… Кровь с разумом повздорили —
Половина с половиною.
Ствол с больною сердцевиною.
Стара песня, стара басенка…
Отрывок из «Федры» М.И. Цветаевой
***
Она ползет по узкому вентиляционному лазу, воздавая хвалу миру за то, что тот лишил ее клаустрофобии. Вот темнота ее всегда пугала, но по сравнению с тем, что ждало в лаборатории, это кажется неважным: страх даже не пытается поднять голову. То и дело попадающиеся шершавые стыки, какие-то не то винты, не то гвозди и неровности уже успели ободрать ей ладони и колени. А это явно только начало пути. Она уверена: весьма скоро на ней, и телесно, и духовно, не останется живого места. Но хуже всего не это и не темнота, а полная неизвестность. Не имея даже приблизительного представления о плане здания, Скарлетт не может предположить, как скоро горизонтальный лаз станет вертикальным, как высоко ей придется ползти вверх, а главное — как. Не знает она и того, не заканчивается ли вентиляционная шахта какой-нибудь адовой машиной. Если да, то рядом с ней, похоже, Скарлетт и ляжет помирать: вернуться назад не будет ни сил, ни возможности. О подобном исходе девушка старается не думать, иначе склизкие щупальца паники обовьют горло. А в замкнутом узком пространстве и так трудно дышать. В какой-то момент ладонь, которую она периодически вытягивает, пытаясь прощупать тьму перед собой, ударяется о металл. А вот над собой она ощущает пустое пространство и приток воздуха, правда не особо свежего, но уже сам этот факт ее радует. Скарлетт осторожно, помогая себе руками, чтобы не стукнуться и не изодрать еще оставшиеся у нее целые части тела о возможно острые края, поднимается в полный рост. Если верить ощущениям, лаз, ведущий вертикально вверх, значительно шире того, по которому она ползла. Подстегиваемый адреналином мозг быстро выдает, казалось бы, давно погребенный в недрах памяти сериал про спелеологов, когда-то просмотренный с отцом. Конечно, за его достоверность отвечать не приходится, но иных вариантов попросту нет. Вдох-выдох. «Только спокойно, ты справишься». Первое движение дается крайне сложно. Кажется, ноги не выдержат и соскользнут вниз. Второе идет чуть легче. Потом же Скарлетт кое-как приноравливается и даже умудряется немного ускориться. Лаз ощущается бесконечным. Не зная даже примерно, как глубоко под землей находится лаборатория, Скарлетт не может предположить, сколько должен занять подъем. Вдох-выдох. «Только спокойно…». На словах — все просто, на деле же бедная девушка балансирует на грани паники и лишь огромным усилием воли заставляет себя совершать все действия почти хладнокровно. Но голову не покидает мысль: если она сейчас сорвется, падение будет фатальным, и ей очень повезет, если она сразу свернет шею, а не будет долго и мучительно умирать в воздуховоде с переломанным позвоночником. Постепенно к общей усталости добавляется боль в ногах, особенно острая — в районе икр. Когда одну из ног практически сводит судорогой, Скарлетт, упершись руками, спиной и действующей ногой о стены, старается ее расслабить. Она даже умудряется встряхнуть ею. Немного выждав, она проделывает то же с другой ногой. Вдох-выдох. «Пожалуйста, спокойно». Скарлетт продолжает двигаться вверх. И через какое-то время, кажущееся ей вечностью, чувствует изменение воздуха. Оно едва уловимо, но обостренное донельзя чутье отмечает его. Пару сотен ударов сердца спустя девушка нечеловеческим усилием подтягивается на руках и переваливается в горизонтальный желоб, ободрав-таки при этом бедро о железный край. Но это ее волнует меньше всего. Сил хватает ровно на то, чтобы слегка отползти. Вдох-выдох. «О, боже». Скарлетт лежит на спине, пытается отдышаться и расслабить сведенные судорогой ноги, параллельно думая, что времени на отдых нет совершенно. Как и на истерику, которая волнами подступает к горлу. Поэтому девушка, хватаясь за остатки самообладания, заставляет себя перевернуться. «Неужели…». Вдали она различает едва заметный свет. Он вселяет надежду. Как оказывается, свет пробивается сквозь конструкцию, напоминающую жалюзи, пропускающие воздушный поток в одну сторону. Скарлетт ощупывает их и понимает, что в кои-то веки ей повезло: они сделаны не из металла, а из пластика или чего-то подобного. В теории, можно сбить сильным ударом ноги. Сил у Скарлетт осталось совсем немного, но вот отчаянного желания жить — с лихвой. Вдох-выдох. «Еще чуть-чуть…». Неловко развернувшись, Скарлетт примеряется и бьет со всей силы. Решетка издает жалобный звук, но ломаться не спешит. Девушка повторяет попытки, игнорируя боль, то и дело простреливающую тело. И заслонка сдается. Не давая себе задуматься, Скарлетт ногами вперед спешит выползти из воздуховода. Торопится, но вовремя