Клиника больных сердец

— Почему вы хотите, чтобы я вернулась? Кэмерон ловит в этом искру удовольствия — смотреть, как Хаус медленно, как шар надувается и вот-вот лопнет. Как он смотрит неоспоримо, своими небесными глазами, стучит указательным пальцем по гладкой трости, совершенно уверенный в том, что парковочное место — то, ради чего стоит вернуться. Хаусу стоит предложить что-то ценнее, чем прибавка к зарплате или просто «ты должна». — Кадди освободит меня от пяти часов работы в клинике, если я верну тебя. Ему не стыдно за эту ложь, напыщенную и провокационную, немного жалкую, как и он сам, впрочем. Главное — не сводить взгляд, смотреть прямо и говорить четко, и не забывать — лгут все. Даже Хаус. — У меня нет на это времени, уже поздно, — она даже не посмотрела на часы, хотя уверена, сейчас не больше шести вечера, — Я все решила. — Я старик. И у меня трость, — в доказательство своих слов бросает мимолетный взгляд на костыль, — Тебя же возбуждает, что ты жалеешь ущербных. Вернись. На секунду внутри поднимается волна неконтролируемой злости, и Кэмерон пытается не думать о ней, погасить, затолкать куда поглубже и не подаваться порывам просто захлопнуть дверь. Ей хочется, чтобы он ушел. Из ее жизни, дома, перестал топтаться на пороге, и упрашивать, как ребенка сделать прививку от ГРИППа, обещая купить новую игрушку. — Вы не ущербный. И нет, я не вернусь. Просто скажи это, скажи, что нужна, что скучал, что на секунду пробежал опаляющий холод по стенкам желудка, как при атеросклерозе, или сердце стало биться, как подыхающая синяя птица в запертой клетке. — Парковочное место и два выходных. — Нет. — Три. — Нет. — Хорошо, убедила, — обречено выдыхает, — И талончики на бесплатный завтрак по субботам. — Все равно нет. Кэмерон не отшучивается, не пытается набить себе цену, ей если честно хочется одного: скинуть одежду в корзину для грязного белья и принять горячий душ, а позже завалиться на мягкую постель. Меньше всего хочется быть тут — слушать его тупые предложения, смотреть, как он играется и скорее всего сам верит в то, что говорит. Кэмерон действительно устала. — Не хотел этого говорить, — прокашлявшись, вдруг начинает Грегори, опуская голову в пол, а женские зрачки расширяются и отдают нездоровым блеском, в них читается надежда, такая же хромая, как Хаус, ничтожная, избитая в переулке горем и одиночеством, — Как только ты ушла, в клинике стало пусто. Не могу теперь представлять, что ты как-то придешь в мой кабинет в одном медицинском халате и сделаешь мне осмотр… — Хватит. Эллисон дальше не слушает. Слегка трясет копной шоколадных волос, прогоняя сопливые мысли и просто захлопывает дверь. Это уже просто издевательство. Грегори в последний момент просовывает пальцы в скважину и распахивает дверь настежь. — Что ты хочешь? — тон сменяет на серьезный, пропадает какой либо сарказм и шуточные словечки, а радужка темнеет на пару тонов. Все мужское лицо выдает строгость, четко сжатые скулы и плотно поджатые губы. Так он делает в исключительных случаях. — Чтобы вы прямо сейчас же ушли. Иначе я звоню в полицию. Эллисон не думает о том, что слегка трясущиеся пальцы могут выдать ее, что резкий сухой ком в глотке — это только ощущение, но на деле врать Кэмерон не умеет, хоть очень и старается. — Ты не позвонишь, — уверенность сочиться с каждого слова, как плавленый сыр с куска хлеба, и даже на секунду Хаус ей не верит. — Позвоню. — Почему? — Потому что вы вломились в мой дом и пытаетесь… Он перебивает, нагло и резко, рубит не глядя: — Ты не хочешь возвращаться. Почему? — Я нашла более выгодную работу. — Правду, — даже не просит, требует, как будто она должна. — Там нет циничного, эгоистичного начальника, который зависим от наркотиков. — Уже близко, но все равно нет, — он даже не старается сделать вид, будто верит, только дергает уголком рта. Эллисон чувствует это. Жар под венами, который безумно чешется, который хочется содрать с кожей, оставляя кровавые разводы, чувствует каплю ледяного пота, что одиноко скатывается по спине, а светлая футболка мерзко липнет к телу. Думает, что говорить правду — плохая идея, что Хаус просто рассмеется ей в лицо, тыкнет пальцем, как в прокаженную, что он здесь только из-за неотработанных часов и не желания делать свою же работу. Слова застревают по пути из рта, а дыхание, она ощущает его теплым и мокрым. Только в этом раз ей нечего терять, она не работает в Принстон-Плейнсборо. Больше не придется выносить опасную близость, когда Хаус проходит мимо, невзначай задевая плечом, не придется сидеть в с ним наедине в темной комнате, ожидая анализов, не придется сдерживать тремор рук, когда он смотрит на нее. Это все кончено. — Вы не достаточно хорошо просите, — ровно признается и сдерживает вздох облегчения, который так и просится наружу, — Значит, не так сильно требуется мое возвращение. Смотрит на него взглядом буквально вопящим во весь голос «у тебя последний шанс уйти, игры закончились», но Грегори стойко выдерживает этот напор, ловит его и ломает пополам, как соломинку. — Что ты хочешь? И это звучит больше не как вопрос, а как утверждение, неоспоримое и единственное, от чего желудок сужается до размера грецкого ореха. — Свидание, — выпаливает, а в внутри тело разваливается на куски, словно кто-то выкрутил последний винтик, и вся конструкция рухнула непонятной массой к ногам, — И секс. Хочется закрыть веки и рассмеяться так сильно, чтобы легкие отказали, чтобы тупой кусок мышц между ребер перестал биться, как при тахикардии, и упасть замертво. Кэмерон не желает видеть, как хмурятся брови на его лице, как тускнеет взгляд, как длинные мужские пальцы до побеления подушечек сжимают трость. Но она не может их закрыть, нет, не может, потому что должна выдержать любой ответ, иначе все это — быссмысленно. — И что? — переспрашивает, делая ударение на последнем слове. — И секс. Вы не знаете, как занимаются сексом? — Картинки в журнале видел пару раз. В стрессовых ситуациях Хаус либо ведет себя как гад, либо как саркастический мудак, и не важно в каком случае, Хаус — это Хаус. Это уже как диагноз. — Остроумно. На самом деле — нет. — Обычно я заказываю проституток, а не становлюсь ими. — Хотите чтобы я заплатила вам? — Хочу зажмуриться, закрыть уши и сказать, что я ничего не слышал. Эллисон не надеялась, не грезила, что он упадет в ее объятия со словами «наконец-то ты предложила» и зацелует каждую клеточку тела. Нет. Она ждала насмешек, издевательств, чего угодно — и даже не разочаровалась. Лучше бы он накричал, выплеснул весь негатив, но не эти неуместные глупые шутки. Это так по-Хауски, что даже нет желания продолжать диалог. Из легких выходит усталый вздох, после чего она протягивает ладонь и захлопывает дверь. Видимо, нет. Собственно, чего она ждала? Счастливого будущего с принцем на белом коне и вечных клятв до гроба? Наивно даже было полагать, что он хотя бы в такой ситуации поведет себя, как мужчина, а не как