Вышел месяц из тумана.

      Луна ломтиком льда таяла в небе. Ветер разделял белые ночные облака на тонкие пряди, размазывая их по свету звёзд. Прфф-прфф, вспархивали на раскидистом клёне вороны, ломая тонкие ветки и пугая пробегающих под деревом собак. Те спешили, скоро появиться, она, их покровительница, кормительница, кто успеет первым, тому достанутся самые вкусные объедки.       Дом раскорячился под луной, словно пытаясь разом подставить все свои окошки под лунные капли. Он стонал и стенал под порывами ветра, хлопал подвальной дверью о косяк, аплодируя в восхищении, призывая её явиться на сцену под этот лунный дождь.       Скрипнула ставня полуподвального окна, повеяло тёплой сыростью и кошачьей мочой. Дверь замерла, а потом вежливо отошла в сторону, чтобы выпустить из подвала женщину с двумя сумками. Собачий лай, мокрые носы, горячие языки - единым порывом обрушились на появившуюся.       – Тихо, тихо. Всех..всех порадую. – грудным голосом изрекла женщина, ставя перед собой сумки, из которых пахло прогорклым салом и тухлым мясом. Собаки отчаянно зашлись в благодарственном лае. Самые дерзкие, крупные пробились в первые ряды, повизгивая и втягивая блестящими носами блаженную вонь сумок. На последнем этаже дома зажглось окно, скрипнула рассохшаяся форточка, и внизу всё стихло.       – Да, чтоб вас! – раздался громоподобный рык. – Опять эта лядь свору кормит. Ну дождёшься, собак твоих, потравлю! Женщина на крик не обратила внимание, высыпала объедки в талый снег и, когда псы бросились жрать, сцапала за холку самого крупного. Собака, рвущаяся к еде, взвизгнула, но было поздно: женщина поволокла её в подвал.       День не задался с самого утра. Кофе выкипело на плиту, разражено пшикнув на нерадивую хозяйку. Провод зарядки отошёл от разъёма, и смартфон, не вскормленный за ночь электричеством, недовольно мигал красными пяти процентами. Дети — Федя и Миша, вели себя отвратительно, на все замечания Миланы огрызались. Завтрак размазали по тарелкам, испачкали приготовленную для них одежду. В школу собирались медленно, назло разбросав учебники, которые Милана хотела сложить в портфели. Муж снова не ночевал дома, это ранило больше всего. И когда на выходе порвались колготки, а у любимых сапожек разошлась молния, Милана села на банкетку в прихожей и разрыдалась. Звонок начальства заставил вдохнуть всю боль обратно и крепко связать узлом где-то в горле.       – Да, я помню, что новый клиент в десять, уже выхожу. – стараясь не выдать эмоции, ответила Милана. Кое-как умывшись, накрасилась по новой, выбежала из дома, в последний момент вспомнив, что осталась в рваных колготках. Милана хотела вернуться за упаковкой новых домой, но на входе в подъезд её под локоток поймал домком Зиновий. Милана чуть не взвыла от досады. Вырываться бесполезно, наглый мужик всегда учитывал свои желания, потребности других его не волновали. Если он решил поговорить с Миланой, ей не удрать.       – А вот и наша прелесть - Милана. Как детки? Как муж? Счастливчик, такая женщина рядом с ним. – начал Зиновий, рокоча свои слова и осматривая грудь Миланы липким похотливым взглядом. Домком являлся отъявленным бабником, крупный грубоватый мужлан старался любыми средствами склонить к интиму понравившуюся женщину. Слухи о нём ходили мерзкие. Его супруга Галя ревновала его страшно, но мужа трогать боялась, поэтому доставалось лишь жертвам внимания.       – Всё хорошо. – сказала Милана, старательно отодвигаясь от домкома и опасливо посматривая, не выглядывает ли в окно его супружница. – Я очень тороплюсь на работу. У меня клиент в десять.       – Отлично, я так же к тебе с профессиональным вопросом. Ты же знаешь про Глафиру, нашу дворничиху. Развела тут стаи псов, пройти страшно, а как лают и воют, ужас. Я хочу решить этот вопрос, по ней давно психушка плачет.       – Я не психиатр, не могу ничего.. – промямлила Милана.       – Милая моя, ну, помоги. Ты же тоже живёшь в нашем доме. Разве тебе ещё не надоели её выходки?       – Всего два раза в месяц..       – Два раза в месяц? По-твоему, это мало? Я, как домком, должен обеспечить всем жильцам спокойную жизнь.       – Но она же тоже жилец?       – М, послушай, ты же психолог. Просто поговори с ней. Составь заключение, больше ничего и не надо, дальше я сам разберусь. Я же не принуждаю тебя врать, просто помочь, а вдруг твоих детей покусает её свора собак, кто будет виноват? Я! Недоглядел, не избавился, а как избавишься, вытравишь этих, она новых прикормит. Милана кивнула, и тиски рук Зиновия разжались. На встречу с клиентом она опоздала. И его отдали Людмиле - второму психологу, а значит, значительная сумма для домашнего бюджета оказалась потеряна.       Домой Милана возвращалась с неохотой, понимая, что муж так и не вернулся, а мальчишки, придя со школы, разгромили квартиру и теперь играют в приставку. Убираться, заставлять сыновей делать уроки, пытаться дозвониться до Яна, в попытках понять, в рейсе муж или опять пошёл по бабам. Почему Милана должна жить эту никчёмную жизнь? Совсем не о таком она мечтала, когда сбежала из родительского дома в семнадцать лет с красавчиком дальнобойщиком. Надеялась увидеть мир, верила, что между ней и Яном вечная, страстная любовь. Милана была полна надежд, ради них она совершила то что до сих пор страшно вспоминать. И что в итоге?       Взгляд, затуманенный слезами, остановился на двери в подвал. Что там просил этот мерзкий Зиновий, помочь, она и правда может помочь, не себе, так другой женщине. Милана осторожно открыла дверь в подвал, короткая лестница и дверь в дворницкую. Квартира Глафиры состояла всего из одной комнаты, кухонной ниши и совмещённого санузла. По стене комнаты змеями ползли трубы, жарко, влажно и душно.       – Здравствуйте..Я Милана, ваша соседка с первого этажа. Я бы хотела вам помочь. В полузанавешенном какой-то белой тряпкой зеркале в прихожей мелькнула тень. Милана присмотрелась, и ей почудилась статная женщина с суровым лицом в длинном белом хитоне, но наваждение тут же пропало, просто её отражение и белая тряпка на зеркале, вот и всё. Из комнаты появилась Глафира и посмотрела на гостью. Под лучами от заходящего солнца из продуха, её лицо выглядело молодо. Бледная, с чёрными волосами Глафира смотрела на Милану пристально и цепко, как царица на явившегося просителя.       – Мне помочь? О, деточка, это ты себе помоги лучше. Гражданский твой муж налево пошёл. Слышала я разговоры, что задумал он жениться, да вот только не на тебе, матери его детей, а на разлучнице. Стерпишь? – сказала Глафира.       – Откуда вы знаете?       – Так, я всё о жильцах дома знаю, вон форточка открыта, все слова ко мне сюда, в подвал, стекаются. Глафира отступила обратно в комнату и села за стол, на котором горели три свечи, их свет заставлял тени троиться. Милана видела, как за спиной Глафиры три головы склоняются над столом и три пары рук причудливо двигаются. В комнате что-то шуршало, пахло горько - травой и сладко - гнилью. В углу белели сложенные пирамидой собачьи черепа. Милана осторожно села напротив хозяйки на шаткий табурет.       – Твои дети обожают отца, а тебя считают клушей и мямлей. Ну а твой Ян забыл, что ты сделала, чтобы быть с ним, чем пожертвовала, что совершила. Да и ты, похоже, забыла, готова сапоги ему лизать и всё прощать. Слишком долго ты потакаешь своему сердцу, забыв про разум. Где та расчётливая и умная женщина, которой ты была? – продолжила говорить Глафира, раскладывая сухие листья и веточки на столе. Милана вскочила в ужасе, в глазах Глафиры блеснул красный отблеск. Она знает! Глафира всё знает о том, о чём Ян только догадывался, но боялся спрашивать гражданскую жену.       – Я пойду. Всё это не ваше дело. Лучше уберите своих псов. – вскрикнула Милана и бросилась к выходу.       – Понадобиться помощь, приходи. – прошелестело вслед.       Лестница из подвала на улицу показалась бесконечно длинной и крутой, Милана с трудом отдышалась, когда ей удалось, наконец, подняться.       Дома царила суматоха. Ян деловито складывал вещи в большие сумки. Дети кружили рядом с ним, раскидывая всё, что он доставал из шкафов. Мелькнувшая радость от появления мужа сменилась тревогой.       – Ты в рейс собираешься? – спросила Милана.       – Нет. Ухожу. Только не надо орать, лучше подумай, куда ты переедешь, квартира-то моя. Я месяц у Кати поживу, пока ты жильё ищешь. Цени мою доброту.       – Ты не можешь со мной так поступить! Я десять лет была твоей женой! Я родила тебе сыновей! Я бросила из-за тебя свою семью!       – Ну, началось. Наслушался уже, строишь из себя жертву. – буркнул Ян. – детей бы хоть постыдилась. Всё, ухожу. Остальное потом заберу, когда успокоишься. Милане очень хотелось бросить ему в голову что-нибудь тяжёлое. Чего она должна стыдиться? Она была хорошей женой и матерью, это он их бросает, а не она. Дверь в коридоре хлопнула и Милана посмотрела на сыновей.       – Ваш отец нас бросил.       – Он сказал, что заберёт нас, сказал до воскресения собрать вещи. – возразил Федя, размахивая одной из футболок Яна, как флагом.       – Так вы бросите свою маму? – в растерянности спросила Милана.       – Да задолбала ты уже, это нельзя, то нельзя. Руки мойте, спать в десять, уроки дурацкие учите. Папка лучше. – сказал Миша, и в его тоне послышались отзвуки речи отца.       Милана смотрела на детей и не могла понять, когда её любимые карапузы успели превратиться в этих бесчувственных зверят. Почему она не заметила, как это произошло. Милана закрыла лицо руками и ушла в свою комнату, в надежде, что дети бросятся за ней, прижмутся, прося прощения, как делали это раньше. Но в комнате зазвучал звук заставки в игре, а потом раздались весёлые детские крики.       Ночь навалилась, подмяла под себя Милану, утешая после полного боли дня. Дети затихли в детской. На кухне, как пульс квартиры стучали капли воды из подтекающего крана. Больно, но Милана ещё жива, горечь слёз осталась на подушке. Она не заслужила такого отношения от собственного мужа, от детей. Нет! Так нельзя оставить, нельзя смириться, она не агнец, чтоб безропотно стать жертвой для лучшей жизни других. Милана встала. Прошла на кухню. В окно лез месяц, холодными лучами, цепляя металлические ножи в подставке на столе. Милана взяла самый большой нож и пошла с ним в комнату детей. Те спали и во сне их лица казались ангельскими. Милана всхлипнула: нет, не сможет, она так не сможет. Что-то внутри ныло, что это правильно, предопределено, давно известно, но Милана закусила губу и опустила нож. Мерзкое чувство дежавю отпустило. Милана вышла в коридор, оставила нож на тумбочке и набросила на себя плащ. Месяц хитро подглядывал за ней в окно. Когда дверь в квартиру захлопнулась, последняя капля сорвалась из крана, и стало тихо.       