тормозит, едва почувствовав ногами вместо опоры пустоту. Она резко поднимает ноги и подается назад. Тело протестующе ноет. Неожиданное новое препятствие бьет под дых вконец измученную девушку. Паника накрывает с головой, перед глазами пляшут разноцветные пятна. Она откидывается на спину и прикрывает глаза. Вдох-выдох. «Соберись, пожалуйста, соберись… Потом, все потом… Пожалуйста». Вдох-выдох. «Ну же». Глубокий вдох. Цветные пятна прекращают мельтешить, Скарлетт открывает глаза. Очень медленно подползает к краю и выглядывает наружу. Из груди вырывается вздох облегчения: конец воздуховода расположен на краю оврага, но оврага совсем неглубокого — вполне можно спрыгнуть и при изрядной доле удачи ничего не сломать. В благосклонности фортуны Скарлетт местами очень сомневается: вряд ли она отправляет своих любимцев в лапы к психопату с комплексом бога. Но все же судьба дала девушке шанс выбраться из лаборатории… Скарлетт прыгает в свободный вечерний сумрак. Лу пытается разорвать вязкие оковы сна, но он прочно обвил ее своими щупальцами, не оставляя шанса открыть глаза. Удается лишь перевернуться на другой бок и снова провалиться в трясину. Сон становится менее глубоким. Скарлетт считает идею дохромать до хижины охотника максимально идиотской, но других у нее нет. В таком состоянии в лесу ей попросту не выжить. Даже если бы она сумела дойти до деревни, там ей точно не стали бы помогать, а ускорили возвращение в лабораторию. О том, чтобы пробраться незамеченной в полицейский участок, к Коулу, если он еще на свободе, не может быть и речи. В душе у девушки слабо, но теплится надежда, что Каспер хоть чуть-чуть, но на ее стороне и хотя бы на мгновение забудет о своей преданности Синклеру. Как забыл, пусть и лишь на пару ударов сердца, тогда, на арене. Лу хмурится сквозь сон: она не понимает, что за арена мелькает в воспоминаниях Скарлетт. Охотника в доме нет. Скарлетт прячется, прижавшись к одной из внешних стен хижины, сжимая в руке захваченную по дороге палку — конечно, это импровизированное оружие ничем не поможет, но создает нелепую иллюзию защищенности. Знать бы, к чему готовиться: к помощи и спасению или взаимным обвинениям и драке. Хотя какая там драка: Скарлетт и здоровая не шибко-то могла противостоять Касперу, а уж теперь и подавно. Поэтому при плохом исходе встречи он попросту притащит ее Винсенту за шкирку, как глупого котенка. «Хорошо, что на улице уже практически темно. Я могу застать его врасплох, оглушить палкой и…». — Хоть бы оглядывалась периодически, воительница, — шепот прямо над ухом заставляет подпрыгнуть. Каспер умудрился бесшумно подкрасться со спины. Осознанно отреагировать Скарлетт не успевает. Ее резко разворачивают, прижимают еще ближе к стене и зажимают рот ладонью. Страха нет. Руки у мужчины шершавые и горячие, словно он в лихорадке. Или это Скарлетт так продрогла? Девушка чувствует, что он в высшей степени насторожен. Точно лис, чующий где-то поблизости раскрытую пасть капкана, но еще не способный разглядеть его. — По ощущениям… переломы есть? Просто «да» или «нет», — отрывисто, как от нехватки воздуха, и очень тихо. Скарлетт, поникшая и внезапно послушная, прислушивается к себе. Болит в теле абсолютно все, но переломы маловероятны. Она отрицательно качает головой. — Тогда не пищи и не дергайся. Целее будешь, — и с этими словами, подхватив Скарлетт, Каспер закидывает ее на плечо. Впечатление такое, что это не стоило ему никаких усилий. В обычной ситуации Скарлетт бы непременно возмутилась и принялась брыкаться, сейчас же просто обмякает тряпичной куклой. В действиях мужчины, что раньше показались бы ей унизительными, с сексуальным подтекстом, ей сейчас мерещится забота да тревога, подстегивающая убраться как можно дальше от хижины. Быстро, но крайне тихо Каспер несет девушку в противоположную от отеля сторону. Пусть она ничего не знает о нем, ей безумно хочется доверять хоть кому-то на этом забытом богами острове. «Даже если он просто меня прикопает у елочки… лучше гнить посмертно в земле, чем живьем там, в лаборатории». Скарлетт позволяет голове безвольно биться о спину Каспера и прикрывает глаза. От него пахнет лесной сыростью, соленым океанским ветром и дымом камина. Чем-то родным и очень чуждым. Запах одновременно успокаивает и будоражит. И она предпочитает сконцентрироваться на различении его оттенков, а не на том, что ее ждет в ближайшем будущем. Получается крайне дрянно. Расслабившееся тело болит. Но хуже боли физической и того, что ее постепенно укачивает — то, что творится в душе. По лицу начинают течь слезы. И она позволяет себе это мгновение слабости. «Для совершеннейшего уж эпика меня должно стошнить на его спину». В абсолютно неудобной