последний козел. Кэмерон готова поклясться, что практически услышала щелчок закрывающейся двери, как в нее резко уперлась чужая ладонь. Хаус смотрит на нее, и впервые она не может понять, о чем он думает. Его лицо не выражает ровным счетом ничего. Просто чистое полотно, нетронутый лист, холст без наброска. Но глаза — они не бывают пустыми, в них сначала непонимание, глубокое, которое сменяется на раздражение, едкое и скоротечное, а позже на смирение. — Надеюсь, у тебя есть выпить, — Грегори по-хозяйски проходит мимо девушки в гостиную, оставляя за собой приятный терпкий шлейф парфюма. Присаживается на диван, опирает костыль на край и ничего больше не произносит. Проходит минута прежде, чем Кэмерон находит в себе силы говорить: — Есть виски. Вам налить? — Не надо. Принеси бутылку. — Хорошо. Эллисон кажется это все сном. Только оказавшись на кухне, она шумно выдыхает, складывая губы трубочкой. Шансов было мало. Ничтожно мало, намного меньше, чем вылечить рак матки на последней стадии, еще меньше, чем то, что в тумбочке у нее завалялось лекарство от Альцгеймера. Поток мыслей нахлынывает, как волна, заставляя захлебываться в них, тонуть, без спасательного жилета или круга, утопать, чувствуя как легкие забиваются соленой водой и жгут ноздри. Кэмерон давно не осязала столько всего разом — столько эмоций. Покалывание подушек раскаленными иглами, сердцебиение, от которого закладывает уши, как при посадке в самолете, онемение больших пальцев ног и свод всех групп мышц. Все слишком быстро и много. Открывает дверцу шкафа, достает запрятанный на всякий случай виски. Не сказать, что дорогой, но это единственное, что сейчас нормально. Склонять своего босса к интиму ради работы — это что-то новое за всю карьеру. И надеется, что последнее. Возвращается обратно, ставит спиртное на столик перед светлым диваном. Грегори не выглядит потерянным, удивленным или хотя бы странным. Он выглядит обычным, в своенравной для него манере поведения и не обращает какого либо внимания. Он закидывает руку на спинку мебели и поворачивает голову в ее сторону. — Какие у тебя отношения с отцом? — Простите? — Эллисон открывает рот в немом шоке, и так же быстро захлопывает, — У нас хорошие отношения. Странный вопрос. — Пытаюсь понять откуда у тебя желание залезть на меня, — Хаус одаряет изучающим и анализирующим взглядом, — Обычно женщинам нравится мужчины старше по двум причинам. Первая, и самая распространенная, проблемы с отцом в семье, насилие, хреновые отношения. — А вторая? — Я думаю, в твоем случае первая. — У меня с отцом все хорошо. — Если было бы плохо, ты бы сказала то же самое. — Не хочу говорить про отца сейчас. — Предпочитаешь во время секса? — уточняет, и слегка откидывается на спинку мягкого дивана, — Если решишь назвать меня «папочкой» во время оргазма… — Спасибо, я воздержусь. Хаус ничего не отвечает, лишь загадочно ведет бровью и помогает руками закинуть больную ногу на журнальный столик. Даже не разулся. Мило. — Мне пятьдесят три, я наркоман и у меня может не встать, — выдает, даже не удосужив мимолетным взглядом. — Я вам не нравлюсь? Какая-то часть Эллисон не хочет слышать ответ. — Нет. — Не верю. — Твои проблемы. Кэмерон хмурит брови на переносице и не сильно упирается затылком в верхний шкафчик: — Вы наняли меня только потому, что хотели со мной переспать. — Мне больше нравилась мысль, что ты откажешься, — сознается, поджимая губы, — В недоступном есть свои желания. — Но я не откажусь. — Это изнасилование. Сильное заявление. Кэмерон усмехается, пряча улыбку. — Нет. Вы же занимаетесь сексом с проститутками. Чем я хуже? — Ты не проститутка, чтобы я с тобой так обращался. Легкие прожгло, как куском раскаленного металла. — Но я хочу этого. — Я могу быть твоим биологическим отцом, — выпаливает Хаус ровным тоном, будто попросил в магазине булку свежего хлеба. Он все так же пытается отговорить. — У меня папины уши. — Один шанс к трем, что это совпадение. — Я делала тест ДНК. Хочется ударить себя по лбу. Она вовсе не желала этого говорить, оно вырвалось само, и было слишком личной темой. — А говорила, что у вас отличные семейные узы. — Мне было интересно, — оспаривает и через чур шумно сглатывает приторный ком в горле. — У тебя были сомнения. — Это нормально. — Подозревать, что твоя мать нагуляла тебя от другого? Вполне. — Вы правда думаете, что я хочу быть с вами только потому, что вы старше? — Ты хочешь быть со мной? Кэмерон задыхается. Она открывает рот в надежде, что сейчас оттуда выйдут нужные слова, слова которые оправдают и объяснять, что это не так, но все что она делает — это стоит, как истукан и хлопает ресницами. Какой черт дернул за язык, ну почему когда он рядом, она не может держать себя в руках? — Я не это имела в виду. — Это. — Вовсе нет. Грегори не продолжает разговор и Кэмерон благодарна ему за это. Меньше всего хочется искать оправдания своим словам, пытаясь убедить его в обратном, поэтому в воздухе виснет напряженное молчание. Кажется, что даже стены давят, а яркий цвет комода начинает раздражать. Она оглядывает комнату, шторы, картины, фотографии, хранившиеся на стене, мебель, все что угодно — лишь бы не встречаться с взглядом мужчины. Она не выдержит, если увидит эти небесные глаза, прозрачные и светлые, с крапинками синего, похожего на глубинное озеро. Натыкается на бутылку виски рядом с больной ногой в строгих брюках. Нетронутая. — Вы не открыли бутылку, — констатирует озадаченным голосом, переводя тему. — Я вкинулся викадином. Кэмерон замечает, что мужские глаза и правда слегка отдают пьяным блеском и расслабленностью. Видимо, Хаус принял больше, чем нужно. Грегори поднимается на ноги, и без трости, не так сильно хромая, подходит к ней. С каждым шагом тело дает об этом знать — вот он, предмет бессонных ночей и загруженных мыслей с каждой секундой становится все ближе и ближе, а места становится катастрофически мало. — Зачем? — Нам нужно заняться сексом, — чужое дыхание опаляет ее щеку, — Или ты любишь доминировать? Он подходит слишком близко, даже чересчур, заставляя Эллисон упереться поясницей в комод. Он проводит рукой по щеке, нежно, от чего к ним приливается румянец, и от такого мимолетного прикосновения внизу живота неприятно тянет. Хаус убирает шелковистые волосы с шеи, приспускает лямку майки с плеча и достаточно грубо прижимается к ней. С уст срывается непроизвольный низкий стон. — Не любишь, — утверждает. Каждое прикосновение действует на Эллисон, как аллергия — она начинает задыхаться от нехватки кислорода, температура тела подскакивает и кажется, будто одежда на ней загорится. Пальцы такие грубые и сильные на вид, дарят райское наслаждение, пробираясь по скуле вниз, по шее и выводят узоры по плечу. Кэмерон улавливает сбитое дыхание Хауса, то как загорается плотоядными искрами глаза, буквально пожирая ее, и этот момент становится интимнее всего, что когда либо было. Земля остановилась, перестала вращаться и потухла, оставляя