Грёзы

      У каждого человека есть своя мелодия детства. Для кого-то это шум природы через стрекотание сверчков, пение птиц и шелест травы. Для других она звучит, как игра на губной гармошке, стук барабанов, перебирание пальцев по клавишам пианино. А есть те, кто находит ее в колыбели. Особенной колыбели, от не менее особенного человека. Джейн Хантер уже давно не помнит лица матери, но её голос навечно останется нежным напевом в сердце.       — Мама…       Сквозь пелену сна Джейн ощущает нежное поглаживание тёплой ладонью по своим волосам, но оно прекращается, стоит ей подать голос.       — Да, мой свет?       Больших усилий стоит разомкнуть слипшиеся веки и повернуть голову, чтобы увидеть ту, от которой у юной мисс Хантер замирает сердце. Красоту женщины, на чьих коленях Джейн несколько минут назад дремала, невозможно описать — она словно сошедшая с иконы дева Мария, которую люди молят о спасении, в надежде быть услышанными.       Джейн, ведомая внезапным порывом, тянет к щеке чаровницы руку, но останавливается, так и не коснувшись. Столь незнакомое, но, в то же время, безумно родное лицо вызывает внутри диссонанс. Навязчивая мысль о том, кто именно сейчас перед глазами, шокирует юную мисс Хантер. И, в то же время, дарит эйфорию.       «Мама, мамочка, это правда ты?»       Опасаясь, что дивный мираж в виде матери растворится дымкой несбыточных надежд, Джейн тут же примыкает к ней, крепко обнимая. Она прислушивается к бьющемуся сердцу под ухом; ощущает, как размеренно вздымается грудь; как тёплые руки нежно прижимают к себе — и совсем не замечает собственных слёз, что впитываются в синюю ткань маминого платья.       — Ну-ну, мой светлячок. В чём же дело?       Элизабет легонько похлопывает дочь по спине, пока всхлипы не прекращают терзать тишину и Джейн не поднимает головы. От беспокойства, читаемого в маминых глазах, у девушки щемит сердце. Ей бы вымолвить, что всё хорошо, успокоить, — но как можно сказать то, в чём не до конца уверен сам?       — Плохой сон?       «Сон? Да… весь тот кошмар, где тебя у нас отняла хворь, а потом было утеряно и остальное — сон. Никто не умирал. Никто не…»       Аккуратным движением госпожа Хантер вытирает налившуюся слезинку в уголке глаза, а потом так же бережно заправляет белокурую прядь дочери за ухо. Такая ласка кажется Джейн чем-то инородным, но безумно желанным. К хорошему привыкаешь быстро.       — Я перед свадьбой тоже жутко волновалась. Целую бессонную ночь провела тогда. Поэтому решила проведать тебя — знала, что ты всю комнату исходишь в преддверии завтрашнего дня. Благо, под мою колыбель все ещё сладко засыпаешь.       Джейн резко отстраняется от матери. Свадьба. Волшебное слово, от которого многие юные барышни охали и ахали, уже представляя, как идут в роскошном белом платье к алтарю, где их ждет любовь всей жизни. А потом управление домом, дети, семейный быт. Идеальная жизнь, только никак не для мисс Хантер, живущей жаждой приключений и авантюризма. Сидеть в каменных стенах, ожидая, когда благоверный закончит свои дела и уделит ей капельку внимания — не про неё. Скорее, она сама захочет встать во главенстве или вести дела с супругом наравне, однако не каждый мужчина сможет с этим мириться. Ральф бы не смог. И о чём Джейн только думала, соглашаясь на его…       «Стоп, что?»       В памяти сильным наплывом пролетают воспоминания: побережье, Ральф на одном колене, кольцо, предложение. Окрылённое чувство восторга расплывается теплотой по всему телу. Словно это случилось только сейчас; словно совсем недавно Джейн ответила согласием и Лейн закружил ее в своих объятиях. Такие счастливые воспоминания… с привкусом горечи. Там — во сне — их разделило само время, а здесь всё так…       — Может, мне всё же стоит позвать лекаря?       Костяшки изящных пальцев касаются девичьего лба, возвращая мисс Хантер в нынешнюю реальность.       — Нет-нет, всё хорошо.       Джейн нежно перехватывает ладонь матери, отводит от лба и заключает в замок из своих пальцев. Она вовсе не хочет беспокоить матушку, поэтому старается улыбнуться как можно правдоподобнее, однако по выражению чужого лица Элизабет понимает, что всё больше себя закапывает. Чтобы не развести пожар тревоги в материнском сердце ещё пуще, приходится несколько минут уверять, что во всём действительно виновато предсвадебное волнение. И только после обещания Джейн обратиться к лекарю, если она действительно почувствует себя дурно, мама со вздохом соглашается. А потом они обе решают молча встретить рассвет в обнимку друг с другом. Удобно устроившись подле матери, Джейн не может избавиться от горького чувства, что это последний раз, когда они могут провести время вдвоём.       — Будь осторожна, мой светлячок: тот, кто тушит свет внутри тебя — всегда где-то рядом.       Сердце пропускает удар. Голос мамы — до этого теплый, ласковый — становится похожим на шелест листвы: шепотливым, вкрадчивым. Каждое слово, сказанное ею, прекрасно донесено до маленькой мисс Хантер, однако та упрямо не хочет принимать смысл, который в них заложен: знает, что если сделает это, всё рухнет, словно карточный домик. Поэтому решает переспросить, в надежде услышать другие слова. И она их слышит:       — Мне пора идти, дорогая. Свадьба — хлопоты не только молодожёнов.       Элизабет улыбается, целует дочь в макушку и поднимается с кровати, на которой они с Джейн сидели. Сразу становится холодно. Юной Хантер не хочется расставаться с матерью, она выкрикивает глупое: «Мы же ещё увидимся?», и её душа холодеет после ужасно долгой минуты тишины.       — Конечно. Я всегда буду рядом, даже если твои глаза не будут видеть меня.       Это было последним, что говорит Элизабет, прежде чем оставить Джейн, однако одиночество её минует: стоит только синему шлейфу платья скрыться за дверью, как в комнату врываются несколько служанок. Все румяные, растрепанные, а глаза-то как горят! Кажется, день свадьбы своей юной госпожи они ждали больше кого-либо. И что-то подсказывает Джейн: дело отнюдь не только в любви и уважении — им хочется выдохнуть, наконец, с облегчением: отправить хоть одного непоседливого ребёнка в счастливую замужнюю жизнь, которую он будет проживать вне стен поместья Хантеров.       — Мисс Хантер, мы поможем Вам с приготовлениями к сегодняшней свадебной церемонии, — говорит одна из служанок, выделяющаяся на фоне остальных. Джейн смутно узнаёт в ней свою кормилицу по строгим зелёным глазам и носу с горбинкой. Так странно видеть эту женщину сейчас: вроде времени с последней встречи прошло длиною в целую вечность, однако буквально вчера Эдит взялась отчитывать юную госпожу за бег по коридору. Джейн морщится и чуть качает головой в попытке избавиться от очередного непонятного наваждения.       «Да что со мной?»       Начало важного дня пока приносит больше раздражения, чем радости. Кто бы мог подумать, что обычный сон — хоть и реалистичный — может расколоть человека надвое. Не по нраву мисс Хантер и то, что все эти «курицы-наседки» будут хлопотать над ней почти до самого вечера. Что во сне, что здесь — бдение над её персоной уязвляет гордость. Отец всегда учил самостоятельности: дворянка ты или простолюдинка — в жизни есть множество навыков, которые должны быть тобой освоены.       «Никто не протянет руку помощи утопающему, пока тот не сделает усилие, чтобы выплыть. А сделав его один раз — он сделает и во второй, пока, в конце концов, не научится плавать, и чужие руки ему станут попросту не нужны».       Джейн по сей день живёт этой заповедью. Ей нравится чувствовать себя сильной; нравится, когда она может не только поедать плоды, но и выращивать собственные. Правда, вряд ли это можно втолковать большинству людей, а таким воинственным служанкам — тем более. Мисс Хантер и без того всё делает самостоятельно в обычные дни, но нынче же особенный — не отвертеться. Хотя ей так и хочется сказать пресловутое: «я сама».       Сборы проходят так же, как предполагалось: много нервозной суеты. На купании Джейн просто жмурит глаза, считая овец, чтобы не начать брызгаться мыльной водой служанкам в лицо каждый раз, когда те принимаются улюлюкать про то, как быстро их мисс Хантер выросла и какой счастливый брак ожидает её. Хвала богам, никто из них не додумался заикнуться о детях, иначе капитану Лейну пришлось бы оплыть полсвета в поисках сбежавшей невесты.       «Обычно в прятках вожу я, но даже интересно: отыщет он меня или оставит поиски уже через год».       Джейн усмехается. Проскользнувшая мысль ей явно что-то напоминает.       «Нет. Будет искать всю жизнь, по натуре он тот ещё баран упертый. Впрочем, как и я».       На душе теплеет, а в животе разлетается стайка бабочек. Теперь и день кажется чуточку лучше, и мельтешащие перед глазами служанки не кажутся чем-то раздражающим. Ровно до той поры, пока одна из них резко не выливает ведёрко с водой, чтобы смыть с волос юной госпожи пену.

