Higanbana

01, 00

«Говорит Эйгонфорт. От имперского Информбюро. Сегодня, в течение 28-го дня второй луны четырнадцатого года Долгой Ночи наши войска вели наступательные бои, в ходе которых заняли несколько сильно укреплённых опорных пунктов обороны врага на территории Нового Дара…»

Полковника Икари знали многие: по всем Семи Королевствам, за их пределами — и по обе стороны фронта. Как его только не называли — и «драконьим выкормышем», и «зарвавшимся ублюдком», и просто «кровопийцей»… Полковника Икари ненавидели очень многие — даже среди «своих», и не в последнюю очередь — почти поголовно штабисты из Ставки, для которых он был той ещё головной болью… или «занозой в заднице» — кому как лучше звучит. В основном из-за очень уж особенного понятия о том, кто был для него своими. Ему бы и выше капитана не подняться, если б не королева, жёстко заявившая Малому совету, что не видит, как иначе называть того, кто командует полком. Но ещё больше находилось тех, кто отдал бы всё, чтобы попасть к нему — даже несмотря на то, что Икари и его солдаты не вылезали из боёв то на юге, то на севере, то вообще у Иных на куличиках… Потому что у полковника Икари было совсем уж особенное понятие о своих. А ещё, если он что-то обещал — слова никогда не расходились с делом. Кто хочет поспорить — пусть вспомнит знаменитые операции по возвращению Королевской Гробницы на третьем году Войны, и Винтерфелла — на шестом… Полуденное вроде бы солнце, чей свет едва пробивался сквозь вечную чёрно-серую хмарь над головой, лишь слегка рассеивая темноту Долгой Ночи, совсем не грело и так здорово холодный от близости передовой и Иных воздух. Импровизированный плац под сапогами солдат, выстроившихся ровными шеренгами, сплошь белел от инея, а сами они то и дело переминались с ноги на ногу, с неприязнью поглядывая на «специальный отряд» hanbun-shito[1], неподвижно замерших по другую сторону невидимой черты, словно отделявшей полковника. Все знали, что эти вроде как на стороне людей, что их выращивают где-то в тайных лабораториях под Красным замком как элитные разведывательно-диверсионные подразделения — но всеобщей неприязни это не убавляло. Если б кто-то мог услышать мысли людей, то и мысли эти звучали бы одинаково недоверчиво: «Да они же наполовину, а может, и больше — не люди!» «Кто знает, чего от них ждать: сейчас, глядишь, за нас, а ну как ударят в спину?..» «Стоят, как на параде, и не холодно им! Одно слово: нелюди…» Ну а полковник Икари прямо сейчас собирался произнести речь. Если это можно так назвать. — Здорово, сукины дети! — чуть сиплым, но от этого не менее громким голосом начал он. — Gloria! Gloria! Gloria![2] — отозвались шеренги. — Вот я смотрю на вас и думаю: какого тэнгу вы здесь ждёте?! Что я вам расскажу, как у нас всё хорошо? Так вот — ни черта у нас ничего не хорошо! На Севере — Иные, ну да и демоны с ними, с Иными, потому что на юге твари пострашнее! О ком я говорю? О чинушах и прочих пергаментомарателях этой грёбанной Империи, чтоб их ледяные пауки всей стаей отымели!.. Подполковник Аоба, начштаба полка — некогда страшно удививший всех, оставив тёплое в прямом и переносном смысле место в Ставке и напросившись на передовую — стоя с офицерами чуть сбоку основного строя, обречённо прикрыл глаза: Икари, как обычно, и не собирался следовать спущенному сверху тексту. Словно наперёд знал, что и как идущие за ним люди должны услышать. Солдаты восхищённо внимали. — Может, ждёте, что я скажу вам, мол, вы — самые лучшие и образцовые бойцы в Империи?! — продолжал полковник. — Так нет! Пока вы, шлюхино отродье, в увольнительной пропивали жалование в тавернах по всему Блошиному концу, я побывал в расположении армии под командованием лорда Хайгардена! Вот это, я