позе, от боли и всего пережитого, Скарлетт отключается. Лу плачет во сне. Свидетельство тому — влажные дорожки на щеках. Она, всхлипнув, переворачивается и утыкается носом в подушку. В реальности она ничем не пахнет, но Лу отчетливо ощущает запах леса. Скарлетт чувствует, как ее снимают с плеча и опускают на что-то мягкое. Какое-то время она продолжает сидеть с закрытыми глазами, слушая осторожную поступь Каспера по громко скрипящему полу и его тихую ругань. Потом — шорохи, возню, снова ругань и снова шаги. Перед закрытыми веками становится чуть светлее. Открывает глаза Скарлетт в комнате, отдаленно напоминающей первый этаж охотничьего домика, но очень запущенной и практически пустой. Она озирается. Только два видевших лучшие времена кресла, простой низкий стол, на который Каспер водрузил два переносных светильника, грубо сколоченный шкаф, темнеющий в углу, и печь. Зябко. Заметив взгляд девушки, в надежде устремленный на ровную стопку поленьев в углу, Каспер качает головой: — Никакой печи. Дым может быть замечен и привлечет не нужное нам… тебе внимание. — Где мы? — Изначально этот домишко был хижиной лесничего. Потом необходимость в нем отпала и его забросили. Но порой я сюда прихожу. Когда меня достают люди. Такие, как ты, — он подходит ближе и без обычной для него издевки всматривается в лицо девушки. — Он знает, что ты тут бываешь? — без уточнений понятно, кого подразумевает Скарлетт. — Без его ведома на острове практически ничего не происходит. Что я иногда посещаю этот дом — однозначно да. Что чаще, чем может казаться — вряд ли, — хмыкает. — Мы далеко от отеля, ты пропустила красивейшую дорогу, будучи в отключке. — Какая жалость, — оказывается, силы на сарказм все еще есть. — Вряд ли в ближайшее время тебя будут искать именно здесь. Следов твоих рядом нет, они, наверняка, тянутся от места, где ты выползла, и до моей хижины. Но, кто знает, может, скоро и у хижины их не будет, — охотник, будто решаясь на что-то, пристально рассматривает ноги Скарлетт, наклоняется и… одним движением отрывает кусок ткани от брючины. — Эй! — Тихо, — повторяет то же самое с рукавом ее кофты и прячет лоскуты ткани в карман. — Тут на втором этаже есть аптечка, небольшая, но со всем необходимым. Если… А, черт, зачем я распинаюсь, ладно, — не спросив, вновь подхватывает опешившую Скарлетт и поднимается с нею по скрипучей лестнице на второй этаж. Чувствуй Скарлетт себя хоть немного лучше, непременно оценила бы этот способ передвижения. Ощущение сильного тела и крепкой хватки. Но… У Лу почти получается проснуться. Она порывисто вздыхает и переворачивается на спину. Одеяло падает на пол. Кожа покрывается мурашками. Свежеобработанные раны нещадно щиплет. Щеки Скарлетт горят не то от смущения, не то от поднимающейся температуры. Она сидит на грубо сколоченной кровати абсолютно нагая под пледом, в который закуталась по самый нос, пока Каспер споро бинтует ей лодыжку. С самой их встречи он действует с осторожностью человека, способного в стрессовых ситуациях взвешивать каждый свой шаг. Ни сейчас, ни ранее, когда он настоял на помощи, помог раздеться и обработал раны, в его действиях — уверенных и четких — ни грамма эротики или желания. И ни капли неловкости или смущения. Скупо преподнесенная забота. Но именно сейчас, пока он стоит перед ней на коленях и касается ног, насколько он умеет нежно — явно стараясь уберечь Скарлетт от дополнительных страданий, девушку охватывают смущение и стыд. Будь это другая ситуация. Будь это другое время, она бы… Пытаясь отвлечься от сложного вороха чувств, Скарлетт сначала смотрит на свои ладони, уже покрытые бинтом, потом принимается осматривать комнату, тонущую в неверных тенях из-за неяркого света переносных светильников, что Каспер поставил на пол. Как можно ближе к себе и как можно дальше от окна. Она обращает внимание, что у кровати стоят бутылки с питьевой водой. И только тогда понимает, насколько же ее мучит жажда. Тянется, чтобы достать, но это действие опережает Каспер, заметивший ее потуги, и вкладывает бутылку ей в ладонь. «Почему, почему ты так заботлив… Или ты просто слишком сохранил в себе человека по сравнению со всеми остальными…». Каспер прерывает молчание: — В хижину всего один вход, окна первого этажа не распашные, чтобы через них попасть внутрь, нужно высадить стекло. Окно второго этажа дает хороший обзор на крыльцо, ты сможешь увидеть, если кто-то захочет войти. Но особо маячить в окне я бы не советовал, — он встает, чтобы достать из шкафа небольшой колокольчик. — Я повешу его над входной дверью. В случае, если кто-то все же проникнет внутрь, ты об этом узнаешь. И тогда у тебя будет время. — Прыгнуть из окна? — Если предпочтешь