***

      Для окружающих время несётся с неумолимой скоростью, пока Джейн кажется, будто оно замерло, а она находится в извечной пытке, особенно сейчас — при повторной примерке свадебного платья. Служанки охают, ахают, разглаживают каждую складочку белоснежной ткани и чуть не плачут. Мисс Хантер не разделяет их взбудораженности — такое внимание душит. Ей бы сейчас запрыгнуть на своего вороного мустанга, да как пуститься на нём галопом по необъятным полям Америки. Почувствовать ветер на своём лице, услышать родное ржание и цоканье копыт.       «Но то был просто сон…»       — Посмотритесь в зеркало, юная госпожа.       Моргнув, Джейн вглядывается в свое отражение, замирает: там, в зеркале, она видит прекрасную девушку. Настолько прекрасную, что её можно перепутать с вейлой из сказки, которую когда-то читала кормилица. Девичьи пальцы касаются зеркальной глади. Да, Джейн может увидеть в этом отражении кого угодно, но только не себя.       — Красота, верно? А с прической и фатой будете ещё бесподобнее!       «Прическа и фата? Ну уж нет, ещё три часа — и я лишусь рассудка. Нужно что-нибудь…»       — О боже! Это мышь, мышь!       Джейн подпрыгивает, тычет пальцем в один из углов комнаты, уже предвкушая, как поднимется гомон, как побегут наседушки, кудахча, к выходу — на помощь звать. Сколько лет знают свою юную госпожу, но так и не могут приывыкнуть к её проказам. Как только комната пустеет, проказница распахивает панорамные окна, выходящие на балкон. Свежий воздух бьёт в нос слишком резко, отчего голова идёт кругом.       «Быстрее, быстрее!»       Подобрав подол платья, девушка выбегает на балкон. Сердце отстукивает бешеный ритм — так бывает всегда, когда негодница устраивает очередную шалость, но то, что она затеяла сейчас, больше походит на маленькое безумие.       «Взобраться на перила, аккуратно спуститься, а потом… это же…?»       В саду, среди кустов нежных незабудок, в раздумьях расхаживает капитан Лейн. Джейн даже отсюда может разглядеть насколько отстранёно от мира выглядит её жених. Люди, не знавшие хорошо Ральфа, зачастую сравнивают его с ангелом. Мисс Хантер не может винить их в этом, особенно сейчас, когда непрерывно следит за каждым движением мужчины, и только шум за дверью напоминает о том, что её время на исходе. — Ральф!       Лейн только и успевает поднять голову. Перед глазами мужчины, кажется, проносится целая жизнь, заключённая в одной хрупкой фигуре, падающей в прыжке с балкона. Тело двигается машинально, а когда мисс Хантер, до ужаса довольная, оказывается у него на руках, он не находит ни слова. Только потом, когда до него начинает доходить вся сложившаяся ситуация, морские узлы терпения рвутся. Джейн видит, как меняется лицо капитана, как хмурятся брови, поджимаются губы.       — Что ты…       Касание женских губ выбивает злобу, волнение, воздух. Шторм затихает, даже не успев начаться, и корабль продолжает бороздить по страстным морям. Поцелуй выходит коротким, но до одури чувственным.       — Соскучилась по тебе.       — И поэтому решила спрыгнуть с балкона? Ты хоть знаешь, что могло произойти, если бы…       Джейн касается указательным пальцем губ, которые недавно целовала. Они так соблазнительно поблёскивают на солнце — больших усилий стоит не заострять на них внимание.       — Неужели капитан Лейн — покоритель морей — неуверен в собственных силах?       — Ты невыносима, — говорит Ральф с улыбкой.       Раньше Джейн думала, что никогда не сможет сладить с таким человеком, как капитан Лейн. Привыкший быть лидером, он — не тот, кто терпит возражения, а мисс Хантер — не та, кто склонна беспрекословно подчиняться. Однако, что за ирония судьбы, вот они — будущие муж и жена — совершенно бесстыже милуются друг с другом до свадебной церемонии.       Со стороны балкона слышатся возгласы служанок. Кажется, осознание бессовестного обмана потихоньку закрадывается в их наивные умы. В этот раз Ральф быстро смекает, что невесте несдобровать, если её обнаружат сейчас. Особенно в таком компрометирующем виде. Он опускает её на ноги и указывает на стену под балконом. В этот раз Джейн не противится, а наоборот — с большим рвением направляется к стене поместья, но в какой-то момент слышится характерный звук — так ломаются каблуки, — и девушка падает в кусты незабудок. Лейн уже делает шаг, чтобы помочь, но резко останавливается.       — Господин Лейн?       «Эдит», — думает про себя беглянка, аккуратно подползая к стене.       — Да?       Ральф держится так, словно не ловил совсем недавно невест, прыгающих к нему в руки с балкона.       — Вы, случайно, не видели мисс Хантер?       — Нет, и не рассчитываю встретить её до свадьбы. Неужели моя невеста решила сбежать?       Джейн не нужно видеть лица своей кормилицы, чтобы понять, как оно побледнело. Вот вам и ангел. Превосходный стратег — вот его натура. Знает, куда давить и что делать при любой ситуации. Эдит уверяет его в неверности суждений, однако дрожащий голос выдаёт взволнованность. Впрочем, Ральф намеренно не замечает этого, улыбается и говорит, что ждёт не дождётся встречи с возлюбленной. Эдит кивает, а потом поспешно уходит.       «Хитрый лис».       Мисс Хантер снимает туфли, поднимается и мягкой поступью направляется к жениху. Только сейчас капитан Лейн понимает — она в подвенечном платье.       — Разве жениху положено видеть невесту в свадебном одеянии?       — А ты её сегодня ещё не видел. Только ждёшь не дождёшься.       Джейн хмыкает, заправляя Ральфу за ухо стебелек незабудок, — сорвала, когда упала в кусты. На удивление, с платьем всё в порядке: ни грязи, ни затяжек, а вот туфли…       «Что ж, скажу Эдит так — бежала от мыши со всех ног, но каблуки этого явно не оценили».       Ральф какое-то время молчит, придирчиво осматривает, но ничего не говорит. Только листву с спутавшихся волос убирает. Джейн знает этот приём. Затишье в бухте капитана только тогда, когда во всём остальном мире бушуют шторма.       — Да ладно, ты так сильно веришь в приметы?       — Странно, что не веришь в них ты.       Что-то в этой фразе заставляет встрепенуться. Хантер машинально касается маминого кулона, который во сне был выброшен в порыве горя. В голове эхом раздаются слова: «…тот, кто тушит свет внутри тебя — всегда где-то рядом». Её снедает огромное желание спросить, что именно Лейн имеет в виду под этим «странно». Но вместо вопроса девушка поджимает губы и уходит. Ральф порывается пойти следом, однако будущая супруга уже угрожает ему ударить шпилькой в глаз, поэтому остановиться, чтобы дать ей остыть, кажется наилучшим решением.       Уже вечером, когда все приготовления, наконец, завершаются, настаёт пора выходить к алтарю. Однако мысли Джейн далеко не здесь. Зерно сомнений, тревог и вины уже разрослось изнутри ядовитыми лозами. Даже присутствие отца и живых братьев не внушает спокойствие. Хантер кажется, что всё здесь происходящее — неправильно, лживо. Спектакль, разыгрываемый для неё, где постановщиком может быть только один человек, который, на самом деле, им и не является. Джейн прячет лицо в ладонях: ей до ужаса не хочется думать о Нём; произносить Его проклятое имя даже в мыслях.       «Прошу, пусть всё это окажется настоящим. Пусть моя мама и братья будут живы, а отец — свободен от чужого влияния».       — Джейн?       Голос отца звучит непривычно обеспокоено. Нет, Джозеф и раньше говорил так с ней, особенно в раннем детстве, но воды с тех пор утекло не мало. Сейчас, при виде него, множество чувств бушуют вихрем, явно не собираясь уступить место чему-то одному. Джейн видит перед собой мужчину, который добился всего, чего хотел. У него большой дом, солидный капитал, любимая жена и дети.       «Но мой ли это папа?».       Джейн хочет надеяться на то, что её разум просто съедает болезнь и окружение — не декорации тёмного духа, которому бы всласть насытиться чужой болью.       Джозеф протягивает дочери руку, и в этом жесте кроется намного больше, чем простое: «нам пора». Поддержка, волнение, счастье. Разве может всё это быть ненастоящим? Робко взяв папу под руку, будущая миссис Лейн покрепче сжимает пышный букет белых лилий и делает первый шаг к алтарю. Там её уже ждёт Ральф, не сдерживающий улыбки. Он смотрит так, словно никого в стенах церкви больше нет. Лишь она — его дикая сирена, которой не нужно петь, чтобы сводить с ума. Джейн чувствует, как кровь приливает к щекам: возможно, капитан Лейн и раньше одаривал её взглядами, полными любви, обожания, однако замечает подобный она только сейчас.       — Джейн, я нечасто хвалил тебя, — говорит девушке отец, когда они оказываются уже на середине пути. — Но хочу, чтобы ты знала — я всегда гордился тобой.       На мгновение мир замирает. Дети всегда хотят внимания родителей; хотят их ласки, заботы. Но порой это должно заключаться не в типичных объятиях, поцелуях в щёку или чтении сказок перед сном. С самого раннего возраста ребёнка родитель вкладывает в него характерную ценность. В семье Хантеров таковой является сила, стойкость и гордость. Джейн Хантер не нуждается в телячьих нежностях: всё, ради чего она разбивает колени в кровь, мозолит руки, преодолевает горы предвзятых мнений — слова, что ею гордятся, ценят. Наверное, она должна быть счастлива, услышав их сейчас, однако ничего, кроме разочарования, не трогает сердце. Джозеф, из которого клешнями не вытащить и одного-единственного: «молодец», так просто роняет сокровенное признание о своей гордости к дочери, и почему? Потому что удачно выдал её замуж? Джейн не надеялась услышать похвалы от отца, даже если бы отрубила голову чёртовому дракону, которого даже не существует. А здесь достаточно просто обменяться с кем-то кольцами, послушать множество благоприятных пожеланий и закончить торжественный вечер танцем?       