Пустые кровати и безымянные могилы

      Врекер был единственным свидетелем ухудшения психического здоровья Хантера в тот период, когда они были только вдвоем после смерти Теха, и он понятия не имел, что с этим делать. Затем это начало сказываться и на его физическом здоровье, и Врекер стал еще более потерянным. Хантер не спал, почти ничего не ел и почти совсем перестал разговаривать, если только это не было как-то связано с зацепкой, которая у них была на Омегу. Врекер знал, что Хантер делал это не злонамеренно, потому что он был не из тех, кто делает что-то подобное, но именно это делало ситуацию такой неприятной. За все время, что они были вместе, он никогда так себя не вел.       Затем Кроссхейр и Омега вернулись, и вот тогда все стало по-настоящему плохо, хотя должно было быть наоборот.       Хантер повсюду носил с собой чувство вины, настолько ощутимое и глубокое, что оно душило его. Он постоянно ощущал его в груди, медленно давящее на него, просачивающееся в каждую клеточку его тела, никогда не ослабевающее. Большую часть дней ему казалось, что он медленно умирает.       Хантер не был создан для того, чтобы переносить столько горя, особенно потому, что горе — это просто любовь, которая была искажена потерей во что-то уродливое и неузнаваемое. Любовь к Теху, к Омеге, к Кроссхейру, даже сложная любовь, которую он испытывал к своим братьям регам.       Последнее было особенно жестоким, потому что сержант даже не осознавал этого чувства до конца, пока их всех не стало. Это была любовь, которую он испытывал против своей воли и вопреки здравому смыслу. Они не заставили его почувствовать себя желанным гостем, но семья есть семья.       И так оно и было. Теперь от семьи остались лишь сотни тысяч безымянных могил.       И была ещё одна могила, которая была отмечена, даже если это было только в его воображении. У Хантера даже не было времени осмыслить смерть Теха до того, как забрали Омегу. Он не был уверен, что знает как. Никакая часть его обучения не подготовила его к тому, что произойдет, если потеряешь кого-то, кто ощущался как продолжение тебя самого. Хантер чувствовал это за всех них, и теперь ему казалось, что у него отняли одну из конечностей.       Что касается Омеги, то боль, которую Хантер испытывал всякий раз, когда смотрел ей в глаза, была многослойной.       Еще до того, как ее похитили, ему было больно думать о ней. Клон никогда не испытывал подобного чувства. Хантер никогда не знал, каково это — любить кого-то так сильно, что кажется, что можешь умереть от этого. Она убивала его все больше с каждым днем. Потому что он поклялся, что сделает все, чтобы защитить ее, потому что он не мог дать ей ту жизнь, которую она заслуживала, потому что она становилась старше с каждым днём.       Старше. Выше. Сильнее. Умнее, если бы это вообще было возможно. Красивее всех, кого Хантер когда-либо видел. Несмотря на все, через что ей пришлось пройти, она, казалось, все еще светилась изнутри, и это заставляло его чувствовать себя так, словно он сгорал заживо. Словно наблюдал солнечное затмение.       Сержант никогда не увидит, как она повзрослеет, по крайней мере, полностью. Если его не убьют боевые действия, это сделает ускоренное старение, и даже если он состарится нормально, он все равно умрет задолго до нее.       Хантер не знал, что такая любовь может существовать. Любовь, которая изменила его настолько, что переписала его ДНК. Теперь Омега была частью его, и он не мог функционировать, не зная, что с ней все в порядке. Он почти жалел, что не знает, каково это, потому что это избавило бы его от подобных ощущений.       Почти. На самом деле Хантер никогда бы не захотел избавиться от того влияния, которое она на него оказала. Он не чувствовал себя достойным быть лучшим человеком, которым стал благодаря знакомству с ней.       А потом он подвел ее. Ее забрали прямо из его рук, и на этом все закончилось. Омегу могли убить через пять минут после исчезновения. Наверное, он бы не узнал об этом. Часть его души была унесена на том корабле, и теперь, несмотря на то, что его сестра вернулась на его орбиту, Хантер все еще чувствовал, что она потеряна где-то там, в глубоком космосе.       