прыжок, милости прошу, но есть вариант и для менее отбитых поступков, — он жестом приглашает Скарлетт подойти к одной из створок окна и выглянуть. Когда она дохрамывает до него, то в свете вставшей луны видит немного левее лестницу, тянущуюся от крыши вниз. Но до земли она не достает. С нее будет относительно безопасно спрыгнуть, но, чтобы на нее попасть снизу, нужно на что-то встать. — Да, ты… травмирована, но, наверняка, попытаешься в случае чего дать деру. Воли к жизни в тебе хоть отбавляй, — если у девушки нет галлюцинаций, то только что она получила комплимент. Скарлетт пытается в его деланно спокойном тоне разобрать, почему он все же, на самом деле, готов ее прятать: — Ты… Он отходит от окна: — Как можно быстрее вернусь туда, где должен быть. Чем дольше я отсутствую, тем подозрительнее. Заодно успею осмотреть, где ты могла от души наследить. Наверняка, вокруг хижины натоптала порядочно. Ты же у нас самая ловкая и осторожная. «Черт, Каспер, нормально же общались». — Зачем… Почему ты… — Давай не сейчас, Кацен? Потом когда-нибудь обсудим. Если это когда-нибудь наступит, — кривая улыбка. У Скарлетт нет никаких сил противиться себе, она плюет на остатки гордости и задает вопрос, за который раньше скорее отрезала бы себе язык, чем произнесла вслух: — Ты ведь вернешься за мной? — Можно подумать, я оставил себе выбор, — Каспер нарочито в раздражении поднимает глаза к потолку. — Да. Когда я буду подходить к хижине, предварительно кину в окно камень, чтобы ты знала, что дверь открою я. Всë. — Да, звон разбитого стекла я уж точно услышу, — она язвит чисто по инерции, что еще есть в ней, на самом деле от его слов внутри разливается тепло. И тут же холод: значит, сейчас она останется одна. Снова. «Он должен идти, это правильно, разумно, единственный вариант, но…» Он разворачивается к двери, и тут Скарлетт удивляет саму себя. Она хватает его за руку, ловит его растерянный взгляд и… целует. Порывисто, суетливо — зубами бьется о его зубы, нос мешает до раздражения — но от этого не менее пьяняще. Позволяет Касперу углубить поцелуй. Он резко стискивает ее талию, а потом так же резко отстраняется. — Скарлетт, не время, — и неосознанно облизывает губы. — Пусть… Лу рывком открывает глаза. Пытается понять, кто она и где. На секунду девушке мерещится, что ее ладони ободраны, и сочащаяся из них кровь пропитала простыню. Она поднимает руку, чтобы удостовериться: нет ни крови, ни ран. Делает три вдоха и понимает, что сегодняшний день обещает быть долгим. «Таких снов попросту не может быть. Не может… Докатилась…».***
Если бы у Лу попросили составить рейтинг самых глупых ее идей, эта бы вошла в топ. Первые три места, конечно, прочно заняты еще со времен интерната, четвертое отдано чувствам к Жонсьеру и вообще самой мысли приглядеться к нему получше, а вот дальше… Впрочем, никто рейтинга не просил. Девушка в несвойственной ей нерешительности замирает перед кабинетом Приора. Просьба, с которой она пришла, даже в мыслях звучит, мягко говоря, странно. Но иного выхода она не видит. Сделав глубокий вдох, Лу тянет на себя дверь. — Когда я отпускал тебя пару часов назад с дежурства, я не шутил. Сегодня действительно совершенно ничего не запланировано, — Иво смотрит на нее мягко-вопросительно. — Лу, что-то произошло? Лу еще раз прикидывает, в какой из формулировок просьба звучит наименее шизофренично. Ответ один: ни в какой. — Иво, могу ли я попросить тебя о помощи? — Конечно, я тебя слушаю. — Правда ситуация на грани бреда. Мне очень нужно вернуться на ту выставку всяких штук доштормового мира. — И дело не в том, что тебе требуется помощь в получении билетов, верно? — Эм, нет. Благодаря своей зарплате я, пожалуй, могу скупить билеты на все ближайшие сеансы. На год вперед. — Рад слышать. — В общем… Мне надо попасть в один из залов и побыть там какое-то время одной. Крэп, не просто побыть, а… рассмотреть вблизи, а лучше потрогать один из экспонатов. Такое возможно? Иво склоняет голову, но выражение лица у него нечитаемо. Как и большую часть времени. — Хорошо, что тебе не пришла в голову мысль пробраться в музей как воришке. — Была такая идея… — Лу, — тихий смешок и вновь серьезная интонация. — О причинах, что тебя побудили обратиться ко мне с такой не совсем банальной просьбой, ты рассказать не хочешь? — Хочу, но можно я потом все объясню? Прошу, — запальчиво. — Это очень нагло с моей стороны, но поверь, я пока толком ничего сказать и не могу. Секунду думает и поспешно добавляет: — Ничего противозаконного я не замышляю. И ничего такого, что могло бы повредить тебе или кому бы то ни было. «Разве что мне и Марку». — Я тебе верю и доверяю, Лу. И хоть твоя просьба максимально… интересная, я ее выполню. Тем более, что это довольно просто. Пару часов спустя, устроившись позади водителя, Лу прикрывает глаза. Пытается хотя бы себе дать ответ: что и как она собирается искать.***