Реальность, в которой человеку всё достаётся так просто — не имеет смысла. Он может получить всё, чего пожелает, но ценой потери самого себя: жизнь без борьбы, будоражащих взлётов, фееричных падений и великих — в своей истории — свершений не имеет дорог. Это яма, на дне которой можно отыскать битые осколки личности, так и не ставшей тобой. Джейн думает об этом, уже стоя напротив жениха; его лицо лучится радостью. Смогут ли они когда-нибудь снова стоять так, принося друг другу клятву перед Богом, или кустам их винограда не суждено пережить морозной стужи? Страх снова лишиться семьи сковывает. Братья, мама — она не сможет пережить их смерть вновь, а отец…       «Смотреть на его изменения больнее, чем сделать глоток плавленного железа».       В голове тикают часы — настаёт пора выбирать. Закрыв глаза, Джейн перестаёт слышать музыку, шёпот гостей и священный обет, озвучиваемый священнослужителем. Все звуки меркнут, но что-то прорезается сквозь затуманенный разум. Голос. Такой знакомый, спокойный. Он велит слушать сердцем, а сердце отзывается мамиными словами: «Я всегда буду рядом, даже если твои глаза не будут видеть меня». Да, близкие никогда не покидают нас. Они остаются внутри тёплыми отголосками, даже если мы их не помним. Эта мысль разрезает вуаль грёз, и наружу просачиваются моменты настоящей жизни: долгий путь с преградами, душевные посиделки у костра. Лица тех, кто был рядом с мисс Хантер всё время её путешествия: Джереми, Питер, Куана…       «Как я могла забыть о вас?»       О тех, кто сделал для неё слишком много; о тех, кого она не может так бессовестно бросить, наслаждаясь, пускай и счастливой, но иллюзорной жизнью.       — …согласны ли Вы, Джейн Хантер, дать клятву перед Богом о переплетении ваших с Ральфом Лейном судеб?       — Нет.       Шокированный возглас толпы разрезает воздух; музыка прекращает играть, из-за чего можно ясно услышать недоумённые перешёптывания, но Джейн всё равно. Она неотрывно смотрит Ральфу в глаза, которые совсем недавно светились от счастья, а сейчас наполнены тёмным океаном печали. От такой картины ком застревает в горле, губы предательски подрагивают, и слёз, как девушка не старается, уже не удержать. Хантер дрожащей рукой касается теплой щёки; в её голове осуждением звучат слова Лейна о том, какая она своенравная упрямица, и на это ей нечем будет возразить, однако вместо обвинений Ральф накрывает своей ладонью её.       — Ты ведь не можешь иначе, так?       Ей бы обнять его, прижаться; вымаливать о прощении, вышёптывать благодарность, но в бессилии она только качает головой — нет, по-другому не может. В этот же миг Лейн рассыпается тысячью золотых песчинок, в которых Джейн видит своё потерянное счастливое будущее. Вместе с Лейном в золотом песке утопает и всё остальное: звуки, люди, стены церкви. Они сносятся, словно декорации, оставляя после себя ничего, которое теперь окружает мисс Хантер. Или не совсем «ничего?». Вдалеке, через пелену слез, девушка замечает высокую фигуру в тёмном одеянии. Улыбка, играющая на мужском лице, отзывается жгучей яростью внутри. Имя, что так боязно было произносить даже в мыслях, срывается с губ Джейн гулким рёвом, от которого бы задрожала сама земля; разверзлась под натиском горечи, ненависти и злости. Носитель этого имени раскрывает руки — приглашает заблудшую пташку в свои объятия, уже предвкушая её перекошенное от злобы лицо; её рвение добежать до него, дабы свернуть шею. И, как по заказу, мисс Хантер срывается с места разъярённым буйволом, только вот не достигает цели — падает, стоит невидимой опоре под ногами исчезнуть.       А я уж думал, что Вы решите снова сбежать, выбрав прозябание своей души в иллюзорном мире из приторных стен. Но мы оба знаем, мисс Хантер… такое уныние — не для Вас.       Кровь расплывается алым пятном на груди Гутьеррес. Она медленно оседает на землю, пока Джейн смотрит на результат своего решения. Первое убийство. Было ли ей страшно тогда? Безусловно. Однако помимо страха было что-то ещё; что-то, от чего бурлила кровь…        Согласитесь, сковывать себя кандалами семьи, когда Вы только недавно ощутили глоток свободы и силы — высшая степень мазохизма. Глупого мазохизма.       …сердце билось в возбуждении, а разум дурманило. Оно было рядом с Джейн и при ограблении поезда, и при повторном убийстве. Превосходство. Власть опьяняет, особенно, если это власть над чужими жизнями.       А Вы ведь не глупы, мисс Хантер. И я знаю, как сильнó Ваше желание отринуть всё, что делает Вас слабой. Признайтесь, в глубине души Вы были рады избавиться от бестолковых братьев, с которыми боролись за право места под солнцем отцовских глаз.       Полёт вниз кажется бесконечным, пока множество рук, сотканных из тьмы, не подхватывают тело Джейн. Их прикосновения обжигают, а когти рвут белую ткань; впиваются в кожу до кровавых отметин. Хантер шипит, трепыхается в попытке освободиться, но тьма только сильнее оплетает её: ноги, руки, лицо. Нет места, до которого тьме не добраться, и Джейн может только наблюдать за разложением своей души под тягучий шепот, завлекающий всё больше окунаться в грехи.       