вам скажу, воины! Чуть не каждый в золочёных доспехах, с собственным шатром и так благоухающий розовой водой, что если дотракийцы с дорнийцами пробьются через Красные горы, а ветер будет дуть на юг — их лошади попередохнут от одного аромата! В шеренгах послышались смешки. Сам полковник даже не улыбнулся. — Посмотрите на себя — ни красивых одежд, ни щегольских шпор, живёте в драных палатках по шестеро, воняете потом, порохом и ружейным маслом… нет, чёрт вас дери, вы не воины! Аобе показалось, что длинные ряды чуть качнулись вперёд, а руки сильнее обхватили оружие — Икари, как всегда, ходил по самому краю берега верности рядом с неспокойным океаном гордости своих людей. Наконец, когда тишина стала почти невыносимой, тот резко, рубяще махнул рукой и выдал: — Мы — не воины! Мы — чёртова саранча! А вон там! — рука указывает на север. — Наши враги! Иные, мертвяки и Ангелы! И мы должны их сожрать, ясно?! От даже не клича, нет — вопля «Gloria!», казалось, посыпались иголки с деревьев в двух полётах стрелы от строя. — Выступаем завтра на рассвете! Чьё отделение добудет мне живого ледяного паука — получит увольнительную на месяц! Тварь пошлём мейстерам в Старомест — пусть просрутся от страха! — среди солдат послышался хохот и заковыристые ругательства: идея многим пришлась по душе. — Всё поняли, ублюдки?! — Gloria! Gloria! Gloria! — прогремело в ответ. Икари только отмахнулся и пошёл к своей палатке. Hanbun-shito словно растворились в зимнем воздухе — когда Аоба повернулся, за спиной полковника их уже не было. Где они разместились, он не знал, но явно подальше от людей, как и всегда. Аоба только заметил на миг, как к командирской палатке метнулась смутная тень, но — он догадывался, кто это… Когда Синдзи откинул тяжёлый полог и прошёл внутрь, Рей уже сидела у походной печки, протягивая руки к огню. Она не обернулась, не шевельнулась даже, но он знал, что заметила его. На ходу сдирая задубевшее пальто, прошагал к столу и уставился на карту. Фигурки, обозначавшие его полк и другие силы в округе, остались на своих местах, а вот вражеские — оказались много ближе. — Скоро? — поинтересовался Синдзи, не оборачиваясь. — Два-три дня, — так же коротко ответила Рей. Он замер, в который раз изучая диспозицию. Если ничего не изменится — а оно не изменится — целое полчище умертвий будет здесь. А Ставка приказывает наступать… — Идиоты! — почти прошипел он. Рей промолчала — да и что тут скажешь? Их превосходят числом втрое, и это бы ничего, но только если будет хоть какое-то прикрытие с воздуха. А его не допросишься — летуны в последние недели падают чаще, чем успевают строить новые самолёты. Небо на Севере по ночам буквально пылает — и если это так выглядит отсюда, с земли, он не представляет, что творится там. В вышине. «У Аски». — По уму, мы должны отступить, — отогнал он невольную, исполненную беспокойства мысль. — Да хотя бы окопаться и держаться до подхода подкреплений! А они сидят за крепкими стенами в тепле и требуют — наступать, наступать, наступать! Он с такой силой сжал пальцы на спинке стула, что дерево протестующе заскрипело. Потом очнулся, несколько раз размеренно выдохнул — пусть сквозь зубы — и почти обычным голосом спросил: — Ты ела? Как вернулась? Рей промолчала, не отрывая взгляда от пламени за прозрачным окошком. — Ясно, — сам себе ответил Синдзи. — Я сейчас принесу что-нибудь. Он вышел, а когда вернулся — словно на клинок, напоролся на её взгляд. В нём было очень многое — и Синдзи готов был поклясться чем угодно, что лишь за часть этого многого стоит, не рассуждая, положить жизнь. С трудом отведя глаза и надеясь, что она не заметила, грубовато спросил: — Как там твои? Устроились? — Да, — мелодично ответила она. — Вам нужно