День за днем. Эпизод 5.

Когда основные ЦУ розданы, а макет скоро будет отправлен в типографию, выпадает возможность десяток минут посидеть в кабинете в спокойствии и тишине, перекладывая бумажки и наводя на столе порядок. Не тут-то было - в открытую дверь кабинета врывается Зимовский, с очередными воплями: - Маргарита Александровна! Блин, никак не угомонится. Взяв стопку папок, ставлю их на ребро, выравнивая: - Так, Зимовский, ты кажется не к сантехникам зашел. Антон, размахивая журналом, проходит к окну и уже оттуда орет: - Да я уже вообще не знаю, куда я зашел! Ты можешь мне объяснить, что вот это такое, а? Хмыкаю – глаз на затылке нет, но вероятно, из типографии пришел сигнальный экземпляр. И Антоша опять придумал к чему придраться. Даже не оглядываюсь - наверно пропустили пару опечаток и теперь главный мозгоклюй пытается раздуть из этого вселенскую трагедию: - Я так понимаю - наш новый выпуск? Зимовский подступает к столу, пылая возмущением: - Что, поэкспериментировать решила, да? Вот, придурок! Сам же утром забрал у меня папку с утвержденными материалами. Добавляю металла в голосе: - Зимовский, ты можешь по-русски объяснить, в чем дело? Антон с размаху шлепает журналом по столу: - Я о нашем новом формате! У нас что теперь, такие обложки будут, да? Я даже вскакиваю, с испугом взирая на желтое месиво, в которое превратилась обложка с Шепелевым, еще утром симпатично взиравшего на потенциальных читателей в позе лотоса. Да там и подправлять ничего не надо было - Андрей ковырялся лишь для приличия, выдерживая марку. Судорожно, тянусь убрать волосы за ухо, растерянно блея: - Откуда это? - С Марса! Обвинитель укоризненно смотрит на меня: - Они, между прочим, это уже хотели в тираж запускать! Ну, это вряд ли, на то и сигнальный экземпляр. Но сам факт попадания подобного отстоя в типографию… Это ж диверсия! Держу двумя руками калугинский брак, и лишь лепечу. - Блин, а как это в типографию-то могло попасть? Смотрю на Антона, ожидая пояснений, но тот ехидно качает головой: - А это я у тебя хотел спросить. Они сказали, что им по электронке прислали. Какой еще электронке? У нас в регламенте прописано – вся информация передается на носителях. Тряся желтым уродцем, пытаюсь понять, что же случилось. Вариантов немного – скорее всего опять Калугин, со своими кренделями и ревностью. Даже из конфетки готов сделать дерьмо! Решительно иду мимо Зимовского: - Ну, Калуга, а? Сказала же согласовать! Антон выбрасывает навстречу руку, преграждая путь: - И это хорошо, что я еще успел проконтролировать. А то бы завтра, вот это вот, листали инвесторы! Смотрю на него, и возразить нечего – какой-то бардак и беспредел, полная махновщина - и в редакции, и в типографии. Капец, по электронке они получили… Ничего не ответив, разворачиваюсь к двери и несусь на выход: - Бли-и-ин! Сзади слышится справедливое передразнивание: - Бли-и-ин… Соска. Только ноздри раздувать умеет. Но мне уже не до Зимовского. И вообще не до кого – буквально на пороге калугинского кабинета сталкиваюсь с выскакивающим оттуда Кривошеиным. Тоже мне человек-ракета, чуть не сшиб. Укоризненно тяну: - Ва-а-алик! Блин, ходит тут, стенки обтирает. Валентин бурчит, пропуская меня внутрь, а сам выскальзывает наружу: - Извините. Пока расшаркиваемся, из комнаты слышится разноголосица - женский голос и мужской. Когда влетаю туда, размахивая журналом, смурной вид Кривошеина становится более, чем понятен, да у меня и самой челюсть падает до земли - Галина с немым призывом в глазах сидит в кресле, а сзади нависает Калугин, массируя ей плечи. Это они так расслабляются после крутой обложки? При моем появлении Любимова прячет взгляд, а Андрей наоборот, встрепенувшись, смотрит бездумными глазами, продолжая ублажать подчиненную. Вот, козел! И при этом будет хлопать глазами и нагло утверждать, что ничего такого не имел в виду. Сжав зубы, чтобы не заорать, начинаю генерировать, набирая обороты: - Я конечно дико извиняюсь, но у нас