Марк сдержал обещание, что дал пару недель назад. Они поговорили вечером того же дня. Вот только это мало помогло, лишь породило еще большее количество вопросов и поводов для тревоги. Ведь Марк не просто подтвердил, что крайне неприятный человекозаяц посещал и его сны «пару раз», но и в деталях смог описать зал, что снился и Лу. На этом моменте рассказа у девушки похолодели руки. Какой бы рационалистичной она ни пыталась быть, найти хоть какое-то разумное объяснение творящемуся не получалось. Ее собеседник не выглядел встревоженным, лишь крайне измотанным. Во снах инквизитор получал не то предсказания, не то еще что-то подобное от зайца, но вспомнить их не мог: «Мой мозг не запоминает всякий бред, Рид». В ответ на эту реплику Лу не сдержалась и фыркнула. Неприлично громко. Но все же предприняла попытку продолжить диалог. Лу говорила о своих снах и чувствовала себя последней идиоткой. И ждала, когда Марк спросит, не хочет ли она оставить службу, ведь людей с психическими отклонениями на таких должностях не держат. Но он удивил ее, вдруг посмотрев как-то по-особенному — подобный взгляд она видела у него лишь однажды — там, за периметром. Но тут же все испортил, когда пусть и искренне, но вкрадчиво и тихо произнес избитую фразу про усталость, переутомление и впечатлительность. Правда прозвучало это как мантра, предназначенная ему же самому. Будто он сам чего-то боялся, чего-то внутри себя. И не хотел ворошить. Именно его тон и упоминание о «впечатлительности» вывели Лу из себя. В раздражении она ответила ему что-то из серии: «Значит, вы тоже крайне впечатлительны, коли уж страшненький зайка не оставляет вас во снах». По взгляду Марка Лу отлично видела, как же сильно тому хочется всыпать ей. Может, она и довела бы его — до откровенного разговора, греха или драки — но, к ее сожалению, узнать об этом было не суждено: их самым наглым образом прервали. Взбешенная Лу для себя решила, что «от Жонсьера хрен помощь какую получишь», а потом, чуть остыв, добавила про себя: «особенно, когда сама не знаешь, в чем именно она должна заключаться». С тех пор еще раз поговорить им не удалось, Марк был все время в разъездах. А между тем душащие, хаотичные сны продолжали мучить Лу. То виделись бесконечные, полные слепящего неживого света лаборатории, то медицинские палаты с разбросанными тут и там иглами, шприцами, остовами капельниц. Пятнышки крови, что застыли на кафельном полу причудливым жутким узором. Лу не могла отделаться от ассоциаций с лабораторией, обнаруженной за периметром. С опытами, что там проводились над подобными ей. От того, что стало со всеми теми людьми… От их боли и мук, пропитавших развалины. То мерещилось огромное, напоминающее арену помещение — в инфернально-красных тонах. Чей-то смех, аплодисменты. Она ощущала боль в руках, тяжесть своего сбитого дыхание и подступающее к горлу отчаяние. Она была в аду. То кабинет, стены которого были увешаны плакатами, изображенное на которых Лу всеми силами мечтала забыть. Вокруг — куча садистских медицинских приборов, посередине — кресло с креплениями для рук и ног. А на нем — мужчина. А, может, уже и мертвец — настолько его лицо было неестественно бледно. Словно прекрасная посмертная маска, которую не портил даже шрам, изрезавший ее половину. Лу успела подумать, и это четко отпечаталось в мозгу: шрам будто был оставлен каким-то огромным зверем и, возможно, именно он — причина смерти. Эта мысль была вдруг прервана четким осознанием: она знала имя мужчины. «Адам, Адам, его зовут Адам». Абсолютно для себя неожиданно Лу заметила уже знакомую ей девушку, сидящую перед мужчиной на коленях. Она тянулась к мужчине, гладила, гладила в каком-то исступлении его лицо, пытаясь привести в чувство, но он не реагировал. Лу слишком ярко запомнила черты лица девушки, искаженные отчаянием и страхом. И его — застывшие, восковые. Проснувшись, хотелось кричать. От всего, что Лу уже успела увидеть, веет сочетанием ужаса, безумия, какой-то бездомной тоски и отголоска защищенности, надежды и желания. Она уверена, что ее крыша медленно, но непреклонно отъезжает. Сны же и поселили в ее голове уверенность в необходимости еще хотя бы раз взглянуть на музейную брошь. Вернее, не так. Лу необходимо рассмотреть ее в деталях, подержать в руках — как в первом своем видении. Зачем — точного ответа она не смогла дать даже себе. Поэтому старалась найти ответ хотя бы на другой вопрос: как осуществить задуманное. Прийти с экскурсией на экспозицию — совершенно не то, никто не дал бы ей в руки экспонат. Мысль — проникнуть в музей и украсть — была сразу отметена. За такой странной мелочью идти к Иво было стыдно. Поэтому Лу отчаянно гнала от себя мысль о посещении музея. Гнала, пока не увидела последний сон.***
