Оборот

      Малыш уснул ещё в машине — забылся беспокойным сном, постанывал, метался по сидению, хныкал. Капельки пота поблескивали на его лбу, зелёные кудри слиплись, а сам он не переставал подрагивать, даже несмотря на то, что я включил печку на полную мощность. Оставалось лишь устало откинуться на спинку сидения. Совсем ребёнок… Вздохнув, я отстегнулся, вышел из машины, хлопнул дверцей, обошёл её и открыл дверь у пассажирского сидения. Все действия выполнялись почти механически, бездумно, и я обнаружил, что уже минуты четыре просто стою, глядя на свалившегося на меня, как снег на голову, мальчонку. Куромаку это ой как не понравится… И угораздило же почуять волка, да ещё и в нерабочее время, да ещё и в полную луну… Ещё и ночью.       Передёрнуло. Невероятно повезло оттуда удрать — оборотень, по всей видимости, являлся неофитом, недавним заражённым, не должно было пройти и двух лун — было очень похоже на первое обращение, хотя бы… Хотя бы потому, что семья до этого момента была жива.       Постаравшись не потревожить сон мальчика, я не без усилий поднял его на руки — для своей комплекции он был на редкость тяжёлым, тогда как мне телосложением хвастаться не приходилось. Ногой захлопнул дверцу машины и, исхитрившись, локтем заблокировал её. И понял, что мне бы не помешал кто-то, кто бы открывал передо мной тяжёлые металлические подъездные двери.       Кое-как я всё же принёс свою ношу к себе в квартиру и уложил в кресло. В нём он почти сразу же свернулся калачиком, его дыхание, кажется, стало ещё более влажным и тяжёлым. Малыша не прекращала бить мелкая дрожь, а когда я потрогал его лоб, он был горячим, как ствол револьвера, из которого только-только выпустили серебряную пулю.       Я с ужасом обнаружил, что всё это время мальчик был одет в одну только тоненькую пижамку да носки — и я заставлял его в таком виде бегать по холодной и мокрой осенней улице, практически босиком. Это в любом случае лучше, чем быть разорванным в клочья своим собственным отцом, но…       Ко всему прочему я, можно сказать, совершенно несведущ в лечении людей… Что уж говорить, и животных тоже. Оставалось только одно — стараться изо всех сил. Пусть и было чертовски страшно, зная, что на кону стоит жизнь ребёнка.       Было абсолютно понятно, что первым делом нужно переодеть его в сухую одежду. И искупать. У меня не было подходящих вещей, но удалось найти свою самую любимую и мягкую футболку и достаточно удобные шорты. Осталось растолкать парнишку. Он с трудом выплыл из объятий сна, практически лишённый сил, глаза его не фокусировались. И по всей видимости он не до конца соображал, что именно происходит — пришлось придерживать его за плечи на всём пути в ванную, а там помогать выпутываться из грязного белья. Отбросив смущение, и поняв, что моя помощь необходима, я помог ему искупаться. Он засыпал во время мытья на пару-тройку минут, а после просыпался, вздрагивая, и взмахивал руками, пару раз довольно больно заехав мне по носу.       Уложить же в кровать его не составило труда — благо, была чистая, вчера поменял перед выходом бельё, рассчитывая в свой редкий выходной хорошенько выспаться, — я даже укутал его в несколько дополнительных одеял и плед. Малыш тяжело дышал и весь покрылся испариной. На него больно было смотреть. Памятуя о некоторых виденных в аниме методах лечения, я сделал ему холодный компресс, но парнишка начал метаться, отчего от этого способа пришлось отказаться. Погасив в комнате свет и оставив включённой одну настольную лампу, я охотничьей поступью — особой, такой, какую даже волки с их усиленным в сотню раз слухом не расслышат — удалился в другую комнату, мягко притворив за собою дверь.       Похоже, в эту ночь я не сомкну и глаза. С этой мыслью я тяжело вздохнул, потянулся и достал мобильный телефон. Секунду раздумывал — может, написать сообщение? — но решил, что ситуация отлагательств не терпела.       Трубку взяли после каких-то пары гудков. Иногда я задавался вопросом, спит ли мой начальник хоть когда-нибудь — по всему выходило, что на сон в сутки он тратил не более пары часов, и те он проводил в офисе, не покидая рабочего кресла дни напролёт. — Куромаку слушает, — слегка искажённый динамиком голос звучал совершенно бодро и сосредоточенно. Я прокашлялся — условный сигнал, во-первых, подтверждающий мою личность, а во-вторых определяющий важность передаваемой мной информации. — Волк на 1744-у2, неофит. Умертвил жену. Ребёнок спасён.       Краткое молчание сопровождалось стуком клавиш и тихим журчанием рации. Далее послышался скрип, с которым откидывалась назад спинка кресла начальника, а после тихий и низкий голос с нотками усталости проговорил: — И как тебя угораздило?       Я рефлекторно пожал плечами, и только после небольшой заминки осознал, что собеседник не мог этого видеть. И сконфуженно выдохнул: — По пути домой проезжал мимо. Почуял… Остановился. Воспользовался альтернативным методом проникновения на территорию… — Влез в окно? — Верно, — я смущённо почесал нос, — а там мальчонка. Маленький такой, лет восьми, наверное? А волк в соседней комнате его мать терзать начал. Ну я его и… Ну… Эвакуировал. — Где сейчас находится гражданское лицо? — тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил Куромаку. По коже непроизвольно пробежали мурашки. — У… У меня. Он, кажется, простудился, — я поморщился, в очередной раз напоминая себе, что это, вероятно, произошло по моей вине. — Сейчас спит.       Куромаку протянул какую-то мелодию из нескольких нот, явно размышляя над чем-то. Наконец, произнёс: — По имеющимся у нас сведениям, несовершеннолетний гражданин Российской Федерации Владимир Востряков более не имеет надёжных живых родственников, — «а вскоре и вовсе останется без таковых, чему мы поспособствуем» повисла на телефонной линии мрачным сообщением так и не озвученная правда.       Я застыл с телефоном в руке и устремлённым в никуда взглядом. Это было плохо. Это было очень и очень плохо. По одной простой причине… — В соответствии с положением 2.9, пункт Б Кодекса Охотников, — сухо и безучастно, выжженными на сетчатке глаз формулировками проговорил Куромаку, и я ощутил, как что-то в моей груди рухнуло, змея ужаса обвила мои плечи и горло, мешая сделать вдох. Я знал, что будет дальше. Все знали, но я, как личный ученик Куромаку, не мог не запомнить каждую строку, каждое слово Кодекса.       Озвучено оно было всё тем же ровным голосом, всё с той же отсутствующей интонацией, но в моей голове приговор отозвался подобно грому, раскатисто и, почему-то, очень торжественно.       Ноги мои подкосились, и я свалился на диван, чьи пружины жалобно скрипнули под моим весом. Телефон всё ещё был зажат в моей руке, но рука эта покоилась на коленях, а я невидящим взором буравил серый кружочек контакта без подписи. — Документы будут оформлены к завтрашнему дню, — даже на таком расстоянии от уха слух продолжал улавливать превращающийся в жужжание голос начальника, — тебе придётся заехать… В 8:40, подписать… Заверение… Пришлю…       Звон в голове нарастал в тревожной прогрессии, зрение плыло, а на передний план сознания почему-то выплыли капли дождя, что, объединившись с порывами ветра, барабанили в оконные стёкла, влетая в оставленную открытой форточку.       Вот тебе и на, Зонтик. Мало было тебе беспокоиться за свою жизнь. Получите-распишитесь. Вот вам приёмный сын.