тут не спа – салон! Вместо ответа, Калугин издает лишь восторженное междометие: - Уау… Марго… Он бросает свою упитанную нимфу на произвол судьбы и Любимова стыдливо прикрывает лицо ладонью. Андрей медленно, пошатываясь, вытянув вперед руки, начинает подбираться ко мне, шевеля в воздухе, сложенными в чашечки пальцами, будто нацеливаясь на привлекающие его выпуклости: - Слушай, какой у тебя классный костюм. Мне не до обсуждений моды и я встряхиваю позорным журналом у него перед носом: - Спасибо. Что у нас с обложкой? Калугин смотрит на желтое пятно и радостно хмыкает, а потом забирает свое творение из моих рук: - Смешно, да? Он что, тоже был в компании Наумыча с Люсей? Концерт продолжается – Андрей откладывает экземпляр в сторону, на стол, и вновь восторженно взирая на меня, кладет руку на плечо, проникновенно заглядывая в лицо: - Слушай, а глаза у тебя тоже, такие откровенные, прям… - Что-о-о?! Нет, это уже просто дурдом «Ромашка». И главное непонятно, что делать – ждать улучшения или объявлять карантин. Калугин продолжает вглядываться мне в лицо и шевелить в воздухе пальцами: - И брови… Такие красивые брови Марго. Он садится на этажерку для бумаг у стены, тянет меня к себе, ухватив за талию двумя руками, и кладет голову прямо на грудь. В прострации бросаю взгляд на Любимову, которая с отрешенным видом сидит, подперев кулаком голову. - Галь, что с ним, а? - Я сама не понимаю Похоже, он уснул или задремал, по крайней мере, глаза закрыты. - Андрей, ты что, пьяный? - М-м-м… Да я когда тебя вижу, всегда пьяный…. Марго-о-о! Любимова ухмыляется, и я пытаюсь высвободиться из объятий: - Андрей, ну ты в себе или нет? Пытаюсь заглянуть в глаза, но на прямой вопрос, Калугин лишь бормочет: - Маргарита… Он приподнимает голову, оглядывается на Любимову и обрадовано зовет ее: - О, Галя! Не отпуская меня, он вытягивает руку и начинает трясти свою помощницу за плечо: - Галя, ну почему она мне не верит, что я ее люблю, вот скажи мне, м-м-м? Любимова недовольно вырывается, а я отворачиваюсь, опасаясь, что любовные признания Андрея в таком состоянии, если потекут рекой на всеобщее услышание и обозрение, породят больше минусов, от которых придется отмываться. Одно ясно, алкогольный бред это или температура, или еще что, но Андрей сегодня не работник и нужно искать выход из ситуации. Начинаю активно выбираться из рук Калугина, отталкивая их от себя: - Так, Андрей, отпусти меня, подожди. Прикладываю руку к его лбу, но жара не наблюдается. - Похоже, температуры нет. Калугин накладывает свою ладонь поверх моей: - Господи, как я люблю твой голос! Да что ж такое - то одна млеет от волос, то другой от голоса. Судя по всему ответ нужно искать не в этом кабинет. Сейчас пойду к Наумычу, и пусть он сам разгребает с Калугиным – не я его поила, не мне и в луже сидеть. Сам же потом развопится – сроки, сроки. - Так, Галя, присмотри за ним, я сейчас. Любимова оторвав руку от лица, вопросительно смотрит на меня и на Андрея, который самозабвенно расцеловывает понравившуюся ему конечность, но эти ласки меня скорее пугают, чем радуют. Выдернув из цепких пальцев руку, собираюсь уже уйти, но Любимова испуганно вскакивает: - Марго! - Что? Галка неуверенно блеет: - Я…, боюсь! Калугин уверенно переключается на нее: - А ты не бойся, я с тобой! Вот, молодец, держится линии. Андрей пересаживается в кресло, привлекая к себе Галину, и кладет голову на ее мощную грудь. Чего бояться-то? Такой мужчина рядом. - Слыхала? Я быстро. Выскочив наружу, тороплюсь застать шефа на месте, в его кабинете, но возле секретарской стойки такое желание пропадает, и я останавливаюсь. Вот он красавчик, стоит за углом несущей колонны и осторожно выглядывает оттуда. Караулит? Увидев идущую через холл Гончарову, он делает стойку, словно охотничий пес и стремительно атакует из засады. Присоединившись к финансовому директору, Егоров начинает играть бровями и заглядывать Насте в лицо. До меня доносится ее напряженный голос: - Борис Наумыч, может быть, вы меня как-нибудь озадачите? Тот выпячивает губы, цокая ими: - У тебя грудь красивая! Упс! Пожалуй, подходить к нему не стоит - что восхитительного он обнаружит у меня, даже боюсь загадывать. Похоже, разговаривать с шефом о заваленном номере сейчас бесполезно - у него такой же неадекватный романтический всплеск к противоположному полу, что и у художественного редактора. Наблюдаю с открытым ртом за ужимками Егорова и жду, чем ответит Гончарова. У той поведение начальника вызывает шок: - В смысле? Егоров хохочет: - Озадачил?