что-нибудь? Что угодно? Синдзи ожидал услышать «нет» — как обычно — но Рей внезапно сообщила: — Седьмая умирает… — Почему ты не сказала?! — вскинулся Синдзи. — Ей… — Ей не помочь, — покачала головой Рей. — Она пока держится, но скоро уйдёт. — Иные? — сообразил он. Рей не ответила — но и так ясно. Что ещё может окончательно убить hanbun-shito? Только обращение. — Она просила, если можно, чтобы кто-то был рядом. — Вы оставили её одну? — поразился Синдзи. Рей подняла на него глаза и объяснила: — Человек. Он удержал на языке проклятие в адрес тех, кто вбил ей в голову, что она — не человек. Что все они — не люди. Синдзи и так говорил это ей, наверное, сотню раз, и в выражениях не стеснялся. Вторая бы его поняла, но эта Рей… она была третья. И просто отмалчивалась. Да и сейчас не время. — Идём. Когда они вышли к укрытию наполовину разведчиков, наполовину диверсантов, их не встретил никто. Впрочем, Синдзи не испытывал иллюзий — не будь с ним Рей, сам бы не заметил, как повернул обратно, а окажись врагом — его труп уже бы заметало снегом где-то поодаль. Вход закрыт явно не только занавесью-пологом — колючий ветер сюда не то что не проникал, его даже слышно не было. Здесь же обнаружился и внутренний пост: до глаз закутанный в маскировочную накидку разведчик беззвучно соткался из темноты, отсалютовал и так же молча исчез, повинуясь едва заметному жесту Рей. «Седьмая» или Сити, как предпочитал думать Синдзи[3], лежала у стены дальней от входа пещеры, вокруг неё стояли четверо — и ещё одна сидела на коленях у изголовья, не отрывая ладоней от висков раненой, глядя куда-то в пространство. Целитель. Когда подошёл Синдзи, остальные посторонились, пропуская его — вроде бы сразу же, но он всё равно уловил взгляды, которыми один из них обменялся с Рей. Можно понять: они редко видели от людей что-то, кроме злобы и страха, смешанных с отвращением, а эти к тому же были совсем новичками — и лично его не знали. Синдзи повидал много смертей — самых разных: героических и трусливых, нелепых и решающих… и ещё больше — умирающих. Не все из них обязательно должны были умереть — кого-то просто не успевали спасти, кого-то спасать было некому, а кем-то приходилось жертвовать. Но очень, очень редко он видел тех, кто выбирал смерть, решив для себя, что иной выбор — не про них. Официально считалось, что hanbun-shito не могли стать умертвиями и Иными — попытка обращения должна была убивать их. Вот только он знал, что и это ложь. Опускаясь на колени у ложа той, кто сделала свой выбор, он не знал, что делать. Поэтому просто взял её за руку, грея тонкую, такую обманчиво слабую ладонь в своих. Она не пошевелилась — только дрогнули белые-белые, в цвет волос, почти прозрачные ресницы, и Сити открыла глаза. Белки уже отливали синевой — как у них, но радужки ещё сохраняли кораллово-алый цвет. Он не представлял, что можно сказать. Она заговорила не сразу — ей было тяжело даже это. — Тайса-доно…[4] — голос был хрупким и ломким, и шелестел, словно снег. «Ей осталось совсем мало», — успел подумать он, когда услышал собственные слова: — Моё имя Синдзи. — Вы… предлагаете мне дружбу?..[5] — недоверчивое, искреннее, какое-то… почти детское изумление слышалось даже в этом неестественном голосе. «Хотя почему — почти? Она и есть ребёнок, пусть во взрослом теле». — Мне?.. — Тебе, — ровно, насколько мог, ответил он. Разве что чуть сильнее сжал её ладонь. — Я же… не… — Т-с-с, — он наклонился, прижимая пальцы к её губам — кожу обожгло холодом. — Не говори. Просто слушай. Расскажу тебе кое-что. Она и ждала обещанного, как ребёнок — широко распахнув алые очи, которые уже пригасил подступающий к сердцу холод, ждала, забыв, казалось, обо всём на свете — даже о близкой смерти. А детям рассказывают