Предсказание

Париж этим весенним вечером был наполнен пьянящими запахами, от которых кружилась голова, сердце начинало биться чаще, а тело наливалось новой силой и свежестью. Хотелось совершать подвиги, драться на дуэлях, пить дорогое вино и любить прекрасных женщин. В воздухе смешивались ароматы цветов и пряностей, жареного мяса и недавно испечённого хлеба, бургундского и анжуйского, сладких духов и солёного пота. Низкое небо уже налилось синевой, в нём загорались первые звёзды, закат полыхал ярко-розовым и алым, предвещая, что завтрашний день будет ветреным, а на узких улочках толпился народ. Торговцы криками зазывали покупателей, те громко спорили о цене, мальчишки бегали между рядами, хохоча и атакуя друг друга палками, воображая, что это шпаги, изредка со звонким стуком копыт проносился всадник, и тогда толпа расступалась, но стоило конному скрыться с глаз, как волны людского моря снова соединялись. В этот час лейтенант королевских гвардейцев Леон особенно остро чувствовал свою неприкаянность. Сослуживцы сторонились его, а подчинённые побаивались, и даже недавнее своё назначение в лейтенанты он праздновал в одиночестве. Вечерний Париж предлагал множество развлечений: можно было выпить чашу-другую крепкого вина в трактире, испытать удачу в игре в карты или кости, посмеяться над очередным глупым спектаклем в театре, сцепиться с кем-нибудь в ожесточённой драке, а то и завернуть в бордель, но Леона всё это не особо интересовало. Вино он, разумеется, пил, но пил умеренно, азартные игры его никогда не привлекали, как и новомодные забавы вроде курения табака, дуэлей он старался избегать, соблюдая закон, и даже в общении с женщинами был сдержан. Кое-кто из сослуживцев подсмеивался над ним, большинство же считали Леона чересчур скучным и правильным. Так и вышло, что в вечерний час Леон бесцельно бродил по улицам, рассеянно рассматривая прохожих, которые, случайно поймав мрачный взгляд его холодных голубых глаз, спешили убраться прочь. Он прошёлся вдоль Сены, вдыхая свежий воздух и всем телом ощущая исходящий от реки холод, затем, не желая испытывать ещё более сильное одиночество и сталкиваться с тёмными сгорбленными фигурами, закутанными в тряпьё и лохмотья, которые стали попадаться ему всё чаще, направился туда, где было больше людей. На небольшой ярмарке, несмотря на поздний час, жизнь кипела вовсю, люди торговались, смеялись, ругались, шумели и шептались, бродячие артисты с ярко раскрашенными лицами плясали перед зрителями под треньканье струн, нищие просили милостыню, а воры, должно быть, скользили в толпе, выискивая добычу покрупнее. Леон на всякий случай проверил висящий на поясе кошель, опустил руку на эфес шпаги и шагнул в толпу. Он не собирался ничего покупать, а смех и пение бродячих артистов вызывали у него только раздражение, поэтому он хотел просто пройти сквозь толпу и повернуть к казармам, но тут его внимание привлёк взрыв смеха, раздавшийся совсем неподалёку. Белокурая молодая женщина, сверкая улыбкой, говорила своей рыжеволосой подруге: — ... нагадала, что у меня будет трое детей! Ну всё, сейчас приду домой и скажу своему мужу: «Эй, месье Мюнье, этакий ты увалень, поворачивайся, пора наградить жену ребёнком!». Хохот обеих женщин скрылся в сумрачных переулках, а Леон невольно замедлил шаг и вскоре вовсе остановился. В углу между двух домов, укрытый темнотой подступающей ночи, раскинулся небольшой шатёр, откуда, судя по всему, и вышли женщины. Должно быть, там находилась гадалка, скорее всего, цыганка, которая предсказывала судьбу всем желающим. Леон никогда не верил в колдовство и предсказания, всех гадалок он считал обыкновенными мошенницами, но тянущее чувство одиночества заставило его сделать шаг по направлению к шатру, затем ещё и ещё. «В конце концов, что случится, если я зайду туда и спрошу о своём будущем?» — с неясной тревогой подумал он. «Предсказательница — наверняка какая-нибудь древняя старуха с низким голосом и седыми волосами, похожими на паутину, — наговорит мне всякой чепухи, и я даже могу сделать вид, что поверил ей — в том случае, если эта чепуха мне понравится. Не всё ли равно, где тратить деньги — в трактире, борделе или здесь?». С этой мыслью он решительно преодолел оставшееся расстояние до шатра, откинул полог и, чуть пригнувшись, вошёл внутрь. В нос Леону тут же ударило такое многообразие запахов, что он едва сдержал порыв прикрыть лицо рукой. У него возникло чувство, что в шатре собраны все растения и приправы, какие только есть на свете. Леон