… Ха-ха-ха Настасья поджимает губы и, заметив меня, направляется к секретарской стойке: - Мда… Маргарита Александровна, это что у нас такая новая корпоративная этика? Самой бы понять. Только шлепаю губами, забыв закрыть рот, и Гончарова проходит дальше, удаляясь в свой закуток. Новый вопль Егорова заставляет продолжить наблюдение: - Алло, Костян! Это он Лазареву, что ли? Развязно засунув руку в карман, Наумыч слушает алеканье трубки и я, облокотившись на толстую папку с краю Люсиной стойки, обращаюсь в большое ухо. - Знаешь, что я подумал? А пусть у Наташи будут два папы, а? Капец, это уже не просто романтический всплеск, это вселенская любовь! У меня глаза лезут на лоб, распахиваясь шире донельзя, а челюсть отвисает до плинтуса. - А что? Мы же с тобой как братья! Мы… Мы с тобой всю жизнь что-то делили. Вот сначала ложь Каролины, теперь дочку… Ну, чего мы-ы-ы ну, что мы с тобой не договоримся?… Слушай, а давай мы выпустим акции и раздербаним доли, а? Что там ответил Константин Петрович не знаю, но экран гаснет, и шеф удивленно смотрит на него: - Галя, я пьян, а? И где он тут Любимову увидел, не знаю. Наумыч вдруг подносит мобильник ко рту и рычит в микрофон: - Скотина ты, а? Барыга! Уйди из моей жизни, тварь такая! Полный аут. Выплеснувшись, он уходит, а я поворачиваюсь к Людмиле поделиться наблюдениями. И напрасно! У нашей Люсеньки все в порядке - со счастливой физиономией она уплетает шоколадку, не обращая внимания на происходящее вокруг. Ну, точно, дурдом «Ромашка»! Сделав несколько шагов по холлу, то с отчаянием смотрю вслед начальнику, то бросаю взгляд на блаженную секретаршу. Здесь вообще есть хоть один нормальный человек? Или это у меня уже крыша съехала? - Мне вообще кто-нибудь что-нибудь объяснит? Похоже, вернуть меня к реальности может только один индивидуум, тот, у кого мозги всегда прочно вбиты в грязный грунт ненависти. Совершенно растерянная, с обиженным лицом, иду в кабинет к заклятому врагу, услышать что-нибудь привычное, незыблимое и вселяющее оптимизм: «безмозглая курица», «овца» и прочие сельскохозяйственные комплименты. Но сейчас это мелочи – пусть подключается и выясняет, что там рвануло у шефа, нанеся такой урон редакции. Толкнув дверь, врываюсь внутрь: - Антон! Не обращая на меня никакого внимания, он самозабвенно выбивает карандашами по столу какую-то джазовую мелодию, иногда позвякивая по металлической подставке для канцелярских принадлежностей. Тоже ку-ку? Пройдя к креслу c веселым музыкантом, сажусь прямо на стол перед ним и тяну руку отнять карандаши: - Скажи, пожалуйста, что ты делаешь а? Радость и счастье расцветают на его лице вместе с улыбкой: - Марго… И чувствуется – от души ведь радуется, дурилка картонная. Тоже подзаправился вселенской любовью? И что у меня теперь будет неотразимое? Губы, нос, уши? Зимовский вдруг становится серьезным: - Слушай, Марго, скажи, пожалуйста, а у тебя в детстве была такая игрушка, м-м-м? Это он о чем? Непонимающе вздергиваю подбородок: - Какая игрушка? - Ну, зайчик – барабанщик?! У него, знаешь, в спине сзади такой ключик. Его так заводишь, заводишь, заводишь… А он потом садится так…. Дын-ды дынь-ты дынь! Антон начинает барабанить пальцами по столу, и я вскакиваю, разворачивая Зимовского вместе с креслом к себе: дын-ты, дынь –ты это уже клиника и мне все сильней не до смеха. Либо у них у всех крыша съехала, либо у меня одной, и второй