Лу возвращается из воспоминаний, когда машина тормозит у здания музея. Как раз к его закрытию. Ей бы, конечно, рассмотреть куклу человекозайца, а не остатки украшения, но он пугает, да и просьба рассмотреть брошь кажется Лу менее странной, чем желание поглазеть на куклу в автомате. Администратор выставки, что встречает их у входа, извинившись, просит дать ему пару минут для заполнения нужных бумаг. Лу идет в уборную, где, открутив кран на максимум, опускает ладони в ледяную воду, а потом прикладывает их к внезапно горячим щекам и лбу. И смотрит, смотрит на свое отражение в зеркале, словно пытаясь еще раз напомнить себе свои же черты, словно боясь, что если сработает ее близкая к шизофрении идея, то она потеряет себя в той девушке из прошлого. «Пусть я и видела совсем немного… Мы с ней совершенно не похожи. Так почему же… Почему, крэп». Администратор провожает Лу в нужный выставочный зал и при этом улыбается абсолютно непринужденно, будто ее просьба — самая нормальная и обыкновенная из возможных. Наверняка, обратись она без посредничества Приора, получила бы огромное «нельзя, вы что обалдели». Конечно, с собой «навынос» экспонат ей никто не предлагает, но разрешают остаться с ним в зале. На ее вопрос, сколько она может здесь находиться, следует ответ: «Сколько пожелаете, мадемуазель, хоть всю ночь». И на этом мужчина откланивается и оставляет девушку в одиночестве. В зале полумрак. Лу сама попросила не включать основное освещение, а подсветить только витрины. Специально для нее принесено кресло и небольшой столик, на котором на бархатной тряпочке гордо лежит истерзанная временем брошка. Лу берет ее в руки. Наверное, в недрах души она надеялась просто от прикосновения к голове оленя что-то увидеть или хотя бы ощутить. Но жизнь не сказка, поэтому девушка не чувствует ровным счетом ничего. И, если быть честной, Лу так и не придумала, что конкретно будет теперь делать. Она совершает три круга по залу в раздумьях, старательно игнорируя самый темный угол помещения, где, по закону жанра, и находится кукла в стеклянном автомате, потом опускается в кресло. Вспоминает, что некогда ради забавы смотрела видео про медитацию. Несколько лет назад доштормовая практика вновь вошла в моду в Нью-Пари. «В конце концов, это не самая странная вещь, что я делаю. Надеюсь, они отключили камеры, иначе их ждет шоу». Лу сползает с кресла прямо на пол, прихватив с собой брошь, садится по-турецки — верной ей видится именно эта поза. И принимается гипнотизировать голову оленя взглядом. Ничего. Лу припоминает, что в видео что-то говорилось про какую-то там энергию и, вроде как, женщина сидела с закрытыми глазами и одухотворенным лицом. Тогда она закрывает глаза, пытается расслабиться, старательно дышит и фокусируется на мыслях о владельце броши. Ничего. Лу дышит чуть менее старательно, пытаясь очистить свою голову от всех мыслей. Ничего. «Один хрен, а не результат. Какая же я дура. Какая, к черту, медитация. И на что рассчитывала? Надо было попросить у Йонаса номерок дилера, может, травки какие мне бы помогли». Все время, что она находится в зале, ее не покидает чувство, что за ней кто-то наблюдает. Не через камеру, а словно этот кто-то находится совсем рядом. Лу поднимается с пола, косясь в угол, где проступает силуэт человекозайца, вернее — автомата, в недрах которого он обитает. Девушка со вздохом кладет бесполезную брошь на стол и решается все же подойти к нему. Она бы включила свет, но не знает, как это сделать: в поле зрения нет никаких кнопок или рубильников, а звать персонал не хочется совершенно. «Так, я не героиня тупого фильма ужасов и не собираюсь ею быть, да будет свет». Лу зажигает фонарик на мобильном телефоне и решительно идет к автомату. Но решительность медленно покидает девушку, а когда свет фонаря отражается от стекла автомата, она попросту не верит своим глазам. Последние пару шагов — почти бегом. В автомате пусто. Лу призывает быстро исчезающие остатки своей адекватности и пытается мыслить логически: наверное, куклу могли забрать на реставрацию. Хрень полнейшая, а не аргумент, но ничего иное в голову не лезет. Она вновь светит фонарем и замечает то, что еще секунду назад избежало ее внимания: за стеклом автомата тускло поблескивает медицинский скальпель. Отраженный им свет неожиданно слепит Лу, она давится вздохом и, запнувшись, падает… … Соприкосновение с полом выбивает оставшийся в легких воздух. Скарлетт старается подняться максимально быстро, но не