сказки, пока они не уснут. Давным-давно, когда-то в той жизни — полковник Икари, именем которого сейчас матери в Вестеросе и даже Эссосе пугали непослушных детей — тоже был ребёнком. Много лет назад он забыл об этом, приказал себе забыть, и вспоминать было чудовищно тяжело. Больно. Слова совсем не простой детской сказки, которую однажды рассказала брошенному отцом ребёнку тётя, слетали с губ, но внутри вскипали чёрным пламенем, сжимали горло, жгли грудь и понемногу разрушали, казалось, неуязвимые скрепы, камнем сковывающие сердце. Созданные им самим. Но он был обязан ей. Им всем. И продолжал говорить. — …и люди говорят, что в холодные снежные ночи та, которую они называют Юки-онна — «Снежная Женщина» — до сих пор бродит по склонам гор и ищет спутника жизни, способного сохранить её тайну и принять её саму, как есть. Синдзи не отпускал её руки — поэтому почувствовал, а не только увидел, когда ушло последнее тепло. Но всё равно досказал до конца. Целитель попыталась встать — силы оставили её на середине движения: она отдала слишком много, но подарила своей сестре смерть без боли. Тихую и ласковую, как сон. Всю боль она забрала себе. Синдзи не успел даже протянуть руку, когда рядом возникли двое, осторожно подхватывая её. Он проводил их взглядом, а потом склонился и коротко поцеловал, кажется, крепко спящую Сити в лоб. «Пусть путь твой будет лёгким, — попрощался про себя. — По мосту семи сокровищ»[6]. А когда поднялся на ноги, мысленно уже возвращаясь к своим заботам — случайно поймал взгляд Рей, с каким-то странным, незнакомым выражением глядящей на него. — Нам пора, — только и сказал он. Она молча кивнула. Как всегда.

Āeksio jentys

«…Ночной Дозор и гарнизон Стены из числа союзных войск на северо-западе продолжают удерживать мост Черепов и Сумеречную Башню. На северо-востоке в результате завершения специальной операции был возвращён замок Инистые Врата, занятый врагом в первом году Долгой Зимы…»

Возвращение вышло примерно таким, как Джон и представлял — из каждых десяти ушедших на восток, чтобы отбить ещё один замок на Стене, выжили шестеро, а вернулись трое — кто-то всегда нужен для гарнизона. Хуже всего, что это уже не удивляло его и не пугало: Джон поймал себя на мысли, что по дороге обратно думает о припасах и подкреплениях, о том, что нужно послать в Инистые Врата ещё людей, где взять этих людей и ещё о тысяче и одной вещей, о которых вынужден думать Лорд-командующий, пусть и «временный» — но не о том, какой ценой далась им эта, может быть, тоже временная, победа. Пока Джон проходит под взглядами остававшихся оборонять Чёрный Замок братьев к покоям Лорда-командующего — несмотря на прошедшие годы он, кажется, так и не научился считать их своими — эти мысли довлеют над ним, но пропадают мгновенно, стоит открыть тяжёлую дверь и увидеть её. — Холодно, — говорит он вместо приветствия. — Холодно, — эхом отзывается Арья, кажущаяся совсем маленькой в огромной мохнатой дохе. Она стоит у жарко пылающего камина, близко-близко — и кажется, будто вовсе не чувствует жара, как не чувствует и холода, каждый день выбираясь на верх Стены — Джон помнит это. В её волосах блестит капельками растаявший снег, а по лицу скользят отсветы пламени, то озаряя его, то скрадывая в мгновениях теней и темноты. У её ног развалился Призрак, при виде Джона тут же поднявший голову. Она поворачивается к нему, и Джон в тысячный раз думает, что уже не может назвать Арью своей маленькой сестрицей — ведь на её поясе висит меч, а Игла занимает место кинжала. Арья прячет руки, но отнюдь не так, как Санса, а чтобы скрыть момент атаки. Арья прямо глядит на него, как и всегда, но в тёмных глазах даже пламя не отражается, а пропадает бесследно. Ведь Джон знает этот