вариант мне совсем не нравится: - Зимовский, ты что, обкурился что ли? Во взгляде Антона искреннее возмущение и обида: - Ты что?! Нет! Зайчики не курят. Они эту… Он показывает зажатый кулак и начинает засовывать себе в рот что-то невидимое: - Морковку едят! Безнадежно опустив руки, стою понуро перед ним и не знаю, что делать. Позвонишь в психушку, а потом окажется, что забирать нужно меня. Музыкальный зайчик, снова хватает карандаши со стола, и начинает выстукивать ими по лежащим папкам, сморщив нос и подпевая: - Тын-ды тын, ды-тын, тын-дын! Тын-дын с морковкой, это уже перебор. А еще, поворот ключика: - Кхик, кхик... С открытым от растерянности ртом, иду на выход, уже не пытаясь угадать, какие сюрпризы впереди. *** От всех потрясений меня тянет в туалет, а потом я еще пять минут рассматриваю свою физиономию в зеркале в поисках нездорового блеска в глазах. Но нет, видимых признаков шизофрении, слава богу, не наблюдается. Когда возвращаюсь из дамской комнаты и заворачиваю из коридора в холл, вижу у стойки мнущегося Пчелкина, рядом с каким-то посторонним парнем. Они о чем-то спорят и уже на повышенных тонах. Николай что-то говорит о таблетках и меня ступорит, в нескольких шагах от них – похоже, это именно та тема, которая может пролить свет на все тайны. Парень буравит Пчелкина злыми глазами: - А где они? Курьер оправдывается: - Я их положил в стол, а потом… Насупившись, его собеседник бычится: - Ты…Ты баран! Ты хоть понимаешь, куда вляпался, а? Таблетки, прятки, вляпался…. Склонив голову набок, с интересом слушаю занимательный диалог. Николай жалко оправдывается: - Слушай, подожди, я сейчас все объясню. Но парень уже орет в голос: - Да на хрена мне твои объяснения?! Ты хоть понимаешь, придурок, сколько они стоят, а? Точно колеса. Назревает мордобой, и я решительно подхожу к парочке: - Стоп, стоп, стоп, я сказала… Оттеснив Пчелкина, требовательно наступаю на гостя: - Ты кто такой? Тот бурчит: - Никто. - А конкретнее? Разворачиваюсь за пояснениями к Пчелкину: - Николай? Курьер отворачивается, пряча глаза: - А Степа, мой друг, зашел... Ключи передать. Ясно, в присутствии «друга» объяснений не будет. Сверкаю глазами в сторону Степы: - А ты знаешь, что здесь посторонним находится запрещено? Парень угрюмо молчит, сунув руки в карманы, и я кричу неадекватной Людмиле, перемазанной шоколадом: - Люся, вызови охрану! Та активно грызет очередную сладкую плитку и совершенно не реагирует. Но Степан сдается: - Не надо охраны. - Хорошо, я сегодня добрая. Поправляю ремешок на часах: - Даю тебе тридцать секунд, и тебя здесь нет. Напоследок, дружок Николая, все-таки, шипит в сторону приятеля, прячущегося у меня за спиной: - Имей в виду, Пчелкин, ты попал! Давай, давай, топай! Грозно гипнотизирую спину Степана, пока он идет к лифту, а потом неторопливо оборачиваюсь к виновнику странных событий в редакции. Я уже не сомневаюсь в причинно – следственных связях, но хочу услышать из первых уст. Встряхнув головой, откидываю волосы со лба: - Ну, рассказывай. Николай мнется, пряча глаза, и явно не желая ничего объяснять: - Э-э-э… Что рассказывать? - Куда ты попал и про какие колеса он здесь вещал, Пчелкин. Сложив руки на груди, грозно смотрю на курьера. Душещипательный рассказ о метаниях курьера с баночкой из под аспирина по редакции, добавляет немного в историю оболванивания «МЖ» - в принципе я все так и представляла. Я и пузырек тут же вспоминаю – оказывается, участь остальных миновала меня чисто случайно. Нравоучения читать некогда - срочно запрягаю Николая вызвать такси для массовой эвакуации пострадавших, а всех выживших сапиенсов, то есть разумных, собрать через пятнадцать минут в зале заседаний. Увы, их оказывается крайне мало – кроме меня, только Любимова с Кривошеиным, Гончарова и душегуб - отравитель, спрятавшийся позади председательского кресла. Сложив руки на груди, прохожу вдоль выстроившихся бойцов: - Ну что, марксисты, как вы сами успели заметить: половина нашего