распознал полынь, розмарин, гвоздику, корицу, что-то, очень похожее на розу, а потом потряс головой и постарался не думать о запахах, искренне надеясь, что не расчихается. Внутри шатра было сумрачно, свет исходил лишь от одной свечи, стоявшей поодаль в высоком узком подсвечнике, серебристо мерцавшем под падавшими на него отсветами огня. Сверху свисали какие-то обереги, сплетённые из травы и ветвей, украшенные камушками, бусинами и перьями, и Леон, проходя к гадалке, задел головой один из них. Тёмно-синие перья мягко мазнули его по правой щеке, и это почти невесомое прикосновение почему-то заставило его содрогнуться. Гадалка сидела на подушке, перед ней стоял низкий деревянный столик, а с другой стороны от столика лежала ещё одна подушка, куда и опустился Леон. Подняв голову, он с удивлением увидел, что гадалка вовсе не стара. Она действительно была цыганкой, стройной и изящной, смуглой и темнобровой, с узким лицом, высоким лбом и решительным подбородком. Отблески пламени играли на её густых чёрных волосах и в глубине иссиня-чёрных глаз, вспыхивали золотыми искорками на больших серьгах в виде полумесяцев и сделанных из монеток бусах, бывших единственным украшением её тёмного платья, и тут же гасли. Несколько сбитый с толку тем, что гадалка ненамного старше его, если не моложе, Леон потерял весь свой настрой и взглянул на неё не насмешливо, как намеревался, а пытливо. Многим людям взгляд его льдисто-голубых глаз казался слишком пронзительным и даже пугающим, как-то раз его вообще сравнили с василиском, убивающим своих жертв взглядом, но цыганка выдержала его спокойно и даже улыбнулась, показав ряд мелких и на удивление ровных зубов. — Я Исабель, — произнесла она мелодичным голосом, похожим на журчание ручейка. Леону, за время службы при дворе повидавшему немало иностранцев, послышался в нём лёгкий акцент. — Леон, — он покосился на карты, небрежно разбросанные по столику, потом поднял взгляд на их хозяйку. — Ты предсказываешь будущее? — Именно так, — Исабель кивнула, и в её глазах Леону почудилась тень той насмешливости, которую недавно хотел проявить он сам. — Не боишься, что тебя обвинят в колдовстве? — А вы, сударь, пришли, чтобы обвинить меня в колдовстве? — очень серьёзно спросила она. Леон знал, что подобные колдуны и предсказатели часто говорят загадками, и ответ вопросом на вопрос разозлил его. — Я — нет, — буркнул он. — Но многие другие обвинили бы. Цыган мало кто любит. — Я знаю, — всё с той же серьёзностью ответила Исабель. — Но мои карты предупредят меня, если мне будет угрожать опасность. Леон негромко хмыкнул, но лицо гадалки оставалось по-прежнему сосредоточенным, и даже насмешливые огоньки в глазах угасли. — Вы хотите узнать своё будущее? — Да, — едва он произнёс это, ему в голову пришла новая мысль, возможно, безумная, но Леону в тот миг она казалась единственно верной. — Но послушай: ты ведь можешь узнать не только будущее человека, но и прошлое? — Могу, — кивнула Исабель. — Если уж твои карты настолько всемогущи, задай им вопрос: кто был мой отец? После этих слов Леон затаил дыхание, следя за гадалкой. Он не знал, чего опасается больше: что она откажет, что посмеётся над ним из-за столь нелепой просьбы или что согласится и выдаст ему красивую ложь. Но Исабель ненадолго задумалась, затем собрала карты, быстрыми и ловкими движениями сложила их в колоду и перетасовала. — Карты не скажут вам имя, — предупредила она. — Но могут сказать, каким был этот человек — какой у него был нрав, что он любил. — Пускай, — Леон тряхнул головой, чувствуя себя так, как будто совершает прыжок со скалы в бушующее море. Исабель принялась снова тасовать колоду, и от мелькания незнакомых ему картинок у Леона слегка закружилась голова. Запахи вдруг стали сильнее, стены шатра словно сдвинулись и приблизились к нему, а голос цыганки зазвучал ниже. Снова встряхнул головой и усилием воли поборов наваждение, он вслушался в то, что говорила ему Исабель, раскладывая карты на столике. — Он был мужчиной, — начала она, выкладывая карты в одной ей ведомой последовательности, будто рисуя ими некий узор. — Неожиданно, — не удержался Леон. Точёные губы цыганки чуть заметно дрогнули, но она продолжала с прежней серьёзностью: — ... в самом цвете лет, очень сильным и отважным. Он любил жизнь — давно я не встречала такого стремления к жизни. Возможно, он жив ещё и сейчас, — Леон почувствовал, что сердце его забилось быстрее. — Он воин, дворянин, он горяч сердцем и молод душой. Вино, виноград... виноградные