успевает: на нее с кулаками налетает девушка. Первый удар удается перехватить и отвести. От последующих — приходится уворачиваться, пытаясь параллельно сообразить, какими же словами достучаться до разума нападающей. — Дебби! — вместе со вскриком Скарлетт, улучив момент, сбрасывает ту с себя и вскакивает. Меньше всего она хочет бить подругу в ответ, та явно под какими-то веществами — в угоду чертовому эксперименту и зрителям на потеху. Вот только тактика постоянно уворачиваться и отступать слишком скоро истощит и так измученный организм. Скарлетт уходит под один из ударов и все же замахивается в ответ. Не чтобы причинить боль, а чтобы повалить девушку и завершить бессмысленный бой. — Дебби, Дебби! Опомнись… Снова уходит и снова бьет. Истощая себя и ее. — Дебби, все сказанное — ложь. Он лжет. Скарлетт удается уложить Дебору на лопатки, навалиться сверху. — Он никого из нас не отпустит, даже в случае победы. Он тешит нами себя и развлекает богатых уродов, что на трибунах. Дебби, пожалуйста… На миг в глазах подруги мелькает осознанность, она прекращает брыкаться. Скарлетт не успевает обрадоваться, как раздается до омерзения знакомый голос. Громко, на всю арену: — Думаю, на сегодня эксперимент закончен. Отлично. Взявшиеся словно из-под земли санитары, бесцеремонно оттолкнув Скарлетт, подхватывают внезапно покорную Дебби. И тащат с арены. — Стойте, куда вы ее? — но все, что ей остается — наблюдать, как ноги подруги волочатся по полу. Скарлетт сжимает руки, только замечая, что разбила костяшки в кровь, набирает полную грудь воздуха и кричит: — Зачем, зачем, черт вас дери, вы это делаете? Но вместо ответа от Винсента слышит восклицание совершенно от другого человека. — Что она здесь делает? Уставшее и, казалось бы, уже не способное ни на что сердце ухает в желудок. Изо рта вырывается имя: — Каспер… Он что-то кричит, ему что-то отвечает голос над ареной. Скарлетт не может разобрать, все ее внимание — на нем. Безумная, она надеется, сама не понимая, на что. Пара ударов сердца, и он подле нее, прячет за свою спину — от санитаров, от Винсента, от всего мира. Ее захлестывает всеобъемлющее чувство защищенности. Столь недолгое, но такое желанное. Она вновь зовет его по имени. А он так похож на затравленного зверя. И он так запутался в себе. А потом Скарлетт слышит лишь тихое: «Прости…» — обращенное, может быть, и не к ней, и обмякает в грубых руках санитаров. Сознание постепенно покидает ее. Приходит в себя Лу скорчившейся на коленях у пустующего автомата. Сердце колотится в горле, а в голове такой звон, что не слышно мыслей. Ноги ватные, затекли, поэтому она пока не рискует подняться, лишь неловко меняя позу. В помещении темно. Потухший телефон лежит у ее ноги, а витрины с выставленными в них артефактами отчего-то больше не светятся. Поверить в то, что сотрудники музея попросту забыли о нахождении здесь Лу, вот и выключили все освещение, сложно. Ей крайне неуютно, она берет телефон, пытается его включить, но экран никак не реагирует. Сначала Лу не видит, а скорее чувствует присутствие кого-то рядом с собой. И этот кто-то слишком близко. В душу заползают липкие щупальца ужаса. Девушка поворачивает голову. И издает писк — смесь удивления и страха. И больше не может пошевелиться: тело застывает в оцепенении. Над нею стоит высокая фигура в белом халате и странной маске — где-то Лу видела подобную, но сейчас не до воспоминаний. В темноте зала фигура будто сияет изнутри — приглушенным мертвенным светом — такое попросту невозможно, но тем не менее есть. Однако самое страшное в ночном посетителе музея даже не это, а глаза: точно сделанные из стекла, горящие льдисто-голубым огнем. Опасно прищуренные. То, что происходит с Лу, похоже на испытанный ею однажды в детстве сонный паралич, воспоминание о котором остается слишком ярким. Воистину незабываемый опыт. Оптимистично в этой ассоциации только то, что он непременно должен пройти, а весь ужас окажется просто-напросто галлюцинацией. «Да, да, это он. Наверное, я просто задремала в машине. Сейчас…». — И вот мой любимый пациент снова тут, — тихий шелестящий голос перекрывает звон в голове. От его звучания по телу Лу пробегает дрожь. Дыхание учащается. И, кажется, благодаря этому она возвращает контроль над собой. Фигура медленно наклоняется к Лу, в его руке шприц с тонкой, ярко блестящей иглой. Девушка жмурится — только бы не видеть этот кошмар — и, резко развернувшись, бьет, не целясь, наудачу. Ее руку перехватывают. Она начинает вырываться, освобождает руку, снова замахивается. И слышит сдавленное ругательство до боли знакомым голосом. Лу открывает зажмуренные глаза и обнаруживает, что полулежит на полу у автомата. Проморгавшись, видит