Как нож входит в масло, так и когтистые лапы проникают в горячую плоть — разрывают грудную клетку с такой легкостью, словно она — шкатулка с драгоценностями, но вместо них внутри только поражённые ядом органы, да полчища шипящих змей.       По итогу, всё оказалось зря: отец Ваш — плешивая дворняга, умеющая кусать лишь исподтишка, — не стоит и никогда не стоил стараний своих отпрысков, которые так слепо на него равнялись.       Джейн не умирает.       Но ей хочется умереть.       Каждый разрыв сухожилий, каждая сломанная кость, отзываются болью утрат; пожарами и ураганами; морозными иглами, без устали вонзающимися под кожу. Женское тело неестественно выгибается; Джейн всё кажется, что конец близок: сердце не выдержит, но вопреки ожиданиям, ад не кончается. Тьма не жалеет — извращается пуще, жёстче, пока Хантер может только безмолвно кричать — голос давно покинул её — да молить о собственной смерти.       Где-то там, в вышине, пробивается яркий свет. На какое-то мгновение Джейн забывает о боли; ей хочется протянуть руку к этому проблеску, дотянуться до него, однако девушке позволено только смотреть. Так вот, какова цена мести? Наблюдать, как ты всё больше отдаляешься от света, без возможности заново ощутить его тепло. Саморазрушительная цель саранчой сжирает тебя, и пути назад уже нет.       Только вниз.       Змеи выползают из живой коробки — им больше нечего там делать. Со змеями покидает искалеченное тело и душа, наконец, освобождая себя от мучений бренной плоти. Однако когтям жадным до крови всё равно: есть Джейн там или нет; они продолжают смаковать пустышку: отрывают конечности с такой легкостью, с которой обычно обрывают лепестки цветов, дабы погадать на любовь. Любовью здесь и не пахнет, хотя, если только — её самым извращенным проявлением.       Последним, что видит дух Джейн со стороны, пока всё не озарит яркой белой вспышкой — собственная голова с пустыми глазницами. Она нанизана на огромный черный когтистый палец, в чём-то походивший на полотно косы. Впрочем, нанизанной ей предстоит быть недолго — огромная зубастая пасть поглощает голову разом; приоткрывается только для того, чтобы язык мог пройтись по когтю, смакуя каждую каплю крови.       Разбиваться о поле костей не больно. Вся боль остается где-то там — в останках истерзанного тела. Душа, более не имеющая телесного якоря, всегда тянется к земле, вопреки предрассудкам и сказкам о рае и аде, где праведникам уготован путь наверх, а грешникам — шипастая лестница вниз. Однако правда в том, что ни рая, ни ада — нет, но есть луга и поля; есть пение птиц, только прилетевших после долгой зимы; журчание ручейка, который ты слышишь, прогуливаясь по лесу в поисках чего-то значимого лишь для тебя; запах свежего молока от матери, держащей на руках новорожденного ребенка. Есть мир. А у мира — сердце, циркулируемое круговоротом душ каждого живого существа: умрёт дерево — родится жеребец.       Сгнивает только оболочка, а то, что было внутри — впитывается в землю; проходит по каналам через большое сердце, чтобы впоследствии увидеть мир новыми глазами. И Джейн увидит. Но чуть позже.       Кости, изголодавшиеся по горячей крови, жадно испивают юную душу. Солнце с засухой так осточертели им, что, сколько бы они ни пили — их жажда остаётся по-прежнему неутолимой, и только когда змеи, пропитанные той самой желанной кровью, срастутся с тёплыми костями, примут человеческие очертания — жажда иссякнет. А с ней уйдёт и вечный день — настанет вечер, дальше — ночь. Мосольное поле превратится в пыль, из пыли появятся нежные лилии. Часть из них окунётся в прохладную воду бесконечной реки, другая же — станет мягкой периной для хозяйки сна, от которого ей пора бы уже очнуться.       Тяжёлые веки открывают голубым глазам причудливое звёздное небо без луны. Первые минуты — вакуум без мыслей, звуков и запахов. Бедная, бедная Джейн — Он опустошил её всю. Но ничего: ей просто нужно время, чтобы начать дышать заново. По-новому. И пока это время не наступит, мистер Норрингтон будет услужливо находиться рядом, в терпеливом ожидании заглушая свой голод.       — Как Вам свадебное путешествие, мисс Хантер? Ох, прошу прощения: мне ныне стоит называть Вас «миссис».       