — куда-то спешили огни неспящей Москвы. Она отвела его руку со своего бедра и с грацией дикой кошки выпуталась из объятий. Какая привычная картина — он спит, она рассматривает его. Такого спокойного, расслабленного. У него во сне всегда добрая полуулыбка — что ему снится? Он никогда не признавался. Один раз шутя ответил — сгущёнка. Очень даже может быть — иногда он во сне причмокивает и даже облизывается. Она бы многое отдала, если бы он на неё смотрел как на свою сгущенку во сне. А глаза бегают беспокойно туда-сюда, трепещут под веками как бабочки. Когда он начинал ворочаться, стонать — она прикладывала мягкие губы к векам и бабочки усмирялись. Она повелительница бабочек. А на утро он ничего не помнил — ни снов, ни бабочек, ни то, что она любовалась им спящим каждую ночь. Сегодня поцелуй был с тенью вопроса — почему он здесь. Нет, она все прекрасно помнила, как он прилетел, как открыл своими ключами двери, как отрывал её от стеклянной прозрачности портала-перехода между мирами, если решиться сделать шаг. И всё, что было потом она тоже помнила. Она не понимала, почему он остался. Лишнее это было всё. Всё, что после шторма. Этери тихо закрыв дверь в комнату вышла в прихожую. Собаки спали в обнимку в мягком домике, который обычно предпочитали игнорировать, ведь всегда укладывались на ночь с ней. Ах! Девочки её. Она о них забыла! Бесстыжая! Действительно полное затмение разума, такого с ней ещё не происходило. Они голодные, не гуляные. В мисках лежали остатки влажного корма, еще не покрывшиеся даже корочкой, в ведре валялись открытые консервные банки и грязная пелёнка — чистая лежала у входа. Внутри колотящий нервный озноб прошлых часов согрела такая простая и тёплая мысль — «хозяин» Едва касаясь лобика поцеловала спящих малышей и ушла в душ. Возвращаясь к нему в берлогу задавала немым вопросом ту же мысль: «Почему он не ушел?» И яростно отгоняла её в темноту сознания — теперь это не её проблема. Свернулась клубочком и вмоталась в него обратно. Он её крепко обнял, прижался к спине обнажённым торсом и причмокнул. Сгущёнка снится. Было очень нежно и гладко. До рассвета оставалась секунда вперёд.