Я-86

      Я смотрел на Меня. «Я-86» — следовало подписать и на лоб ему налепить, чтобы не было путаницы. Хотя, Я-13, находящийся в восемьдесят шестом — есть Я-86? Я-86 есть Я-86 или Я-13? Я-Он или Он-Я? Кто есть между нами настоящий Я и есть ли Настоящий-Я меж нами вовсе?       — Игнатьев, — я подал руку вперед. — Без мороки чтоб.       Хотя, в речи тет-а-тет и на «Ты» последней быть не могло, но все же,       — Игнатьев?       — На будущее.       Я заметил, как Он-Я стушевался.       Заманить его на квартиру было легко, хотя и Я-86 сейчас был занят погоней за Пашей (который больше не придет, какая жалость). Далее по существу стояло два варианта, тупой и еще тупее: либо заговорить зубы моей молодой-красивой версии и действовать виртуозно в четыре(две?) руки, либо корячиться самому. В любом случае, Я-86 должен был оказаться в данную минуту здесь. Я знал, что он придет один, никого не предупредив. Однажды твоя самоуверенность сыграет с тобой злую шутку. На моем монологе о Паше, упокой его Припять, Я-Он достал ствол, и в ход пошел план «тупой» — еще тупее мог быть только Я… который Он…       Я выдохнул. Вдох.       — Костенко…       Я не мог убить Меня в прошлом, это расходилось с теорией правил путешествий во времени, но многое позволительным оказалось для Его-Меня, держащего в Своих-моих руках направленный на Меня-…меня ствол.       — Кто же ты такой? — (мой) сладкий голос во время раздумий смазал лукавый прищур, и я увидел в блестящих глазах причину, по которой мало кто в те времена меня принимал всерьез.       Я казался ему знакомым.       — Милый мальчик, — всего лишь усмешка.       Он собрал в кучу брови, слишком долго переваривая тупую мысль вслух, что переваривать было не нужно. Водить дулом перед моим носом тоже. И умничать-кокетничать, как Я-Он любил в молодости, следовало поменьше: это Мне-мне объяснили через пару годков не здесь.       — Ты?       — Ты, — я.       То есть Он-Я, то есть Я, бывший Он. С каких пор я цеплялся за брошенные фразы невпопад?       — Я не могу тебя убить, это парадокс.       Он думал, слава Ленину, попался умный-чокнутый, который, веруя в «парадокс», не мог причинить вреда. Я на его месте подумал бы так же. Я сейчас подумал же так.       — Расскажи о себе, — юлил, — о нас, — с высокой колокольни ему было до «нас», тянул время, мысленно вызывая бригаду, но наручники надевать не бросался. — Ты же не маленький, знаешь, что «путешествия во времени», — он свысока на усмешке просмаковал слова, — невозможны. Как бишь тебя? Игнатьев.       — Костенко, — мое раздражение подходило к отметке, и я широко улыбнулся, не то дразня, не то злорадствуя на свое отражение. — Выключи дурочку и взгляни в зеркало.       Все равно не поверит. Не сегодня. Я поймал миг сомнения в (своих) зрачках, что дернулись в сторону коридора, и с широкого шага скорым замахом выбил пушку из Его-моих рук. Растерянный взгляд в секунду сменился яростью, и мне пришлось оттолкнуть Меня, хватая бутылку со стола. Я знаю его намерения. Я знаю его способы и кем он является в прошлом. Но, к счастью, Он-Я еще не узнал Меня.       — Молодо-зелено, не старайся, — я замахнулся.       — Ты ахрене… — Мою-его щеку разрезал осколок бутылки, он повалился обратно в обломки чего-то, что разломал с первого толчка (квартира была родная моя, но, по правде сказать, за двадцать семь лет обстановка особо выветрилась из памяти. Все равно было жаль то, чем бы оно ни являлось).       Я почувствовал резкое жжение над скулой, как словно резали по живому, и защипало правый глаз. Я-86 взглянул исподлобья с опаской на мой появившийся шрам. Наконец до него дошло.       План был чертовски прост: акт терроризма, и Костенко все так же не мог признать, что содействует в этом… себе. По дороге к отделению я развернуто рассказал обстоятельства Своего-его увольнения, и с каждым словом казалось, Его-моя (само)уверенность улетучивалась, обводя пустым взглядом сырую трассу. Он-Я остался снаружи. От меня последовал заученный монолог.       Полковник Игнатьев.       Главное управление.       Будем разбираться.       