взгляд — так смотрят даже не те, кто убивал, но кто решал, убивать или нет: разумом и сердцем. Так смотрит он сам. — Мы взяли замок, — сообщает он бесполезные — здесь, сейчас — вести. Арья только чуть качает головой, безмолвно отвечая: «Не то». — Здесь всё в порядке? — спрашивает он, чувствуя, как непроизнесённые тогда, долгие две луны назад, слова — царапают горло. Арья упрямо молчит, не отводя взгляда. Неуютная тишина между ними давит на грудь, мешает дышать. Джон ненавидит это. — Я не мог взять тебя с собой! — наконец, не выдерживает он. Арья хмурится, как хмурилась в детстве, пытаясь научиться стрелять из лука — промахиваясь вновь и вновь, и отрывисто требует: — Почему? Джон и хотел бы ответить, но понимает, что не может — ни найти слов, ни произнести их. Да и не знает, что она подумает на это. Так что он только молчит, с каждым мигом всё сильнее видя, как уходит тепло из её глаз, заменяясь чёрным льдом. На Джона вновь глядит девочка, ставшая никем. Он помнит, зачем это — Арья сильная, она почти всё может выдержать, ведь у Арьи есть её стая, и она не в силах отказаться от этого. Только «почти» — это ещё не всё. А у девочки нет никого — ни родни, ни друзей, ни врагов, даже лица и имени нет… а только дар. Девочка может сделать то, что для Арьи — хуже смерти. Девочка может уйти. Когда гулко хлопает дверь, Призрак поднимается и идёт к выходу. Джон окликает его, но получает в ответ лишь взгляд, в котором раскалёнными углями ало тлеет осуждение. Он остаётся один.

02

«…В районе Короны Королевы продолжаются ожесточённые бои. Особое истребительно-штурмовое элитное авиакрыло «Драконы», базирующееся на прославленном парящем авианосце «Коготь Лилим», по-прежнему успешно контролирует воздушное пространство, обеспечивая защиту и беспрепятственное снабжение наземных войск, несмотря на непрекращающийся натиск врага с использованием тяжёлых боевых единиц класса «Ангел»…»

Она парила в небесах — невесомо и легко, а перед глазами была одна лишь высокая синь с иголочками-искрами звёзд, ещё не сдавшихся подступающему рассвету. Аска полюбовалась на них несколько секунд, а затем выполнила полубочку. Далеко внизу — или теперь «вверху» — плыли облака, плотные и совершенно непроницаемые для глаз, а ещё дальше, там, под этой чёрно-серой пеленой, была земля: чужая, враждебная, изуродованная взрывами и так густо засеянная металлом, что одна мысль о ней вызывала отвращение. Аска ещё помнила время, когда не думала так — но не считала и теперешние мысли странными. В конце концов, она была пилотом «Евангелиона», и привыкла смотреть на мир с высоты роста своей «Евы». Разница не так важна, ведь её «Нигоки» по-прежнему с ней[7]. А потом они оказались здесь. И ввязались в ещё одну войну — только теперь уже по собственной воле. Пока другие лихорадочно пытались понять, что вообще произошло и куда всех занесло, этот придурок Синдзи позвал их — только её и Пай-девочку, и спросил, чего они хотят. «Вы можете просто уйти, — Аска и сейчас словно слышала его голос, — мне пока хватит сил. Они справятся и без нас. Вы… мы можем просто уйти — или остаться. Тогда этот мир тоже изменится, и я не знаю, как. Другого выбора для нас уже не будет». Он сказал: «хватит сил», но промолчал о том, чего это будет ему стоить. Аска до сих пор не знала, почему решила остаться в этом странном мире — но не из-за того, конечно, что услышала в его словах тень смерти. А даже если и так — да кем он себя возомнил, вот так предлагать отдать жизнь по её слову?! Аска вновь поменяла местами небо и землю, чувствуя лёгкую улыбку на губах и тут же нахмурилась: «Вот ещё! Нашла время думать о…» …а потом радар тонко пищит, внизу и впереди, под облаками, показывая нечто огромное, Аска отрывисто бросает