только их незначительные касания, нежные и глубокие. Пальцы Хауса спускаются ниже, по животу, и даже ткань не мешает. Она делает это еще более эффектным, более захватывающим, чем-то недосягаемо опасным и страстно желанным. Грегори отодвигает резинку женских спортивных штанов и проскальзывает под нижнее белье. — Что вы делаете? — на выходе выпаливает шепотом, словно если заговорить громко, можно спугнуть эту атмосферу. Кэмерон не хочет, чтобы пальцы доставили ей удовольствие, она хочет ощутить его внутри себя, почувствовать слегка грубоватые толчки и осязать, как мышцы стенок влагалища сокращаются вокруг члена так сильно, что голова пойдет кругом у обоих. — Восемь из девяти женщин регулярно симулируют, — подушечки касаются интимного места, медленно, почти машинально приспуская края трусов, — Ты врач. Ты должна знать, что шанс испытывать вагинальный оргазм при проникновении мал. Эллисон слушает голос ровно до тех пор, пока мужские пальцы не находят ее клитор. Небольшие стимуляции мгновенно расслабляют, проносят по мышцам легкие волны блаженства. Он водит пальцами не спеша, плавно и едва ощутимо, словно касается чего-то неземного и хрупкого, словно одно неверное решение, и все разлетится на мелкие кусочки, как от взрыва бомбы. Секс с Хаусом — это как прыгать в бассейн с ледяной водой. Стоять на краю, раздумывая, насколько верно это решение перед тем как совершить неизбежное. Как только ноги касаются воды, кажется, сердце сейчас разорвется. Мозгу требуется время, чтобы понять, что он не умирает, и постепенно приходит осознание — это всего лишь вода. Так близко они к друг другу не были никогда. Всего в паре сантиметров ее губы открываются от тихого стона, и Хаус может разглядеть, как они слегка покрылись корочкой от частого дыхания, может видеть на сколько все-таки у Кэмерон длинные ресницы и аккуратные крылья носа, может видеть неровности кожи и едва заметные венки, которые раньше никогда не замечал. Он находит ее губы своими. Это больше чем просто поцелуй, больше чем обмен слюнями и выработка эндорфина, это как пять дополнительных таблеток викодина, это как освобождение от всех часов в клинике, это как заново встать на обе ноги и не чувствовать сводящую с ума боль. Теперь он, кажется, понял, что такое поцелуй: инстинктивное средство выражения своих чувств, способ рассказать о страсти без слов — рассказать, но не удовлетворить. Поэтому правая его рука, лежавшая у Кэмерон на талии, скользнула выше, принимаясь стягивать как можно больше одежды. Грегори давно не испытывал этого. Нет, не секса или похоти, в его доме слишком часто бывали проститутки, а куда более сложного для него чувства: желания. Не быстро перепихнуться, а пробыть так дольше, чем положено. Ловя губы Эллисон, ощущать как под натиском крепких рук ее тело бьет крупная дрожь и вовсе не от холода, слышать как ее голос шепчет такие грязные вещи, что член внизу невольно наливается кровью. Поцелуй заканчивается так же быстро, как и начался. Она отодвигается, раскрасневшая, с припухлыми красными устами и шепчет, очень тихо, мол «хватит, я хочу почувствовать тебя, прошу» и этот умоляющий взор, просящий о большем, чем простая стимуляция руками. Хаус не успевает даже возразить, как Кэмерон судорожно принимается расстегивать мужской ремень, поспешно и грубо, а губами впивается в шею, оставляя влажные дорожки от языка. Она знает, даже уверена — Грегори приятны эти прикосновения, эти томные вздохи, эти искры между ними — все это так по-человечески. Они не были влюблены друг в друга, они просто предавались любви с отстраненной и критической изощренностью и вслед за тем впадали в безумное состояние, от которого хотелось впиться в кожу, настолько зацеловать, чтобы уста стерлись. Еще до того, как Хаус оказался без штанов, они оба знали — это было самое провальное, грандиозно идиотское решение, от которого пострадают оба. Но то чувство, что дарили прикосновения Хауса, она не могла пропустить и как бы веки ни хотели закрыться, чтобы окончательно утонуть в этом омуте эмоций, она заставляла себя держать их открытыми. Смотреть прямо на него, на линию четкого подбородка, обводить взглядом седые волоски на бороде, и еще лучше касаться колючей щетины свой щекой. Он входит в нее медленно, наполняя, как стакан водой из графина, не торопится и не пытается все сделать по-своему. Хочет растянуть этот момент, насладиться сполна, по горло насытиться, как дикое животное сочным куском плоти с кровью. Она глубоко вздыхает, когда Хаус оказывается полностью внутри и останавливается. Не двигается, ждет, пока она привыкнет, когда по взгляду поймет — не жалеет. У Кэмерон ушла вечность, чтобы понять, что в нем изменилось, но сколько бы она ни всматривалась — не могла прочитать, о чем он думает. Осознание свалилось на нее, как кирпич на голову. Впервые за все время она видела его таким — без его вечной сдержанности, цинизма, маски самодура. Впервые он был таким уязвимым. Эллисон поняла, что сильнее нужного жмется к нему, льнет, как лань, потому что травмированная нога может не выдержать сильной нагрузки. Она сидела на тумбе, обнаженная и горячая, истекающая телесными жидкостями, а он стоял перед ней, без трости, доставляя удовольствия. — Ваша нога, — спохватилась Кэмерон, а внутри терзало чувство вины. — Викодин, — напомнил он и затянул ее в нежный поцелуй. Он начал двигаться. Задал медленный ритм, но Эллисон было мало. Никогда в жизни она не испытывала такого удивительного желания, которое охватило сейчас — отдать себя. Она хотела его, хотела делать то, что ему нравится, хотела быть такой, какая была ему нужна. В этот момент ей вдруг показалось, что она создана именно для него. За долгое время она почувствовала себя на своем месте, где должна была быть всегда. Хаус опирался одной рукой на край тумбы, перенося вес с травмированной конечности, и ощутил, как скользнули тонкие мраморные руки к нему на шею. Обхватили, прижали к себе, и стоны выдыхались прямо в ухо. Кожу на мужских бедрах опаляли прикосновения чужих ног, стройных и длинных, с рядом родинок и сотней мурашек. С каждым его движением, постепенно ускоряясь, стоны становились грубее, прерывистее. Грегори застонал от мучительного наслаждения. Отрывистое дыхание и безумные удары сердца — он слышал каждый стук, замечал каждую каплю пота, скатывающуюся по плоскому животу, видел как темные длинные волоски прилипли к потному лбу, плечам, видел как Кэмерон с трудом дышит. Это возбуждало до глухой боли в паху. Тумба задрожала, издавая тихий колотящий звук. Мышцы влагалища непроизвольно сжались, предупреждая о приливе скорого оргазма, на что Хаус лишь снова скользнул рукой к ней между ног. Пальцы коснулись клитора, массируя. В этот раз движения были резче, неотесанные и уверенные. Кэмерон накрыло с головой, она прикрыла глаза и еще сильнее сжала шею. Она осязала, как внутри растет шар, как тело напрягается до мелкой дрожи, как немеют кончики больших