С глухим ударом щеколда стукнулась о стену, я направился в оружейную.       По моему возвращении, у Костенко снова сшибло мозги. С иной стороны, у любого недальновидного советского гражданина поплыла бы реальность от привалившей информации, мои надежды на Себя провалились. Он-Я отказался ехать со мной. Плевать. Приказал ему не совать носа в отделение хотя бы до часу. Я знал, что он не послушает, знал, что поддастся тени сомнения, но сейчас нужна была фора. Я взял (для будущего протокола — угнал) его тачку и газанул к станции. Часы тихонько ползли к половине первого.       Время в дороге растянулось до бесконечности незримой полосой, и меня настигли мысли минувших лет. Не заменит ли нынешний Он-Я в новом-будущем Меня-меня, став настоящим мной? Потеряю ли я воспоминания о своих прожитых годах, или эта ноша останется влачиться за мной всю оставшуюся жизнь? Исчезну ли я навсегда из этого (или другого) мира, прожив жизнь в тщетных попытках все исправить? Перечитав столько научно-фантастической литературы, я так и не смог прийти к реальности, и каждое пробуждение до сегодняшнего дня сопровождалось дилеммой, а стоит ли оно того? Я барабанил по рулю ладонями от нервяков, забыв насладиться в последний раз своим домом. Все исписанные исходы кренились к парадоксальной развязке, и в то же время могли существовать и сосуществовать в любой из возможных вселенных. Я тормознул на обочине близ стоявшей вышки, с которой открывался хороший вид на четвертый энергоблок. В любом случае, давать заднюю уже поздно. Я вернусь в будущее, каким человеком ни стану, нынешнему Мне терять было нечего. С холодной головой я достал из багажника вооружение.       Время тикало к часу, каждой секундой, словно набатом, отдавая в моей голове, я успел прицелиться, когда краем глаза заметил приближающийся авто. Костенко. Каким бы идиотом ты ни был в восемьдесят шестом и, ничерта не поняв в грядущие годы, ты будешь обязан мне по гроб жизни. Я сказал ему эти слова перед последним отъездом.       Время тикало к часу. Я прицелился. Вдох. Раздалось рычание тормозов в левом ухе. Прицелился. Выдох.       Стадо баранов во главе со Мной не успело опомниться, как ракета со свистом ударила в станцию, и та фейерверком стала валиться набок. Мой рот исказился улыбкой. Итак, все еще жив. Я наскоро скинул с себя винтовку, задирая руки наверх.       — Не стрелять! — донеслось снизу моим голосом.       Интересно бы было послушать, что Он-Я наплел сородичам о нашей встрече, была ли та в его рассказах вовсе? Бесчисленное количество ступенек зарябило в моих глазах, ботинки застучали по металлу.       — Я безоружен, — лишь успел сказать я, как меня повязали, и Костенко схватил за мои грудки.       Вот так близко-близко, я видел в его глазах полный спектр эмоций, что бездарно искажался ледяной оболочкой. Он вмазал мне в морду. Возможно, за шрам. Мое нахождение здесь молниеносно неслось к критической отметке выброса. Главное, чтоб не на дороге. Костенко обдумывал, что бы сказать, когда нас оставили наедине. Я считал от трех.       — Тебе удалось меня обдурить, Игнатьев, но сейчас я сделаю все, чтобы ты не увидел белого света.       Три.       — В одном ты был прав, только благодаря тебе меня ждет солидное повышение.       Два.       — За суицидника, возможно, не столь высокое, — я достал из заднего кармана гранату без чеки. — Скажи мне спасибо, — главное, не облажаться.       Он-Я, одурманенный своим величием, а сейчас страхом, дернулся к дороге, и я рванул в другую сторону.       Один.       Выброс.       Взрыв.       Я очнулся в квартире, в одном человеке, соседствуя с тем-Я, кто прожил полноценную жизнь не-предателя Родины, с парой наборов воспоминаний. И наш взор встретил славный СССР будущего. Мы — один человек, и теперь путаться было не к месту: Он-Я стал Мной-мной во всех извращенных пониманиях этого смысла. В окно бились лучи летнего солнца. Я подорвался с места. Генерал комитета госбезопасности опаздывает на свое же совещание. На секунду задержался взглядом на отражении.       В этом мире я, кажется, счастлив. Хотя, был ли другой?