склонившегося над нею Марка Жонсьера, на лице которого застыло не то выражение крайней степени волнения, не то все же раздражения. Дезориентированная и ожидающая продолжения кошмара, девушка не сразу осознает, что все еще держит руку поднятой — для удара. — Лу, тише, это я, — обращение по имени от него непривычно. — Не нужно, — он касается ее руки, невесомо проводя пальцами по тыльной стороне кисти, и бережно опускает ее. Такой заботливый, нежный жест в сознании Лу никак не вяжется с образом Марка. Она ждет подвох. И не дожидается. — Ты меня слышишь, Лу? — морщинка на его лбу становится глубже. Мозг тщательно и со скрипом обрабатывает этот факт. И только тогда до девушки доходит, что в зале очень светло. И что за плечом Марка, на некотором отдалении, топчется несколько сотрудников музея. — Я… Да, да, — язык с трудом ворочается во рту. — Принесите мадемуазель воды. Быстро, — вот это уже более привычный Жонсьер. И его более привычный тон. «У меня почти дежавю. Крэп…» Лу пытается встать, с благодарностью принимая безмолвно предложенную Марком помощь. До выхода из музея она идет опираясь на его руку. В полной тишине: принеся воду, персонал музея счел за благо ретироваться. «Сколько времени я провела в зале… И они что, из-за меня готовы были сидеть на работе до утра?». Мозг занят спасительными, не связанными с увиденным, мыслями. На улице Лу становится легче, она наконец вздыхает полной грудью. И решает прервать тишину: — Мы можем немного постоять здесь? Воздух… — Не лучше ли вам присесть? Тут недалеко есть сквер. — Нет, не беспокойтесь… И спасибо вам, Марк. Вы очень вовремя. Он рассматривает ее лицо, окрашенное желтоватым светом фонаря. — Что это вообще такое было? — к Марку постепенно возвращается его привычный в общении с нею тон. Девушка пожимает плечами, по-прежнему не отпуская руки инквизитора: — То же, что и во время нашего совместного посещения выставки. — Хм… Лу… — Вот на этот раз я не готова к обсуждению… Мне нужно время. — Да, но, видимо, нам все же придется. Однажды. — Надо же, вы согласились. А сейчас скажите, — уже уверенно держащаяся на ногах, она немного отходит от инквизитора. И жалеет об утраченном прикосновении. — Откуда… Как вы меня нашли? Марк открывает рот, желая ответить, но Лу не дает ему этого сделать, меняя вопрос: — А, крэп, спрошу иначе: зачем вы вообще меня искали? — Я уж думала, вы способны минут на пять нормального общения. — Что не так в моем вопросе? — Например, пассивная агрессия? — Единый, кончайте придираться. — Вечером был в здании инквизиции по рабочим вопросам. Месье Мартен вскользь упомянул про то, что вы решили посетить музей. — С чего бы ему про это упоминать? — Не может забыть ваш акробатический этюд на выставке, Рид. Вот и решил поделиться опасением, не случится ли с вами чего. Снова. «Так-то оно, может, и так. В общих чертах. Вот только ты явно что-то не договариваешь…». — Неужели и вы волновались за меня? Марк смеряет Лу долгим взглядом. И игнорирует вопрос. — Что вы такого собирались делать в музейном зале, раз попросили выключить видеонаблюдение? — И правда, зачем отвечать на вопрос, если можно задать свой. О чем вы вообще? — Ровно о том, что озвучил. — Я никого не просила вырубить камеры. И вспомнила о вероятном их наличие, уже находясь в зале. — Странно. — И провалами в памяти я не страдаю. Пока… Лу старается осмыслить услышанное. Какое-то время они молчат. — Давайте я отвезу вас. — Какая неслыханная услужливость. Не боитесь остаться без колес, разъезжая по Термитнику? — Чудесно, в вас снова говорит ваш идеальный характер. Значит, вы пришли в себя. В Термитник я и не предлагаю вас везти, много чести, — в ответ на это Лу фыркает. — Переночуете в здании инквизиции. Вам завтра на службу — если вы не забыли. А спать осталось не так много. Препираться у Лу нет никакого желания. Она на удивление послушно дает проводить себя до машины. И даже воздерживается от комментария: «какой вы, оказывается, джентльмен», — когда Марк открывает перед ней дверь и помогает сесть. Пристегиваясь, Лу бросает случайный взгляд в зеркало заднего вида. И ловит искаженное, словно в кривом зеркале, отражение лица с горящими на нем льдисто-голубыми глазами. В панике оборачивается. Никого.***
Болезненный желтый свет отражается от стерильно чистого пола, режет глаза, очерчивает высокую фигуру в медицинском халате со странной маской, закрывающей нижнюю часть лица. Клото упирается руками в медицинскую каталку и прищуривает нечеловечески прозрачные глаза, будто прислушиваясь к чему-то в отдалении. Кивает сам себе. Достает нить и привязывает к капельнице, стоящей рядом. По полу катится ярко-красный клубок. Губы, полускрытые маской, изгибает хищная ухмылка.