пальцев. По телу разливалось тепло, спазмы становились сильнее, Эллисон ощутила последний толчок, после чего на секунду перед глазами появилась вспышка и шар внутри лопнул. Кэмерон словно замерзала на улице, а после оказалась в огне, тело буквально разваливалось, не слушалось, обмякло. Ей казалось, что все мышцы атрофировались, перестали работать и эти ощущения оргазма были настолько сильны, что граничили с болью и сладким наваждением. Хаус кончает спустя минуту. В комнате витает запах секса, пота, слышны только рваное движения легких, пытающихся восстановить работу. Пульс бьется по венам так сильно, что это отдает в поджелудочную. Грегори приходит в себя первым, ничего не говорит, лишь отходит от нее. Поднимает одежду, натягивает брюки, хлопает по карманам и достает желтую упаковку. Достает несколько белых пилюль на ладонь и глотает, не запивая. Кэмерон знает, что он выпил больше нормы, но ничего не говорит. Она придерживается его тактики: так же молча, не проронив и словечка, одевается. Он смотрит, как она натягивает фиолетовую майку, закалывает влажные волосы, как до сих пор женские руки трясутся. Грегори молчит минуту, две, три, и когда Кэмерон уже готова сорваться и наконец заговорить, он начинает первым: — Не возвращайся. Эллисон ничего не отвечает, пока Хаус берет трость и, прихрамывая, уходит.

***

Двери лифта открываются и Хаус высовывает голову, проверяя кто находится в коридоре. Оглядевшись, и удосужившись, что начальницы нет, выходит. Грегори уверен, что за ним слежка и сейчас из угла выпрыгнет Кадди, с ее глубоким декольте и начнет кипятить мозг, поэтому максимально быстро, насколько дает нога, направляется в кабинет. — От кого бежишь? — к нему подходит Уилсон в кристально белом халате. — Сделал ребенка Кадди. Боюсь подаст на алименты, — в привычной манере отвечает Хаус, оглядываясь. — Кадди — умная женщина. Она не стала бы спать с тобой. — Она отчаялась. Уилсон пренебрежительным взглядом окидывает друга снизу вверх, и еще больше хмурится: — Не настолько. — Именно настолько. — Выглядишь даже хуже, чем обычно, — замечает Джеймс, — И рубашка вчерашняя. — Ужасная ночка. — Как будет свободная минута зайди ко мне, — Уилсон исчезает так же быстро, как и появился. Грегори отворачивается, прогоняя ненужные воспоминания вчерашнего вечера, и замечает краем глаза знакомые шоколадные волосы, тонкую переносицу, мраморные пальцы, держащие желтую папку. Кэмерон. На ней белый медицинский халат, к правому верхнему карману прикреплен бейдж с ее именем. Она выглядела совершенно обычно, если не учитывать, что ей не нужно было возвращаться. Она разговаривает с пациентом, улыбается, отдает справку. Хаус невольно вспоминает, как эти губы могут поцеловать. Кривится собственным мыслям и пропускает момент, когда Эллисон оказывается так близко, шагая рядом с ним. Хаус принципиально молчит. Ему, если быть до конца честным, нечего ей сказать. То, что она вернулась — не удивляет. Удивляет, что она сделала это, после того, как Грегори четко дал понять — не нужно. Но она здесь, лечит пациентов, пьет полуостывший дешевый кофе из кружки Формана и старательно делает вид, будто ее интересует исключительно работа. — Кадди приняла мое заявление, — прерывает тишину и объясняет, ловя безразличный взгляд Хауса на своей медицинской форме. — С ней ты тоже на свидание сходила или просто переспала? — Оставьте свои эротические фантазии для других. Хаус на секунду останавливается: — О, смотрите, кто это говорит. Девушка, которая хочет своего отца. — Я уже говорила, что… — Эллисон устало выдыхает, приподнимая тонкие брови и машет рукой, предпочитая не развивать тему. Проще согласиться, даже если она в корне не согласна, чем спорить с Хаусом, — Хотите поговорить об этом? — О чем? — О вчерашнем. — Да, — резко бросает серьезным тоном, — Всю ночь смотрел «Одинокие сердца», хочешь обсудить последнюю серию? Я думаю Брендон бросит ее. — Вы не можете избегать этого разговора. Может. — Нам не о чем говорить. — Есть, — Кэмерон раздраженно поджимает губы, не отставая ни на шаг, — Мы вчера занимались сексом. Это было сказано чуть громче положенного, от чего Хаус огляделся по сторонам. — Ты меня не возбуждаешь. — Прошлая ночь говорит о обратном. — Это было из жалости, — он произносит эти слова так, что Эллисон лишь на мгновение кажется, что это правда, — Вдруг ты больше бы не узнала хорошего секса. Кэмерон останавливается, не в силах больше идти за ним, как собачка на поводке за хозяином. Женские плечи тяжело опускаются, а прядь темных волос выбивается из незамысловатой прически. — Он действительно был хорош, — в уходящую спину произносит, хотя даже сама не знает зачем. Хаус останавливается и медленно поворачивается. В его глазах читает недоверие. — Я и не сомневался. — А вам, — не спеша начинает, а в груди резко начинает жечь, — Он понравился? Мужское лицо ничего не выражает, он молчит, и Кэмерон уже думает, что он не ответит и просто проигнорирует, как делает всегда, но Хаус смотрит прямо в глаза и уверенно отчеканивает: — Меня бы больше устроило, если бы его не было. — Извините, у меня нет машины времени, чтобы отматать время назад и все исправить. В его взгляде что-то очень похожее на сожаление, он смотрит так, будто Кэмерон — сбитая машиной собака, что лежит на обочине, истекает кровью в перемешку с грязью и умирает. Хаус знает — она врет. Она не жалеет ни об одной секунде вчерашнего секса, и то, что она здесь — прямое тому доказательство. Грегори хотел бы, чтобы она не появлялась на пороге этой больницы, не подходила к нему и ничего не говорила. — Ты мне не симпатична. — Что? — Ты же думала, что я скажу это. Что ты мне нравишься, — полирует ровным голос, замечая ее задумчивое выражение лица, — Нет. Я не влюблен в тебя. И никогда не буду. Эллисон не пытается остановить его, окликнуть, просто смотрит в уходящую спину, впрочем, как делает всегда, пока не хлопает дверь кабинета. Хаус хочет, чтобы она поняла одну простую истину: они не пара. Одна ночь ничего не значила, у него не проснулись спрятанные в глубине души чувства, потому что их нет. Грегори закидывает ноги на стол и включает любимый сериал на максимальную громкость в надежде заглушить внутренний голос. В голове крутятся мысли, разные, неоднозначные, но среди них нет ответа на важный вопрос. Что теперь делать? Кэмерон вернулась. Хаус этого не хотел, но она опять все сделала по-своему. Как сбить это неприятное напряжение между ними останется загадкой до конца рабочего дня. Он ходит по коридорам, пока к нему не подходит Форман. Протягивает карты пациентов в темно-синих папках, Хаус пробегает по строчкам глазами и не находит ничего интересного. Ни одного сомнительного дела, за которое хочется взяться, от которого внутри разжигается интерес. Под конец рабочего дня Грегори ловит себя на мысли, что может уволить Кэмерон. Только за что, пока еще не знает. Наверное, стоит найти причину весомее, чем личная неприязнь.

