Он — это безрассудство

      Он холодная-холодная зима. Страшная непогода. Изморозь. Он не был столько жив, сколько мёртв. Джек даже не знал — похоронили его или нет? Ну зима, знаете, она такая, идёт об руку со Смертью под венец. Раз в год, где-то реже, где-то совсем нет, а где-то она не заканчивается никогда. С Погибелью они давно. С самого начала. С его конца. Тогда, она обняла его, окатила ледяной водой с головы до пят и утащила.       Чтобы вернуть? В общем-то, это все казалось ему чересчур смешным… или больше поганым? Он не знал.       Знаете, сны у него такие яркие, пёстрые. Волшебные, как и он сам, как и его посох. И одновременно такие же страшные, тёмные как лютые, уносящие жизнь морозы.       Белый-белый он везде: во снах, в волосах и глазах, на одежде и там, наверху. Там, где луна.       Луноликий, кажется, знал больше, чем он. И теперь, спустя почти что три века, это не бесило, не огорчало и не отзывалось в сердце издёвкой. Это не значило ничего. Как и он сам.       Душа его, кажется, так же холодна, как и руки, вырисовывающие узоры на окнах, столбах и могильных надгробьях. Там ничего нет. У самого Джека помимо имени — его ли? — больше ничего не было. Ни прошлого. Ни воспоминаний. Но наверняка верно ему кажется — так у всех. У пасхального зайца, у крошки феи, у Санты и Песочника. Он не одинок в своём забвении, и это радовало. Это не надежда или облегчение. Это что-то другое. Вера. Вера в Хранителей, в Луноликого и даже в Смерть. Не верили здесь, кажется, только в него, как бы это не огорчало и как бы не злило.       На Севере. Там, в снегах — дом. Не тёплый и, по-видимому, не родной, но дом. Убежище там, где морозы. Там, где он, там и они, так уж заведено. Не поспоришь.       Хранители просто похищают его. Смешно даже звучит, добрые же вроде должны быть? Мол, будешь хранителем и всё тут. Смешно. Он-то хранитель? Может, голова у них плохо работать стала в преддверии Пасхи? Луноликий выбрал его? Но почему? Зачем? Джек не знал.       Кошмары страшны в своём истинном облике, но видно в этом и суть. Бугимэн не вызывает у него ни злости, ни ярости, ни осуждения. Отчего-то его становится жаль. Да и в чём-то он прав, конечно.       — Ледяной Джек? Ты? С хранителями? Да не смеши меня. Ты — не такой. Тебе никогда не быть одним из них.       А он и не хотел.       Он — веселье. Безудержное, то, за которое ругают родители. То, в котором забываешься на часы. То, что остаётся в воспоминаниях. Проделки, игры и детский смех. Признание. Вот чего он жаждет!       Он — безрассудство. Такое манящее, живое, горячее. Ненасытное. Ему постоянно хочется ещё! Он акробат без страховки в шести футах над землёй. Не иначе.       Он — хаос. Тот самый, первозданный. Переменчивый, словно ток в высоковольтных проводах. Опасный. Непредсказуемый.       Такой, какой есть, и этого не отнять, вот точно. Безрассудный, глупый, отчаянный. Он летит спасать Песочника, даже не думая. Только завидев, как Питч натягивает стрелу. Страшную. Манящую. Серебристую, словно луна. Его последние минуты преисполнены криком, не его. Чужим, но знакомым. Он вспоминает, кажется, странно-знакомое лицо детское и испуганное.       Давай дурачиться.       Джек, — вскрикивает сестра.       Джек! Джек! Джек, нет! — Фея, Северянин, Кролик.       Лицо Песочника. Испуганное, растерянное. Преисполненное сожалением, Джеку правда сейчас жаль их. Он их огорчил.       — Песочник, я... — а что сказать не находит, как ни крути.       Луноликий знал? Знал, поэтому сделал хранителем, но предусмотреть всё не мог? Так вот почему он здесь? Потому что он хочет спасать других? Поэтому его хотели сделать хранителем?       Верил ли он в Бога? Нет. Но он знал, Смерть придёт за ним. Снова. На этот раз, чтобы забрать насовсем.