в эфир команды, уходя в пологий штопор, выныривает из непроглядной пелены… и задыхается на миг. «Три. Целых три Ангела». А затем она атакует, вновь и вновь, кружится, словно лист на ветру, а рядом так же кружатся свои, только это не ветер уже, а ураган, а вместо воздуха — белый огонь вперемешку с металлом, и перегрузки то почти гасят сознание, то встряхивают, заставляя прийти в себя — чтобы ещё раз кинуться на врага, и ещё, и… …краснота перед глазами. Тьма. Писк медицинского модуля капсулы… …и наконец оба Самсэля («пусть даже это не те Ангелы, пусть даже их слабые тени, в которых больше этой «магии», чем всего остального, и почему они заодно с Иными, а может, и нет, и почему приходят только с Севера, и почему почти никогда не трогают никого на земле, а только в воздухе, чтоб они сдохли, и зачем тянутся прямо к столице?!») рушатся вниз изрешечёнными громадами, и осыпаются кажущимися отсюда тонкими тёмными струйками модули брони единственного Рамиэля, которого она достала издалека… …солнце поднимается над кромкой горизонта, слепит глаза, а тело висит на ремнях, больно впивающихся в плечи, и земля почему-то всё ближе… А после Аска приходит в себя в медотсеке авианосца, и ещё раз — на палубе, где стоит, как вечность назад, в другом мире, едва не повиснув на ограждении, и хочется то ли плакать, то ли кого-то ударить, потому что она вернулась — снова — потому что у неё «Ева», а у остальных только почти беззащитные самолёты, и их уже нет, а она здесь. И она бы перегнулась чуть сильнее и полетела вниз, но они ведь идут за ней, всё равно идут за ней, эти недоученные дети на непонятно как поднимающихся в воздух полумагических конструктах, и она прикрывает их, как может, и порой они выживают, а ещё Синдзи где-то там, и даже Пай-девочка… так что Аска стискивает зубы и заставляет себя отойти от края, только сейчас заметив, что рядом есть ещё кто-то. — …миледи! — услышала она словно сквозь вату. — Миледи! — Что?.. — наконец, отстранённо спросила Аска, поражаясь тому, как звучит её собственный голос. — Миледи, — совсем юный лейтенант-связист из местных переминался с ноги на ногу — видно было, как ему не по себе: то ли от принесённых вестей, то ли — под её взглядом. — Срочный вызов из Красного замка. Малый совет желает узнать лично от вас, как идёт сражение за… В глазах потемнело от злости, кровь прилила к лицу, распирало виски — Аска почувствовала, что вот прямо сейчас скажет или сделает что-то такое, о чём точно донесут вездесущие шпионы мастера шептунов. Поэтому она только крепче сжала кулаки и выдохнула сквозь зубы: — Сражение окончено. Развернулась и ушла куда-то в сторону командной башни. Никто не решился остановить или хотя бы окликнуть её. По-прежнему мявшегося здесь лейтенанта, почти нашедшего в себе смелость сделать последнее, придержал за плечо Кадзи. — Не сейчас, — внешне спокойно сказал он, не глядя на того. — Капитан только что потеряла треть своей эскадрильи и сама была ранена. Передайте в столицу… мы победили. Лейтенант вслед за ним проводил взглядом идущую твёрдой, хоть и несколько скованной походкой капитана первого ранга Сорью, пока она не скрылась из виду, а затем невольно обернулся и посмотрел на изрытую, выжженную и перепаханную землю внизу, где рядом догорали остовы тяжёлой «ангельской» крепости типа «Рамиил», несуразные авианесущие «Самсиилы», а ещё — перехватчики, штурмовики и самолёты ПВО с «Когтя…» Порывистым движением отсалютовав мёртвым, лейтенант встретил наполовину понимающий, наполовину насмешливый взгляд командира Кадзи, твёрдо глянул в ответ и направился обратно в радиорубку. Он знал точно: в семь преисподних всё — но лорды Малого совета пристанут сейчас с вопросами к капитану Сорью только через его труп.