***

— Это может быть, что угодно, — обреченно выдыхает Чейз, опуская лоб на руки, сложенные на столе. Вокруг десятки бумаг с анализами, которые привели в тупик. — Еще варианты? — спрашивает Хаус, зачеркивая черным маркером второй пункт. — Может инфекция? — предлагает Форман без особой уверенности в голосе. — Стероиды не помогли. — Аутоиммунное? — Навряд ли, — Чейз еще раз смотрит в бланк на столе, — Лейкоциты в норме. Хаус зачеркивает еще один пункт на доске. Он торчит в больнице сутками, пытаясь найти правильный диагноз. И слишком часто ловит себя на мысли, что не сколько хочет помочь, сколько разум привлекает головоломка, которых давно не было. — Дайте противовирусные и наблюдайте двадцать четыре часа, — приказывает Хаус и задумчиво крутит маркер между пальцами, — Если выживет, значит это гепатит. — А если не выживет? — осторожно замечает Кэмерон и ловит на себе взгляд всех остальных. — Значит, мы ошиблись. Общий зал пустеет, врачи расходятся по поручениям. Грегори небрежно хватает банку кофе, краем глаза замечая, как на месте остается Роберт. Он мнется с ноги на ногу, явно желая что-то спросить, но не решается. — Доктор Хаус, — неуверенно начинает он, выкручивая себе пальцы, — Сегодня моя смена на дежурстве. Вы не могли бы отпустить меня на пару часов раньше? — В туалет ходишь кровью? Чейз с отвращением морщится: — Нет. — Больная бабушка написала на тебя завещание? — Нет. — Тогда не вижу ни одной причины тебя опускать. — Это важно. — Что может быть важнее дежурства? — скептически подначивает и заливает кипяток в красную кружку. — У меня свидание, — на щеках выступает легкий румянец, а Хаус издевательски закатывает глаза, — С Кэмерон. Чайник застывает в руках. Грегори подвисает, как неисправный блок питания, и радуется, что стоит спиной к Чейзу, и тот не видит его лица. — Вы вместе? — Хаус пытается вложить в тон как можно больше безразличия, но любопытство, его, наверное, самая худшая черта характера. — Это личная информация. — Хочешь чтобы я тебя отпустил, отвечай. Роберт думает всего пару секунд, видимо взвешивая все «за» и «против». — Да. — Давно? — глоток крепкого кофе жгет горло. — Месяца два точно. Хаус прикладывает все усилия, чтобы не подавиться терпким напитком. Они занимались сексом на прошлой неделе. — Как хорошо, что ты выбрал верную и преданную девушку. — Простите? — Можешь уйти раньше. Хауса не задело наличие отношений у Эллисон, но что-то предательски кольнуло от мысли, что она может изменять. Он был о ней другого мнения, более светлого, искреннего. Но так, наверное, даже лучше. Возможно, если Чейз не будет вести себя, как мудак и приложит усилия, то Кэмерон наконец-то оставит свои попытки быть с ним, и переключится на новую жертву. Громоотводы работают именно так. — Спасибо, — от улыбки Чейза начало нехило воротить, что в принципе и отразилось на мужском лице. Не желая поддаваться соблазну, Хаус покидает общий зал, уже с более тяжелой головой, чем утром. Кэмерон играется: только с кем не понятно. Пазл не хочет складываться в одну целую картину и у Грегори наконец-то появляется новая головоломка на ближайшее время. Он находит ее в кабинете для анализов, с цветными пробирками в руках и довольно уставшим взглядом. — Привет, — подсаживается к ней на соседний стул. — Привет. — Что делаешь сегодня вечером? — сразу начинает Хаус и несильно поддается вперед. — Работаю. — А после работы? — Пойду домой. — К себе? — О чем вы? — Просто интересуюсь не будешь ли ты за мной шпионить. — Вы не настолько мне симпатизируете. — У меня есть телефон и я позвоню в девять один-один, — предупреждает с серьезным выражением лица. — Я расскажу, что вы наркоман и у вас отзовут лицензию, — полирует в ответ и хмурится, всматриваясь в микроскоп. — Ты так не сделаешь. — Если мы провели одну ночь вместе это не значит, что я в вас безоговорочно влюбленна. — Но ты хочешь меня. Грегори пытается разглядеть хоть каплю сомнения или неловкости на женском лице, хоть что-то что даст понять, что ей стыдно. Все, что угодно, что натолкнет его на разгадку «Почему Кэмерон так старается усидеть на двух стульях». Но ничего — милое личико остается сосредоточенным и безразличным. Хаус поражается. Молодец, столько самообладания. — Нет. — Да. — Нет. — Я понимаю почему ты меня хочешь, — Грегори полностью игнорирует ее ответ и недовольный взгляд, который она мимолетом бросает и снова утыкается в микроскоп, — Я красивый, сексуальный. — На прошлой неделе вы говорили, что вы ущербный. — У меня были месячные. — Это не смешно. — Разве? Эллисон игнорирует подкатывающее ощущение усталости, отдающее сокращающимися спазмами в желудке. Старается изо все сил сосредоточиться на изучении микробов под увеличительным стеклом, но когда он рядом все теряется. Она теряется, ощущает себя плюшевым зайцем с порванным ухом, которого забыли в торговом центре, чувствует, как запах хорошего парфюма оседает частицами в ноздрях. Ей стоит невероятных усилий собрать себя заново, повернуться к нему и посмотреть в упор. Кэмерон ничего не отвечает. Берет ручку, записывает результаты. Грегори наблюдает за каждым ее действием, склонив голову набок. Ручка оставляет кривой синий след на белом листе. — Ты нервничаешь? — Хаус знает насколько идеален ее почерк. — Не выспалась, — неуверенно бормочет себе под нос, и снова утыкается в изучение анализов. Но Грегори видит, как дергается кадык, когда она шумно сглатывает, как подрагиваются фаланги женских пальцев, когда она берет очередную прозрачную пробирку. Все ее самообладание держится на тонкой ниточке: одно неловкое движение и все рухнет. Грегори хочет удостовериться в своей теории. Он поднимает руку и тянется к женскому лицу, аккуратно, почти с хирургической осторожностью заправляя выбившуюся прядь шоколадных волос за ухо. От этого легкого, едва ощутимого прикосновения у Эллисон сбивает дух. Щеки наливаются краской, а зрачки судорожно начинают бегать, она старается сосредоточиться на заполнении бланка, но буквы, цифры, все смазывается в одно огромное мыльное пятно. Рука непроизвольно дергается и оставляет четкий след от чернил. Кэмерон тихо ругается себе под нос. Встает за новым документом, но Хаус, решивший сделать то же самое, встает с ней одновременно, из-за чего они сталкиваются друг о друга. Мужские пальцы оказываются на женской талии, удерживая, так крепко, что потом останутся следы. Эллисон забывает как правильно дышать. Тело буквально перестает слушаться. Просто стоит, прижимаясь к нему, такая