творческого авангарда выкосила шиза. Коля, заикаясь, подает срывающийся на писк голос: - Как-кая еще шиза? Укоризненно гляжу на него: - Очень странно слышать этот вопрос от вас, Николай! Развернувшись, направляюсь в обратную сторону: - В общем, ситуация у нас критическая. Завтра утром свежий номер должен уже быть в продаже, так что закрывать его придется малыми силами. Урон, нанесенный раздухарившимся художественным редактором я еще не оценивала, но полагаю, придется восстанавливать не только обложку. Теперь голос подает Валик: - Малыми это как? - А вы Валентин про подвиг панфиловцев слыхали? Тот неуверенно улыбается: - Слыхать-то слыхал, но там было двадцать восемь - Какая разница сколько их там было. Танков от этого меньше не стало. Бросаю взгляд на часы - до конца рабочего дня не так уж много времени, придется договариваться с типографией о ночной смене. В дверь кабинета стучат, и все головы поворачиваются к выходу: - Да? К нам заходит счастливая Людмила и прикрывает за собой дверь. Шоколад она с лица стерла или кто-то ей стер - хоть это радует. Заливаясь смехом, она спешит к нам: - А я думаю, куда вы все подевались!? Перехватываю ее на полпути. - Люсенька, я же вам всем такси вызвала. Спускайся вниз, пожалуйста. Радость Людмилы вновь сменяется чудесным восхищением, и она тянется к моим волосам: - Ах! Даже если ее восторг оправдан, сейчас не место и не время и мой голос напряжен: - Люсь, такси-и-и! Зарычав, возвращаюсь к председательскому креслу, бросая сквозь зубы курьеру: - Коля проводи, пожалуйста, человека. Пчелкин с испуганной физиономией спешит к Людмиле и, подхватив ее под руку, пытается увести, а та жеманно хихикает. Наконец, они скрываются за дверью. Вздохнув, смотрю с хилой надеждой на оставшихся: - Ну, что… За работу! Покачав с сомнением головой, отворачиваюсь к окну. *** На часах шестнадцать ноль-ноль и мы с выпускающим редактором, то бишь с Кривошеиным, просматриваем каждую страницу распечатанного макета, сравнивая с исходником. Привалившись пятой точкой к столу, слушаю комментарии по исправлению, а кое-где и по улучшению текста и картинок и либо принимаю их, либо, без сомнений, отвергаю – что-то менять серьезно это ж все равно, что ставить самому себе подножку. Если со второго раза до Валика не доходит, приходится самой садиться к его компьютеру и вносить правки - иногда проще показать, чем объяснить. Положив ногу на ногу, бойко стучу по клавишам, отвлекаясь лишь на Галину, которая громко разоряется по телефону, что-то объясняя типографским – надо будет и с ней просмотреть распечатки. По крайней мере, фотографии для разворотов. Все при деле, но времени и народу слишком мало, не хватает не только светлых голов, но и рук, и ног. Николай и тот исполняет роль Людочки, отвечая по телефону за секретарской стойкой. Только к двадцати ноль-ноль все страницы исправлены, распечатаны и собраны. Сгрудившись возле стола Валентина, хором просматриваем итог – выглядит более-менее нормально и я довольна. За чашкой кофе или чая, которыми нас обносит Пчелкин, обговариваем последние штрихи и мелкие неточности и я пересаживаюсь за компьютер Калугина делать окончательную общую верстку, чтобы записать ее на DVD-диск. Весьма муторное занятие, хотя время пролетает и незаметно. К трем утра оглядываю поле гламурной битвы: Любимова спит, уткнувшись носом в стол, Настя дремлет притулившись к секретарской стойке – сидит с закрытыми глазами, подперев рукой голову, но бумажку с какими-то расчетами по тиражу, держит крепко, Коля тоже дрыхнет повиснув на секретарской стойке. Только Валик огурец - смотрит в голубой дисплей своего компа, и еще вычитывает что-то. Но я уже больше не хочу никаких улучшений – собрав распечатки со стола Калугина и диск, вылезаю из кресла и отправляюсь будить курьера. Когда трогаю Пчелкина за плечо, тот как зомби, не просыпаясь, забирает все из моих рук и тащится к лифту. Главное, чтобы донес до типографии, а не прилег где-то по дороге.