Апрельские ночи, полные тревожного предчувствия чего-то нового, зовущие терпким ароматом оттаявшей земли, бьющие в спину порывами ветра. Там где-то за рваные облаками светили звёзды, оставляя надежду всем потерявшимся. Милана стояла перед дверью в подвал, ветер трепал её плащ, одетый на пижаму. Очередной порыв распахнул дверь, та истошно взвизгнула от такой грубости. Милана шагнула в темноту, на ощупь находя ступени вниз.       Дверь в дворницкую оказалась не заперта, но Милана всё равно поскребла по дерматину, предупредив хозяйку, что к ней явился полночный гость. Глафира вышла встречать в коридор, сгорбившись, закутанная в шаль, придерживая её на груди скрюченными пальцами.       – Он меня бросил! — взвыла Милана и осела на пол, простреленная осознанием, что это и правда случилось.       – Помогу. Пойдём. – тихим старческим голосом пробормотала Глафира и пошла обратно в комнату. Милана поднялась и, едва переставляя ноги, поплелась за ней, коридор всё тянулся. В углах шуршало, словно ползли по полу десятки змей. Комната, днём выглядевшая маленькой и убогой, в темноте показалось огромной пещерой, в которой гулко раздавались их шаги. Глафира подошла к старинному комоду, и достала из одного, из его ящиков бутылёк тёмного стекла, потом взяла с полки толстую потрёпанную книгу.       – Если попадет на кожу человека, тот умрёт в страшных муках и быстро. – сказала Глафира, поднеся бутылёк к свету. – Если развести водой и пропитанную этим составом ткань прикладывать к коже, то человек будет умирать медленно. Любой контакт с кожей — смерть, запомни. Как применять, решай сама. Милана посмотрела на протянутую бутылочку и замерла. Хочет ли она отомстить так за свои убитые мечты? Наказать предателя смертью? Нет, это не месть. Она просто очистит свою жизнь, начнёт всё заново. Милана забрала бутылку.       — Значит, принимаешь мою помощь? Что ж, тогда и прими мои знания, стань моей ученицей. Я давно наблюдаю за тобой, ждала, когда ты проснёшься от своего сна, полного сладкого самообмана. – Глафира протянула Милане книгу. Книга выглядела безобидно, но почему-то пугала Милану больше, чем яд. Словно с книгой она брала на себя обязательства, которые навсегда изменят её жизнь. Глафира просто сумасшедшая женщина, со странными причудами. Возможно, и яд не поможет и книга — обычный блокнот из массмаркета, но сердце холодело и замирало от взгляда на неё. Отказаться? Но Милана привыкла идти до конца, раз поверила в яд и в помощь этой женщины, значит, возьмёт книгу, чтобы Глафира не разочаровалась в своём участии.       В этот раз Милане показалась, что она шагнула из подвала прямо в свет, голубой свет тающей Луны. Яд в бутылке вспыхнул ядовито-зелёным, книга обожгла кожу на груди. Дома Милану встретила тревожная тишина. Дети спали, но они проснутся и начнут говорить, а через них с ней будет говорить Ян, из их рта польются его мысли, его пренебрежение. Он забыл свои клятвы, но Милана напомнит: она сделает ему так же больно, как он ей. Дети беспомощны, она может их просто убить, что скажет Ян, найдя тела своих сыновей? Будет ли он рыдать, как рыдала она? Нет, стирать всю эту мерзкую человеческую поросль надо целиком. Стирать..да, это мысль.       В ванной плавала одежда Яна. Милана осторожно доставала её рукой в резиновой перчатке. К выходным она упакует вещи детей и бывшего мужа в сумки. Он не примет эти вещи из её рук, но его сыновья — другое дело. Они достанут его вещи из своих сумок и отдадут отцу. Жаль..Жаль, что они оказались так похожи на своего отца. Эгоистичные, самовлюблённые и такие же глупые. Мир будет лучше без них. Милана — молодая женщина, и у неё ещё много долгих лет впереди, которые она проживёт так, как мечтала. Пусть всё плохое останется в прошлом, там, где остались её родители и её брат, решившие когда-то остановить Милану на пути к счастью.