хрупкая и нежная, смотрит диким взглядом, и ждет пока он отойдет. Но Хаус не двигается, не убирает руку с талии. У Кэмерон на сердце гематомы размером с земной шар, недельный недосып и целая куча симптомов от болезни, которой не существует. Кожа пылает изнутри, жжет, так сильно, что глаза начинают слезиться. Быть здесь — в его объятиях, кажется сейчас таким правильным. Это как сочный бургер с двойной порцией соуса после недельной голодовки, это как лечь в чистую постель после горячего душа, это как выйти из годовой комы — осознание приходит не сразу, сначала кажется, что это простой долгий сон, но когда мозговая активность повышается, приходит боль, от атрофированных за столько месяцев мышц, горечь с терпким привкусом, и счастье. Это момент остается сладким осадком на дне надбитого бокала, таким трепетным и насыщенным. Кэмерон позволяет себе эту слабость — постоять вот так еще пару минут, насладиться каждой секундой, каждым мгновением, прочувствовать эти эмоции снова так же остро и глубоко, как на прошлой неделе. Хаус смотрит в глаза, такие яркие и светлые, спускается ниже, на приоткрытые губы. Чувствует, как влажный воздух срывается с них и опыляет шею. Ласкает взглядом так, что кажется, будто касается. В голове пробегает непристойная мысль, всего на мгновение, и сразу пропадает, но этого хватает, чтобы Хаус испугался. Становится дискомфортно, он хочет сбежать, уйти и закрыться в своем кабинете, закинуться парой лишних таблеток викодина и отключиться. Он подобен загнанной крысе в угол, но как известно, если крысу загнать в тупик и обрезать все ходы отступления, она прыгает и вгрызается в горло. — Я хочу, чтобы ты уволилась. Щелчок и вся сладость момента теперь отдает кислым послевкусием. — Не хочу вас разочаровывать, но этого не будет. Вы сами попросили меня вернуться, — напоминает, как только горячие прикосновения на талии сменяются на пустоту. — И потом сказал не возвращаться. — Неужели все дело в сексе? — Дело не в сексе. — А в чем? — В тебе. — Что? — Ты влюблена в меня. — Я не… — Кэмерон осекается и устало прикрывает веки, — Вы ошибаетесь. — Если твои намеки не прекратятся, я буду вынужден рассказать все Чейзу. Это было слишком даже для Хауса. Он понимал, что возможно ведет себя, как конченный мудак, но соблазн, что больше не будет «Кэмерон и ее пылкой влюбленности» был сильнее. Быть козлом в глазах еще одного врача в этой клинике — нет проблем. Грегори видит миллион эмоций сразу. Непонимание, сменяющееся удивлением, а позже гнев — она всегда поджимает так губы, когда злится, но по итогу она просто кивает и покидает помещение. Грегори хочет верить, что на этом месте их пути расходятся.

***

В правила этикета Хауса не входит стучать, перед тем как войти. Он просто хватается за круглую металлическую ручку и со скрипом открывает дверь. В нос резко бьет запах комнатного фикуса и грейпфрута. — Я вызывала тебя четыре дня назад, — недовольным голосом напоминает Кадди, даже не отрываясь от заполнения документов, — Где ты был? — Заказал шлюх, перебрал с виагрой, был в коме. — Я тебя уволю. — И все пациенты массово начнут вымирать. Лиза отодвигает стопку бумаг на край и складывает локти на стол. Что-то в этом жесте Хаусу не нравится. — Ты разговаривал с Форманом? — спрашивает, сменяя тон на более профессиональный. — К счастью, еще нет. — У него умер пациент. — Забавно. Иногда так бывает. Грегори проходит в глубь кабинета и садится на кресло напротив. Кожаное сидение издает неприятный звук. — Ему сейчас скорее всего тяжело, — намекает Кадди и делает темные брови дугой. — Наверняка, — безразлично отвечает, не двигаясь с места. Он увлеченно рассматривает занавески. — Будешь сидеть и ничего не делать? — Мне пойти в морг и сделать трупу искусственное дыхание? — Поддержи Формана. — У меня больные пациенты, которых нужно лечить. — У тебя врач, у которого депрессия. — Он переживет. Из женской груди выходит напряженный выдох: — Я все сказала. Иначе добавлю по пять часов в неделю. Строгая Кадди — сексуальная Кадди. — Тогда пять часов в неделю я буду смотреть азиатское порно за твоим компьютером, и если рядом будут салфетки, лучше их не трогай. Лиза с отвращением морщится. — Шантажируешь начальницу? — с вызовом бросает, а оскорбление легко читается на женском лице. — Принуждаешь подчиненного? — Это твоя прямая обязанность. — Моя прямая обязанность лечить пациентов, а не вытирать слюни плаксивому негру. Это бесполезно. Кадди хочет выгнать его из кабинета, а еще лучше из клиники и больше никогда не видеть. — Хорошо, — обессиленно соглашается и поднимает на мужчину взгляд полный усталости, — Освобожу тебя на неделю. — На две. — Хорошо. — И кабельное в кабинет. — Нет. Хаус жмет плечами, скептически улыбается и разворачивается, собираясь покинуть помещение. Останавливается возле самой двери, и взявшись за ручку, пренебрежительно кидает: — Сама будешь вытаскивать Формана, когда он в петлю полезет. Слышен щелчок. Грегори знает, она его остановит, вопрос времени. Это заезженная до дыр смеха работает, как швейцарские часы из года в год. — Хаус, стой, — окликает буквально на пороге, — Хорошо, и кабельное. — Завтра поговорю с ним. Он не знает чему радуется больше. Каналам в кабинете или поражению начальницы. Нет ничего слаще триумфа, и на лице появляется подобие радости. — Пока я здесь, — начинает, залезая в карман пиджака и достает сложенную в четыре раза бумагу, — Мне нужен твой автограф. Слегка помятый и затертый лист кладет перед ней на стол и протягивает шариковую ручку: — Подписывай не глядя. Кадди одаривает его пренебрежительным взглядом и пробегается глазами по строчкам. Через минуту она удивленно вытягивает плотно накрашенные губы. — Хочешь, чтобы я уволила Кэмерон? — Нет, — честно признается, — Просто поставь подпись, уволю я ее сам. — Что она сделала? Ничего. В этом и была вся проблема. После разговора в лабораторной Эллисон избегала Хауса неделю, а потом и вовсе перешла в тактику игнорирования. Никаких взглядов, намеков, разговоров. Хаусу бы радоваться, только чутье подсказывает, что лучше перестраховаться и спать не в пол глаза. А возможно, он просто пытается найти намеки там, где их нет. — Домогается меня. Пошлости всякие шлет. Даже за задницу один раз ущипнула. — Кэмерон молодая и красивая. А еще она превосходный врач. Она бы на тебя в жизни не посмотрела. — Говорит женщина, которая растягивает пуговицу на блузке, когда видит меня. Впервые подобное Грегори заметил два года назад. И