Фамилию «Хантер» Уолтер больше не произносит — оно и понятно, но фамилии «Лейн» Джейн также не слышит, и почему-то это веселит её. Веселит до болезненной щеми в груди. «Миссис Норрингтон» — единственное, что чётко звучит в голове после полнейшей пустоты; вместе с тем девушка ощущает лёгкое жжение на безымянном пальце, словно кто-то старательно вырисовывает на нем круг ножом. Есть ли это игры разума или на её пальце в действительности красуется причудливое обручальное кольцо — Джейн не знает, и только одно ей известно точно: Уолтер забавляется. По обычаю: ставит пьесу, добросовестно её отыгрывает, а потом наслаждается чужими страхами, страданиями и безумием. Первыми двумя его брюхо уже наполнено вдоволь, а вот что же с последним? О, Джейн не сомневается в цели Уолтера свести её с ума. А может, для неё уже давно земля стала небом, а небо — землёй.       Веки смыкаются, чтобы разомкнуться вновь, но уже сменив фокус взгляда на широкую спину её паромщика, не человека — мучителя. Её любимого.       — Как легко перешагнуть через всё, во что веришь… — в хриплом голосе практически нет жизни.       Уолтер молчит; не оборачивается, продолжая грести одиноким веслом, чтобы их совместная лодка не прекратила свой ход. Наверное, кто другой подумал бы, что его не услышали, но Джейн знает: он слышит её всегда. Ей не нужно кричать для этого, говорить или шептать. Даже рот открывать. Стоит только бросить зерно противоречивых мыслей, и оно прорастёт Его мягким шелестящим голосом внутри и снаружи.       Куда перешагнуть?       — Куда-то туда… — кончики пальцев касаются призрачного кольца на безымянном, и тот отзывается жгучей болью. — На твою сторону.       Норрингтон полуоборачивается, и Джейн впервые видит в его почти нежном взгляде вселенское, практически неподъёмное снисхождение. Оно ощущается неприятным спазмом в груди; застрявшим комом в горле. Не будь душа так искалечена — новоявленная миссис подняла бы бурю ярости, расценивая подобный жест, как издёвку над собой за легкий проигрыш в их новой партии. Однако она слишком опустошена для такого сильного чувства, да и не знает наверняка: что там у Уолтера в голове? С ним ведь никогда ничего не угадаешь.       Сторона. Он часто упоминает это слово при их беседах, заставляя задуматься о язвах, нарывающих на подкорке земной цивилизации. Их настолько много, что иногда вопрос: «стоит ли мир своего излечения, если все старания, на которые ты возлагаешь целую жизнь, не смогут помочь ему и на треть?» — встаёт перед глазами непреодолимой стеной. Но истинный смысл не в выборе над очищением или наоборот — ещё большим очернением, — а в том, что выбора-то и нет. Ровно, как и сторон. Люди могут вечность играть в игры, придуманные друг другом: в справедливость, принципы, целомудрие. Но что, если судья, ведомый своим виденьем ситуации, осудит невиновного? Или самый честный прокурор примет взятку из-за сложной ситуации в семье? Что насчёт юной девушки, принимающей монашеский обет не из своей самоотверженной веры во Всевышнего, а только, чтобы быть рядом с мужчиной, встретившегося ей однажды во время службы в церковной зале и запавшего в сердце так, что при каждом взгляде на него ей приходится изнывать от низменного желания? Среди общества, состоящего из таких же людей, эти трое будут порицаться, но за что? За то, что нарушат правила, в которых изначально нет смысла?       Зло, добро; черное, белое — стороны, которых не существует в мире, но которые так необходимы людям. Для самоистязания. Ведь человек не ограничен в своей воле, а когда ограничений нет — это неизвестность. Неизвестность пугает, страх же — побуждает воздвигнуть стены как внутри, так и снаружи. Ведь людям так нравится бегать от самих себя, а это, как правило, увлекательно. Поэтому, зачастую, Уолтер употребляет термин «сторона» — так смертные представляют себя загнанной в ловушку дичью. Изъян лишь в том, что речь идет вовсе не о эфемерном «зле», а о нём самом. Об Уолтере.       Быть подле Него; жить, умирать ради Него. Веселить, угождать, противостоять Ему. Страстно желать, ненавидеть, питать… Перейти на сторону мистера Норрингтона — означает посвятить всего себя прихотям чёрного полотна его замыслов, и при этом, парадоксально, но стать по-настоящему свободным. И пускай это — истина, люди всегда будут видеть в нём преступника, жестокого убийцу, аморального урода, психопата; они будут отождествлять его с человеческим понятием самого зла, а значит, и тёмной стороной. Малышка Джейн, зная, что в груди её извечного спутника не стучит сердце, не идёт по венам кровь, и само его тело соткано из нитей первородного хаоса — видит Норрингтона злом без всяких переносных смыслов.       И кто он, чтобы ей не подыграть?       — А Вы перешагнули?       — Нет.       Весло останавливается, а с ним — лодка. Уолтер выгибает бровь; губы на мужском лице растягиваются в полуулыбке, однако в льдистых глазах нет и намёка на задор. Он пытливо вглядывается куда-то внутрь ее разбитого зеркала, но впервые ничего не находит там; не может прочесть даже по внешним чертам.       — Нет?       Протяжная тишина режет даже журчание бесконечной реки. Джейн протягивает Норрингтону руку, как если бы хотела дотянуться до обетованной земли; она видит инфернальные языки пламени в его взгляде, которые перерастают в целый пожар, стоит ему с небывалой бережливостью коснуться её руки. И тут же упасть. Упасть от внезапно появившихся сил хозяйки сна притянуть невыносимого беса к себе; заключить его шею в кольцо из рук и бесконечно смотреть на прекрасное, но совершенно отвратительное лицо.       Цветы под руками Уолтера вянут, вторя больному сердцу и разуму Джейн — человек в здравии не может желать тех мук, на которые она обрекает себя, когда раз за разом возвращается мыслями к Тому, чьё присутствие разворачивает её пуговицу за пуговицей: говорит он или молчит — не важно; хватает одного неописуемого ощущения с ним рядом, чтобы понять, как велика прихоть пробраться к нему под кожу; засесть глубоко в груди такой же страстной грёзой. Джейн желает — о, как желает — стать его больным наваждением: пускай имя её будет высечено на стенках тёмного нутра, чтобы даже после целой вечности он не смог забыть о ней. Пускай золотой змей снова и снова будет сводить их вместе, чтобы однажды человек в чёрном не смог найти покоя даже в самой сытной трапезе, пока не увидит свою маленькую миссис Норрингтон.       Но прихоти навсегда останутся прихотями: Джейн не глупа — знает, что тьма играет ею, и не интересна той ни тело, ни душа, ни сердце. Лишь только роль: сегодня — королева, завтра же — разменная монета. И гореть в аду ей за слабость свою — не сможет устоять, снова окунётся с головой в тягучий дёготь, не прекращая вышёптывать извинения перед Лейном, как единственное, что может сохранить ей здравый рассудок в то время, когда всё остальное уже давно гниёт в тёплых объятиях темноты.       Сердце — извечная говорливая падаль — сбивается с ритма не только во времена неистовых ураганов, но и при звуке прибоя, запахе океана и родном галдеже чаек. Оно замирает при Ральфе. Но, как бы ни было Джейн уютно в крепких бережливых руках, — сильнее свободы она не полюбит ничего. Уолтер — та свобода и проклятье, ниспосланное Господом за её греховное желание бороться с целым миром в угоду собственной гордости.       И она будет бороться. Вся её жизнь — бесконечная борьба. Этот путь избран ею с рождения и отречься от него можно будет только после смерти. Однако для борьбы нужно обрасти сталью из решимости, жесткости, жестокости; стать самим дьяволом, если это поможет одолеть настоящего.       Тонкие пальцы зарываются в загривок чёрной копны, чтобы потом грубо сжать, и Джейн не может отрицать своего удовольствия, когда ловит еле заметное раздражение в чертах Его лица.       «Да, с каждым днём я буду падать всё ниже; становится глухой к человечности, но сколько бы не искушали Твои поганые губы, это не поколеблет моего решения утянуть Тебя за собой в небытие…»       Звезды сыпятся с неба; плавятся. Из сплава сильными амбициями выковывается дамоклов меч, нависающий над ними.       «…чтобы такие люди, как Питер Ривз, твоими стараниями не разрывались сердцем от горя человеческой жестокости, а могли видеть за нею то, чем не заслужено наградил нас мир: милосердие».       Меч стремглав пронзает их тела, принося боль обоим чуть в разной степени. Однако никто из них не кричит. Белые лилии, служившие мягкой периной, окрашиваются в ядовито-красный.       «Это то, во что я верю и от чего никогда не отрекусь, даже если сама полностью прекращу видеть свет».       Уолтер жадно ловит калейдоскоп чувств; разгрызает его, словно тот — очередной мятный леденец. Вся его тёмная суть колыхает; бьётся о стены иллюзорного смертного тела в желании дать себе волю снова разорвать строптивую душу. Поглотить в этот раз до последней капли. Губы расплываются в неконтролируемой жуткой кривой улыбке от одних её глаз: будучи пустыми, холодными, теперь они горят ярче солнца. Она; всё в ней — деликатес, который хочется смаковать даже после конца всего сущего.       «И как бы ни были остры твои клыки — ты сломаешь их об меня».       С губ Норрингтона стекает тягучая кровь — не красная — чёрная, как нефть. Она каплями чернил разбивается о бледные нежные щеки; смешивается с обычной — алой, ведь рана кровоточит не у него одного. Взглядом Джейн не отрывается от Уолтера ни на секунду; бесстыдно смотрит на него, когда языком тянется до черных следов; когда слизывает их, медленно проходясь по губе сверху. И Джейн, ощущая, как сгорает от блеска льдистых глаз, клянётся, что именно в это мгновение во всей Вселенной для Уолтера нет зрелища завораживающее.       Возможно, понятие сторон у них не такое уж и разное.