Dāria

«Королю не место в бою», — когда-то давно, в детстве, говорил ей Визерис: единственной, кто его слушал. «Королеве не место в сражении!» — эхом давних дней повторяют за его призраком, оставшимся только в её воспоминаниях, лорды Малого совета. «Где же тогда место королеве? — требует Дейнерис, обводя их взглядом, пока все эти «взрослые и мудрые мужи» не опускают глаза. — Вас послушать, так я должна запереться в Красном замке и ждать, пока врага разгромят другие!» Однажды Тирион спросил её — прямо, как он умеет: всегда ли она знала или чувствовала, как поступить лучше? Что её выбор — верен? В тот миг ей показалось, что он хочет оскорбить её, но затем она вспомнила его же слова, сказанные давным-давно, ещё до отплытия в Вестерос. — Вы уже знаете, ваше величество, как обманчивы бывают слова, чувства и лица. Словами люди лгут другим и лгут себе, а если говорят правду, то и она часто видится ложью. Чувства мы чаще всего не понимаем даже свои — что же говорить о чужих? — А лица? — А лица переменчивы превыше всего. Это воспоминание, словно книгу, открыло тогда Дейнерис, что беспокоит её десницу — помимо войны, Иных и новых союзников. Открыло, что он постоянно задумывается о верности своих выборов — не прекращая действовать, и задаётся вопросом: понимает ли его королева, что способна ошибаться? Что её ошибки — отольются кровью тех, кто идёт за ней? «Что моим решениям должно следовать за волей, а лишь потом за сердцем?» Тогда она ответила ему, что всю жизнь следовала за сердцем — и пусть сперва лишь за желаниями его, но теперь — за тем, что живёт в самой его глубине. Тогда она спросила — неужели властитель обречён быть бессердечным?.. Потому когда Тирион — слишком многое замечающий Тирион! — в ответ напомнил ей, что ведь и она сама не проводит всё время на Стене, Дейнерис даже не дрогнула. «Да, — сказала она себе, — я не могу сейчас любить только одного. Не «позволить себе», а следовать за своей любовью. Я — Миса». — Но это не значит, что я вовсе не могу любить, — шепчет она безлунными ночами, когда никто не слышит. А потом ей вновь вспоминаются слова Тириона о лицах, и память предательски подкидывает образ той, для кого это — естественная истина, часть жизни, что всегда рядом — должно быть, в самой глубине её сердца. Той, что сейчас рядом с ним. Она помнила, как смотрела на неё Санса Старк, когда Дейнерис впервые прибыла в Винтерфелл — в этом взгляде было больше опасения, чем ожидания, больше недоверия, чем открытости. Но Арья… Арья словно и вовсе не видела королеву — она смотрела только на Джона. А когда, наконец, бросила сквозь неё единственный взгляд — Дейнерис готова была поверить во всё, что услышала о дочери Старков за время пути из Белой Гавани. О той, кому Джон не смог отказать — и взял с собой на Стену. Не старшую — младшую. Так что она стискивает сердце оковами сдержанности, долга, ответственности — и держится. Днём это легко — у королевы государства, ведущего тяжёлую войну, нет времени на сомнения и страхи. Ночами — почти невыносимо: у Дейнерис уже нет никого здесь, с кем можно хотя бы просто помолчать. И она, ночь за ночью оставаясь наедине с собственными мыслями, держится, пока хватает сил, а когда их совсем не