теперь, видя ее потерянное выражение, удостоверился окончательно. Лиза тянется к вырезу и стягивает края в кулак. — Я так и не делаю, — она пытается отрицать, сделать вид, будто это не так, но под пристальным взором голубых очей проигрывает. — Делаешь. Постоянно. — Я не могу ее уволить без причины, — Лиза переводит тему и протягивает обратно заявление, — Найди весомые аргументы. — Если ты ее не уволишь, однажды, я поддамся на ее соблазнительные чары, и декрет оплачивать ты будешь ей из своего кармана. — Вычту его с твой заплаты. Этот бой был проигрышным. — Стерва. — Тебе же такие и нравятся. — Я за здоровый характер. Хаус забирает лист, подхватывает трость и выходит из кабинета. Оказавшись в душном коридоре, позволяет себе минуту слабости. Нащупывает в кармане заявление, достает, смотрит на него тупым взглядом, а после раздраженно комкает. Кидает в металлическую урну рядом и благополучно проигрывает. Кэмерон останется. Придется с этим смириться. И если не брать в расчет открытые намеки Эллисон, Хаус даже отчасти рад, что заявление не было подписано. Она — добрая, яркая, как луч света, такая наивная, легкая, и она знает, где лежит сахар. А еще она знает, что он ненавидит чай и пьет только один сорт кофе. И разбирает почту. И еще диагнозы неплохо ставит. Хаус ловит себя на мысли, что ее слишком много. И Хаус привык к этому — что она всегда рядом, под рукой, всегда доступная и открытая, никогда не перечит и всегда на его стороне. Даже когда он не прав. Даже когда он ведет себя, как самодур. Она все равно каждый раз так яро его защищает, как нашкодившего ребенка перед родителями. И в ее светлых очах никогда нет презрения. Непонимание, осуждение, гнев — но не презрение. Какие-то слишком большие надежды он возлагает на того, кого так агрессивно пытается уволить. Несостыковка в голове пилит хуже резака. Форман подкрадывается незаметно, с боку, вытаскивая из мыслей. — Доктор Хаус. Кадди права — он в депрессии. Это видно по его отекшему лицу, по набухшим темным губам, по невнятному тону. На мятом белом халате темные пятна от кофе. И им явно не первый день. — У нас пациентка. Вот дело, — протягивает папку, а в карих глазах кроме пустоты размером с три дома и разочарования ничего нет. — Что с ней? — Хаус даже не берет папку, не желая тратить свое драгоценное внимание на скучные истории болезней. — Пришла на узи брюшной полости. — Не интересно. — Она сказала дословно: «Пусть меня осмотрит любой врач, только не Доктор Хаус». — А вот это уже интересно, — буквально выхватывает папку из рук, а голосе читает неподдельный интерес, — Как ее зовут? — Эллисон Кэмерон. Тело Хауса каменеет. Настолько, что боль в ноге впервые за столько лет меркнет. — Форман, у тебя был всего один шанс оправдаться в моих глазах, — Хаус выглядит вдохновленным, — И ты справился. — Я подумал вам будет лучше знать об этом. — Ты мне определенно нравишься. В голове невольно проскальзывает разговор с Кадди. — И возьми отгул. — Я в порядке. — Возьми, — настаивает тоном не терпящим возражений, — Сходи напейся, поплачь, помолись за этого несчастного и отпусти ситуацию. — Хорошо. Хаус понимает, что это «хорошо» было сказано лишь бы он отвалил. Грегори и не собирался спорить, поэтому он разворачивается и направляется в кабинет узи. Вот то, что он так долго искал, так хотел, но не получал. Кэмерон что-то очень скрывает и только от него, а значит самым важным становится узнать что. Внутри загорается интерес, настоящий, как бывает, когда поступают больные с необъяснимыми проблемами, подобно волку охотящемуся на добычу, словно в этот раз действительно волчанка. В этом момент дыхание замирает — этот азарт перед прыжком, но исхода всего два: либо остаться ни с чем, либо победителем. Проходит узкий коридор и заходит в палату для осмотра. Кэмерон лежит на голубой кушетке. — Это личная неприязнь или считаешь меня хреновым врачем? — сразу начинает Хаус, проходя в глубь помещения. Эллисон приоткрывает рот в удивлении на пару секунд, но потом быстро подбирается и берет себя в руки. — Скорее оба. — На что жалуешься? — Грегори раскрывает папку и быстро пробегается по строкам, пока одна не забирает на себя все внимание, — Ты сдала ХГЧ. — Да, — выдыхает, — Я думаю у меня миома. Хаус опускает взгляд в пол. Вероятность того, что Кэмерон, будучи хорошим врачом ошибается мала. Но еще меньше вероятность, что он покажет это — страх того, что она права. — Я не уберу тебе дежурство. Эллисон впервые за несколько дней смеется. — Если у меня нет миомы, дежурить буду неделю. Хаус садится, хватает с железной тележки белые медицинские перчатки и натягивает их. — Раздевайся. Кэмерон поднимает край футболки и приспускает штаны. Она непроизвольно дергается от холода, когда Хаус выдавливает полупрозрачную каплю геля на плоский живот. Две минуты проходят в молчании. Хаус не отрывает взгляда от экрана, а Кэмерон от нервов хочется грызть ногти. Все заканчивается слишком быстро, мужчина стягивает перчатки, бросает в урну и хватает ручку. Что-то записывает, а его лицо выглядит безразличным и совершенно обычно. — Что это? — Эллисон хватает протянутый лист. — Направление. — Куда? — В женскую консультацию. Ты беременна. У Кэмерон сводит болезненным спазмом мышцы живота, к горлу подкатывается тошнотворный ком, и кажется что ее вот-вот вырвет прямо на Хауса. Она чувствует, как стопы начинает колоть, как кувалдой по раздробленным костям, а в комнате моментально становится жарко. — Не может быть. Может. И как бы ей ни хотелось схватить Хауса за его серый пиджак, крикнуть, «ты перепутал, проверь еще раз» она понимала одно. Он гениальный врач, лучший из всех кого она встречала, и спутать эмбриона с опухолью не мог. Даже если бы очень захотел. — Ты не знала, — по ее реакции догадывается, — Пользоваться презервативами устарело? — Я, — начинает, но совершенно забывает, как правильно произносить буквы, как собирать предложения, как заставить мозг говорить, — забыла. А Чейз… он… — Пообещал, что успеет вытащить? — Я не понимаю, как это вышло. — Тебе на пестиках и тычинках объяснить, или можно пропустить аллегории? Кэмерон игнорирует. Она наспех вытирает мягкой салфеткой гель, нелепо и неаккуратно, оставляя пару разводов, к которым липнет футболка. — Мне пора, — Как в тумане встает, хватает сумку. От каждого шага голова плывет сильнее, и сколько бы она ни пыталась сосредоточиться, все попытки заканчиваются провалом. Кэмерон выходит, а Хаус остается на месте, и даже не смотрит ей в след.