И сейчас она казалась в порядке. Хантер знал, что лучше не предполагать, что это на самом деле правда, но она была настолько сильной, что могла притвориться, что все, что с ней случилось, было не так уж плохо. Эта храбрая, красивая девочка только что вернулась к нему, как будто ее вообще никогда не похищали. Он существовал в подвешенном состоянии без нее, колеблясь между той дозой горя, которая обрушится на него в этот конкретный день, гоняясь за зацепками туда-сюда по всей галактике, и даже не начал полностью осознавать, что ее больше нет, а она вернулась, с Кроссхейром на угнанном товарнике, как будто бы ничего не произошло. Хантер был не в состоянии функционировать без нее, а Омега перехитрила целую империю.       Конечно, именно она добралась до Кроссхейра. Хантер был убежден, что она смогла бы растопить сердце имперца, если бы у нее была такая возможность, хотя тот скорее бросился бы в ближайшую черную дыру, чем подпустил бы к себе этого монстра.       Омега ладила с Кроссхейром. Она очеловечила его и заставила открыться, по крайней мере, настолько, насколько он был способен. Она превращала всех, с кем вступала в контакт, в лучшую версию того, кем они уже были. Она заставляла их хотеть быть лучше.       Хантер мечтал об этом. Что Кроссхейр вернется, и они с Омегой станут близки. Теперь, когда это стало реальностью, ему стало плохо, и он даже не был уверен почему. Сержант был счастлив настолько, насколько позволял ему разум, так почему же ему было так больно, когда он видел их вместе?       Хантер не ревновал, хотя некоторые могут ошибочно предположить, что это было так. Это просто заставило его почувствовать так много вещей, которые он не знал, как понять сами по себе, не говоря уже обо всех сразу. Он получил то, что хотел, при наихудших из возможных обстоятельств. Ему должно было стать лучше теперь, когда их отряд был таким же полным, каким он когда-то был, но когда Хантер смотрел на пустую кровать Теха, это наводило его на мысли об уходе Кроссхейра, о том, что Омегу забрали, и обо всем, через что им, без сомнения, пришлось пройти за все то время, пока их не было. Затем он подумал о Врекере, оставленном мириться с его разрушающимся разумом, и внезапно все, что он мог видеть, когда смотрел на Кроссхейра и Омегу вместе, было неудачей, которую он причинил им всем.       И они с Кроссхейром все еще не могли прожить ни одного дня без ссор. Это не было похоже на то, что Кроссхейр мог просто вернуться, и все было бы как раньше, но это было все, чего хотел Хантер. Теперь им было трудно разговаривать, потому что ни один из них не был тем, кем был раньше.       Хантер даже не помнил, о чем они спорили, когда это случилось. Он вернулся на Пабу с Врекером после того, как разобрался с Феннек Шэнд. Он все еще не доверял охотнице за головами и не думал, что когда-нибудь поверит, но если она сможет помочь им защитить Омегу, он будет выполнять для нее задания каждый день до конца своей жизни.       Но все время, пока Хантер был за пределами планеты, он чувствовал себя странно. Это было странное чувство, которое он испытывал некоторое время, и решил, что просто был на взводе или что-то в этом роде, на что у него была веская причина, но когда он отсутствовал, становилось только хуже. Обычно миссии отвлекали его.       Это было странное стеснение в груди. Прошлой ночью ему не удалось выспаться, но в эти дни он вообще не спал, поэтому он просто проигнорировал это чувство и продолжил работу, но это было не так легко, как обычно. Все это время ему было трудно дышать.       Его руки тоже дрожали, не настолько, чтобы сбить его с толку, но достаточно, чтобы он заметил. Это отвлекало. Его чувства все еще были в тысячи раз острее, чем у кого-либо другого, но он словно был не в своей тарелке. Врекер, казалось, не обратил на это внимания, а если и обратил, то ничего не сказал, так что Хантер предположил, что он просто слишком много думал.       Потом они вернулись на Пабу, и Хантер с Кроссхейром снова поссорились из-за какой-то глупости, но они совершили ошибку, поссорившись возле Омеги, и она вмешалась.       — Прекратите! Почему вы оба не можете просто остановиться? — Она была явно расстроена так, как Хантер никогда раньше не видел. Это был кто-то, с кем они были не в состоянии справиться. Злые слезы навернулись на ее глаза, а кулаки задрожали от того, как сильно они были сжаты. — Просто брось это! Достаточно того, что Империя хочет убить нас. Если они появятся завтра и снова заберут меня, ты хочешь, чтобы последним моим воспоминанием о вас было то, что вы ненавидите друг друга? Вы были семьей и остаетесь ею. Ты знаешь, как тебе повезло? Я наблюдала за вами на Камино и видела, насколько вы все были близки. У меня никого не было, но вы, ребята, всегда были друг у друга. Хотела бы я, чтобы у меня тогда было что-то подобное. Просто перестаньте спорить и простите друг друга, пока мы еще кого-нибудь не потеряли. Я хочу, чтобы вы были такими, какими были раньше. Так же поступили бы Врекер и Эхо, и Тех тоже.       К тому времени, как она закончила говорить, слезы свободно текли по ее лицу, не сдерживаясь.       — У тебя будет второй шанс. Перестань все портить спорами.       Когда Омега дошла до конца своего предложения, остатки стоицизма, которые у нее еще были, растворились в ее слезах, и она больше не могла сдерживать свои эмоции. Она повернулась и начала уходить, прежде чем братья увидели, что она плачет еще сильнее, скорее всего, удаляясь в свою комнату, которая была единственным местом, где она могла побыть одна.       Хантер двинулся за ней, но был остановлен резкой болью в груди. Она была колющей и неумолимой и выбила воздух из его легких. Дышать стало почти невозможно, и ледяная паника наполнила его вены. Его обычно обостренные чувства вышли из строя, и внезапно он не мог слышать ничего, кроме биения сердца в ушах.       Хантер прижал руку к груди, как будто мог каким-то образом успокоить внутреннюю боль. Что-то было невероятно неправильно. От этого у него закружилась голова и запульсировало в ушах, а конечности онемели.       Было ли это похоже на смерть? Так это и кончится для него? Не в бою, а преданный собственным телом?       Он словно снова стал туби, намного меньше своих братьев, сбитый с толку тем, что он сделал, чтобы заслужить звание бракованного. Это слово преследовало его всю жизнь, и казалось, что оно его погубит, потому что так оно и должно было быть. С ним было что-то настолько фундаментально неправильное, что это делало его неспособным защитить окружающих его людей, и теперь это должно было его прикончить.       Хантер потерял равновесие, ему не хватало кислорода, и он упал на колени, пытаясь взять себя в руки, пока кто-нибудь еще не увидел.       Это было сочетание всего. Необработанное горе, неконтролируемая тревога, которая также переросла в депрессию, нисходящая спираль его самооценки из-за того, что он позволил этим монстрам забрать его маленькую девочку и запереть ее в крошечной, холодной комнате. Затем, добавив ко всему этому истощение и отсутствие правильного питания, это стало иметь гораздо больше смысла. Никто не смог бы с этим справиться. Несмотря на все его усовершенствования, он все еще был человеком.       Но Хантер не знал, что это не его вина. В детстве никто не говорил ему, что чувствовать свои эмоции — это нормально, или что учащенное дыхание вызвано приступом паники. Что это нормально — чувствовать, что часть его умерла вместе с Техом, потому что именно это потеря делает с людьми. Что любой на его месте винил бы себя во всем, что произошло. Что появление ребенка превращает тебя в другого человека и что это одна из самых болезненных вещей, которые ты можешь пережить, особенно если ты думаешь, что, возможно, потерял и этого ребенка тоже.       Хантер, как и все его братья, вырос, зная только о войне. В его детстве не было привязанности со стороны родителей, если это слово вообще применимо к нему. Ни утешения, ни любви. Только холодные залы Камино и звук дождя, барабанящего по крыше.       Хантер смутно припоминал, как кто-то положил руку ему на плечо, вероятно, Кроссхейр, потому что он был единственным, кто находился поблизости, а потом он наконец потерял сознание.