остаётся — зовёт Дрогона и летит на север… чтобы по возвращении вновь услышать: «Королеве не место в сражении». Она солгала бы самой себе, если б сказала, что делает это ради других — хотя не упускает случая помочь людям. Но лорды Малого совета, до ужаса боящиеся, что однажды их королева не вернётся, по безрассудству вмешавшись в какой-то «незначительный» бой — не понимают, что Дейнерис уже не в силах жить на одной лишь земле. Что она готова отнять от себя — уже отняла — очень многое… Но только не небо. Ведь пока она там, в эти краткие часы ей почти забывается, что под этим небом есть война, есть покрытые льдами и снегом земля и реки, есть голод, кровь и смерть тех, кто пошёл за нею. За нею — или за её драконами. Только паря в высоте, она забывает ненадолго о грузе власти, тяжести долга и необходимости решать, кто будет жить дальше, а кто умрёт. И о страхе, что эта зима не закончится. Конечно, времени всегда слишком мало, чтобы достичь Севера, и когда небо несмело светлеет, предвещая восход, она уже возвращается в Красный замок… но Дейнерис знает, что не выберет иного пути, даже если не может пока достичь того, к кому стремится. Это единственное, что она может сделать не как королева — как любящая — чтобы потом смело взглянуть ему в глаза и не отвести взора, даже если увидит в ответном лишь безразличие и пустоту. Даже если он забудет её. «Даже… если некому будет посмотреть в ответ», — думает она, и сердце трепещет от боли и страха, и она сильнее стискивает колени, и Дрогон несётся вперёд, вниз, кружится всё быстрее, всё яростнее, пока отчаяние не отступает. Это единственное, что связывает её с теми, кто там, со всех сторон окружённые смертью, продолжают хранить Стену, как сотни и тысячи лет до того. В древних легендах, которые когда-то давным-давно читала она в доме с красной дверью, было многое, да — но не всё. Теперь Дейнерис знает это. Стена — это не только лёд, камень и заклятия. Стена — это люди, для которых нет и не будет другого пристанища ни в жизни, ни в смерти. Стена — это надежда. Но тихими ночами, тянущимися так долго в пустой холодной постели, шёпотом отгоняя таящиеся по углам спальни страхи — она знает правду. Надежда — это всё, что у них есть. Вот только её всё меньше. [1]«hanbun-shito» — «полу-Ангелы» (яп.). [2]«Gloria! Gloria! Gloria!» — часть боевого клича Федерации Адес. Извините, но очень уж подошло. [3]«Седьмая» или Сити, как предпочитал думать Синдзи» — один из вариантов чтения числительного «семь» в японском языке звучит как «сити». И — да, среди японских женских имён такое есть. [4]«Тайса-доно» — «полковник» (яп.). Собственно, «тайса» — само звание, «доно» — именной суффикс, в современном японском языке добавляемый в том числе военнослужащими к полному имени или званию при обращении к офицеру. [5] Обращение по имени без именных суффиксов — возможно именно между друзьями, и называя своё имя вот так — Синдзи, действительно, предлагает считать его другом. [6] Путь в мир мёртвых в японской буддистской традиции пролегает через реку Сандзу — те, кто вершил добрые дела, могут преодолеть её по мосту, украшенному семью сокровищами. [7]«Нигоки» — «вторая» (яп.), то есть Евангелион-02: https://fanfics.me/character4690