гроздья, — она прищурилась, вглядываясь в одной ей видимые картины, потом медленно, по слогам, произнесла: — «Ви-но жиз-ни, ви-но бо-я»... Леон вздрогнул и снова схватился за эфес шпаги. Надпись на нём Исабель никак не могла прочитать — даже если она и владела грамотой, с такого расстояния и в таком полумраке это было просто невозможно! Но откуда тогда она узнала этот девиз? Она или кто-то из её соплеменников видел шпагу Леона раньше? Слышал, как он рассказывал свою историю? Разум отчаянно пытался найти хоть какое-то логичное объяснение, в то время как Исабель, не бросив даже взгляда в его сторону, продолжала: — Шпага — это ключ. Вы унаследовали её от отца, и она рано или поздно приведёт вас к отцу. Никому не отдавайте её, не продавайте и не дарите. И не вздумайте потерять в бою! — с неожиданным возбуждением воскликнула она, и в чёрных омутах глаз снова вспыхнули искры. — Вы найдёте своего отца благодаря этой шпаге! — Как? Как я его найду? — Леон, сам не сознавая, что делает, наклонился, пытаясь поймать взгляд Исабель, и опёрся рукой о столик, примяв несколько карт. Цыганка что-то протестующе вскрикнула и оттолкнула его, но было уже поздно — прямо перед Леоном будто раскрылась прореха в ткани реальности, и на него нескончаемым потоком полились видения. Пыль на плаще и сапогах, бёдра, крепко сжимающие бока взмыленной лошади, хриплые приказы, исходящие из его собственных уст... Седой старик в окровавленном сером камзоле, со слабой улыбкой оседающий наземь среди разваленных дымящихся камней... Четверо молодых людей, смеющихся над ним, кажущихся настолько счастливыми и довольными собой и друг другом, что в каждого из них хочется всадить шпагу... Монах в тёмно-фиолетовой рясе, монах с жуткими белыми глазами, занёсший над плечом костыль, чтобы метнуть его, подобно копью... Рыжеволосая женщина, ослепительная в своей красоте, ласково касающаяся его щеки, — почему-то при этом видении Леон вновь содрогнулся, как тогда, когда его лицо задели перья... Взрывы, грохот и звуки стрельбы, бесконечная скачка по уходящей вдаль дороге, и где-то в конце её — силуэт крупного мужчины, настоящего гиганта, и голос, голос... «Ну-ка, сынок, сравни наши шпаги...». Леона выбросило обратно в реальность так резко, что он опёрся о пол, боясь упасть, и только через несколько мгновений понял, что сидит всё на том же месте, с трудом переводя дыхание, а Исабель, встревоженно глядя на него, поспешно убирает карты в мешочек, висящий у неё на поясе. — Что это, чёрт возьми, было? — выдохнул он, оглядываясь по сторонам. — Вы потрогали карты, — ответила она. — Карты нельзя трогать никому, кроме того, кто на них гадает. Скажите, что вы видели? Будущее или прошлое? — А чёрт его знает! — Леон с трудом поднялся на ноги, желая как можно скорее покинуть шатёр, который теперь казался ему пугающим. — Я такого не помню, значит, будущее. — И вы увидели своего отца? — продолжала допытываться Исабель. — Нет... не знаю, — он посмотрел на неё почти злобно. — Тебе-то что с этого? — Я должна знать, смогла ли я помочь вам, — гадалка выглядела так, как будто ей и впрямь небезразлична судьба гостя, но Леон уже не мог выносить это странное место. Он безропотно отдал Исабель столько монет, сколько она попросила, вывалился из шатра и, шатаясь, направился прочь. Леон пришёл в себя уже тогда, когда и шатёр цыганки, и шумная ярмарка, и пахнущая сыростью Сена остались позади. Голова слегка кружилась, но теперь он был уверен, что виной этому травы и благовония, которыми пропах весь шатёр, а не неведомое колдовство. Проверив кошелёк, Леон слабо усмехнулся — что ж, Исабель хотя бы не воспользовалась его одурманенным состоянием и не стащила у него все деньги, взяв лишь то, что, по её мнению, полагалось за предсказание. Он потряс головой, провёл рукой по лицу, чувствуя, как привидевшиеся образы тают, как приснившийся перед рассветом сон. К тому времени, как Леон добрался до казарм, он почти убедил себя, что всё случившееся было результатом ловкого фокуса, что девиз на шпаге Исабель могла как-то подглядеть, а в остальном говорила лишь то, что он хотел услышать, и его недоверие к предсказателям только укрепилось. Впрочем, последнее, что он собирался делать, — это возвращаться к цыганке, обличать её во лжи и пытаться вернуть деньги. И всё же в голове его продолжала звучать пара фраз, которые Исабель произнесла напоследок, когда он уже стремился сбежать от неё. «Ваш отец — хороший человек, сударь. И когда-нибудь вы всё равно его встретите. Вам поможет шпага».