*

      Когда сержант пришел в себя, он не знал, что произошло и сколько времени прошло.       У него даже не было времени осознать, где он находится, прежде чем Омега появилась в поле зрения. Как солнце сквозь разрыв в облаках.       — Мне так жаль, Хантер, — голос Омеги был слабее, чем он когда-либо слышал, а ее глаза были красными и опухшими. Он напугал ее. — Это потому, что я разговаривала с Кроссхейром больше, чем с тобой? Я должна была провести с вами обоими одинаковое количество времени. Я просто рада, что он вернулся. Мне очень, очень жаль.       По какой-то причине это была трещина, которая полностью прорвала плотину. Глубокое, гортанное рыдание вырвалось у него прежде, чем он смог его остановить. Горячие, густые слезы скрыли Омегу от его взгляда. Она бы подумала, что это что-то настолько тривиальное, и это только заставило бы его любить ее сильнее. Тот факт, что, несмотря ни на что, она все еще сохраняла частичку своей детской невинности.       Ее глаза расширились от шока. Она никогда раньше не видела, чтобы у Хантера затуманивались глаза, не говоря уже о том, чтобы он полностью сломался.       Хантер потянулся к ней, и она, ни секунды не колеблясь, забралась в его объятия, которые обхватили все ее тело, как будто, если бы он обнял ее достаточно крепко, она бы слилась с ним воедино, и им больше никогда не пришлось бы расставаться.       — Ты не сделала ничего плохого, поняла?       Хантер едва выдавил это из себя между всхлипываниями, но Омеге нужно было это услышать. В ответ она прижалась к нему крепче, спрятав лицо у него на груди. Он чувствовал, как ее слезы пропитывают его рубашку.       Он был на их корабле, в своей постели, и Омега была с ним. Она уложила Лулу рядом с ним, пока его не было дома.       — Со мной что-то не так. Я не знаю что, но это не из-за тебя. Ты — единственное, ради чего это можно перетерпеть.       Хантер почувствовал, как она покачала головой, прижимаясь к нему.       — С тобой все в порядке. Ты идеален.       Он не мог ответить так, чтобы не противоречить ей, поэтому вообще ничего не сказал, закрыв глаза и прижавшись щекой к ее макушке. В любом случае, они говорили не об одном и том же. Хантер имел в виду, что с медицинской точки зрения что-то не так. Все, что слышала Омега, это как он критиковал себя.       Они оставались в таком положении, пока она не заснула, а Хантер проводил пальцами по ее волосам, пока не почувствовал, что она расслабилась в его объятиях и задремала.       Ее волосы стали намного длиннее. Одного этого факта было достаточно, чтобы ему снова захотелось сломаться.       — Ты упал в обморок.       При обычных обстоятельствах никто не смог бы подкрасться к Хантеру, но сейчас он точно не был способен обращать внимание, к тому же у Кроссхейра было больше таланта подкрадываться к нему, чем у кого-либо другого.       Его брат завис в нескольких футах от него, не уверенный, стоит ли подходить ближе, чтобы не испортить момент.       — Где Врекер?       Кроссхейр усмехнулся.       — Он пошел звать на помощь. Я пытался остановить его.       Но было бессмысленно пытаться удержать Врекера от того, что он задумал. Хантер знал это слишком хорошо.       Молчание, которое стало слишком обычным между ними, вернулось, повисая в воздухе, как туман, пока Хантер не нарушил его.       — Я никогда не ненавидел тебя, ты знаешь.       Кроссхейр нахмурился сильнее, чем раньше.       — Что?       — Кое-что из того, что Омега сказала ранее. Я никогда не ненавидел тебя и не буду. Я не могу. И я не хочу ссориться с тобой. Мы проводим так много времени, сражаясь с другими людьми. Я думал, что больше никогда не смогу с тобой так разговаривать, и я не хочу ссориться.       Хантер смягчил голос, когда говорил, чтобы не разбудить Омегу.       Кроссхейр поворчал, прежде чем неохотно ответить. С его стороны было тяжело проявлять какую-либо уязвимость. Он не был уверен, почему. Просто он всегда был таким. Война не слишком способствовала развитию открытого сострадания.       — Это было утомительно.       — Нехорошо, если мы делаем это только для того, чтобы осчастливить Омегу, потому что тогда мы на самом деле не извиняемся, потому что мы это имеем в виду.       — Согласен.       — Кросс… Мне жаль. За то, что бросил тебя. Я не хотел этого. Я пытался уговорить тебя полететь с нами, но… я должен был стараться сильнее. Я не должен был уходить. Я должен был сделать больше, чтобы убедить тебя.       Кроссхейр испустил тяжелый вздох, который он сдерживал, возможно, еще до того, как Империя поднялась.       — Это… не твоя вина. Я бы не пошел с тобой. Империя… у них есть способ хорошенько промыть мозги. Убедить в том, что они — единственный вариант.       Кроссхейр наблюдал за своим братом. Он заметил, что Хантеру нездоровится с того момента, как увидел его после приземления их корабля, но он был слишком поглощен собственным гневом и виной, чтобы по-настоящему беспокоиться. Теперь, вблизи, он мог видеть черные круги у брата под глазами и то, как сильно он похудел. Кросс задавался вопросом, насколько недавно это произошло, потому что Омегу забрали, или потому что Теха не было, и как долго это длилось.       Кроссхейр не мог обнять его. Это было не то, что он сделал бы, а если бы попытался, это было бы странно для них обоих, и Хантер сразу бы понял, что снайпер жалеет его, и он бы этого не принял. Он не принял бы жалость, потому что это было бы неискренне и бесполезно, и он не принял бы искренность, потому что не смог бы с этим справиться. Может быть, однажды они дойдут до этого, но не сейчас.       — Ты… как себя чувствуешь?       Кроссхейр поймал себя на том, что собирается спросить, все ли в порядке с Хантером, но остановил себя из-за того, что это был бы пустой вопрос. Ответ был очевиден.       — Я не знаю, — честно ответил Хантер. — Устал. Кроссхейр, прости. Я серьезно. За то, что спорил. За то, что не боролся за тебя сильнее.       — У тебя был ребенок. Я понимаю. Но спасибо тебе. — Вероятно, это было самое серьезное, что он когда-либо говорил, и ему было трудно это сделать, но это было то, чего он хотел, и он не хотел рисковать, не сказав этого на случай, если с Хантером случится что-то более ужасное. — И… Мне тоже жаль. За все.       Предстояло еще много разговоров, причем гораздо более продолжительных, но Кроссхейр видел, что Хантеру становится все труднее и труднее бодрствовать. Казалось, усталость, которая была ослепительно очевидна для всех, кроме него, наконец-то настигла его. Кроссхейр предположил, что именно из-за стресса сержант потерял сознание, но все еще не был уверен.       Когда Кроссхейр принял его извинения и признал свои собственные проступки, Хантер почувствовал, что петля на его шее чуть-чуть ослабла, впуская немного воздуха в его сильно обделенные легкие.       Он снова обратил свое внимание на сверток в своих руках, наблюдая за нежными движениями ее дыхания.       Омега была полной противоположностью всему, на что он потратил свою жизнь. Она была разлитой надеждой на будущее и возможностью лучшей галактики. Она была непокорна перед лицом всего зла, с которым они сталкивались. Само ее существование было доказательством того, что добро может процветать даже в самые мрачные времена.       Она вернула их брата домой. Она вернула ему Кроссхейра.       Хантер наблюдал за ней, пока не почувствовал, что к нему приходит сон, приветствующий его как старого друга, которого он не видел много лет. Она была его маяком, отгоняющим кошмары в море грез, и все, что ей нужно было делать, это быть рядом.       Хантер не добивался успеха вполсилы. Он был либо полностью предан делу, либо совершенно безразличен, и он полюбил ее очень быстро. Смущающе быстро, хотя смущение было последним словом, которое следовало бы ассоциировать с чем-либо, связанным с ней. Она заставляла его гордиться ею больше, чем он был способен выразить словами. Любить ее было все равно что падать навзничь со скалы. Против его воли и быстрее, чем его мозг был способен осознать, его сопротивление ее притяжению было совершенно бесполезным. У него никогда не было выбора, и теперь во вселенной не было ничего, чего бы он не сделал для нее.       Хантер понял, что умрет за Омегу примерно через неделю после знакомства. Примерно в то же время он понял, что тоже убьет любого ради нее, неважно, кто это будет. Но с учетом того, что эти две крайности были столь фундаментальны для того, кем он был сейчас, с учетом того, что она определяла саму причину его существования, была ли мысль о том, что он также мог бы жить ради нее, такой безумной?