***

Когда Грегори подходит к общей комнате для совещания, замечает, что все уже в сборе. Он не спал со вчерашнего дня, проворочался всю ночь, но так и не смог закрыть глаза. Что мешало уснуть не знал, чувство тревожности не отпускало, ездило на нем, как верхом на коне до самого рассвета. Сон не шел, и сколько бы он ни старался, даже после выпитых снотворных таблеток, ничего не вышло. Поэтому на весь рабочий день его спутниками стала боль в суставах, усталость, окупившая все конечности, и легкое раздражение. Хаус хочет зайти, но боковым зрением замечает фигуру, идущую к нему. Кэмерон уже не выглядит такой потерянной, как вчера, но никакого здорового блеска в зрачках не замечается. Они даже немного покраснели. — Где твой боевой настрой? — первым заговаривает Грегори, издевается, пуская колкие фразы, — Ужасная ночка? — Смотрю у вас полно сил. — О да, спал как младенец. — Рада, что вы в порядке, — Эллисон озаряется по сторонам и нервно скрещивает руки на груди, — Хотела вас попросить об одолжении. — Снова хочешь заняться со мной сексом и будешь оправдываться гормонами? — Нет, не хочу. — Если бы знал, что чтобы ты перестала ко мне лезть, нужно забеременеть, проколол бы все презервативы Чейза еще раньше. — Сколько можно вспоминать ту ночь? Вы наняли меня потому, что хотели залезть ко мне под юбку. — Иронично, учитывая, что сейчас это делаешь ты. — Прекратите. — Не делай вид, что ребенок отбил все твое желание. Наличие парня не мешало тебе со мной спать. Хаус и сам не понял откуда взялось столько раздражения в голосе. — В чем ваша проблема, доктор Хаус? — злится и оскорбительно хмуриться, — Вы просто гад. — Хорошая теория. Многое объясняет. — Просто никому не говорите о моем положении. Все, что я прошу. — Скрываешь беременность. Почему? — Пойдут слухи, и я… — Тебе плевать на слухи. — Я работаю здесь, и мне важно, что будут думать другие врачи. — Брехня. И уходит. Не хочется слушать этот вымысел, сказку, ложь, потому что он знает — причина не в этом. Кэмерон готова пожертвовать свой карьерой и остаться с разбитым корытом, если это спасет жизнь канарейки, готова терпеть предвзятость и лицемерие, если есть хоть малейший шанс, что она права, готова метать ножи в свое сердце, только не приносить окружающим людям боль. В этом вся Кэмерон — отвага, смелость, героизм, и это такая тонкая грань между женственностью, хрупкостью, что невольно берет заинтересованность: как эти две личности живут в одном человеке? Поджелудочная выделяет сок, подпитывая интригу к этому секрету. Чего боится? Реакции Роберта? Думает, он будет хреновым отцом? В общей комнате витает легкий прохладный сквозняк. Эллисон заходит за ним, молча проходит мимо и садится на стул, будто ничего не было. На белой доске его жирным почерком гласит «лекция про кислоты для идиотов». Хаус смотрит на эти кричащие буквы и уверенно хватает губку, стирая заготовленную тему. Кадди подождет до следующего раза, сейчас есть тема, куда интереснее. Берет черный маркер, одной рукой опирается на трость, а другой подносит ко рту, зажимая крышку зубами. В нос отдает запах спирта. Грегори неаккуратно с характерным стуком пишет новое название. — «Матери-одиночки»? — зачитывает Форман, а в высоком темборе читается сомнение. — Да. — Какое это имеет отношение к медицине? — Роберт оглядывает всех и кривит верхнюю губу. Хаус хотел бы ударить его тростью. — Стоило посещать пары, а не бегать за юбками первокурсниц, Чейз. По статистике каждый третий ребенок растет без отца, — Хаус даже не бросает взгляд на Кэмерон, хотя прекрасно понимает, что может выражать ее лицо, — У детей растущих без отцов возникают психологические травмы. Беды с головой — беды со здоровьем. — Вы про пациентку из третьей палаты? — Форман указывает пальцем на папку на краю, — Ее дело. Хаус понятия не имеет, о ком говорит Форман. — Да. Именно о ней. — Думаете уход отца из семьи повлиял на здоровье? Грегори изучает анализы, общую биографию, выписки: — Сколько девочке лет? — Одиннадцать. — Оба родителя здесь? — Да. — И что они делают? — Ждут диагноза, плачут и обнимаются. Они переживают за дочь. — Восемь приводов к врачу и ни один не поставил диагноз? — он вчитывается, не пропуская ни одного слова. — Никто не знает, что с ней. Симптомы не подходят ни к одному заболеванию. — Первое посещение год назад. Жалобы распространенные. Если было бы что-то серьезное она бы уже умерла. — Но у нее головная и местная боль, ухудшение зрения, навязчивые мысли… Его нагло перебивают. — И все эти симптомы нельзя доказать хирургически. Только со слов пациента, а как известно люди — врут, — облокачивается локтем на доску и бросает одна заметный для других взгляд на Эллисон, — Она симулянтка. — Что? — У ее родителей разные фамилии. Девочка год посещает психолога, — Хаус кидает папку на стол, теряя какой либо интерес, — Развод всегда бьет в первую очередь по детям. А видя, как ее родители поддерживают и любят друг друга, когда ей плохо, решает воспользоваться этим. — Звучит глупо. — Пусть родители ей скажут, что они вместе. Если я не прав, мы ничего не теряем. — Кроме ложной надежды ребенку. — Лучше смотреть, как она умирает? — Хорошо. — Вернемся к нашей теме. Чейз, — Грегори прищуривается и окидывает мужчину заинтригованным взором, — Ты бы платил алименты? — Некомпетентный вопрос. — Здесь хромой старик трахающий шлюх, потому что ему никто больше не дает, девушка, что вышла замуж за ходячего трупа, и черный парень, что помог пациенту склеить ласты. Тебя никто не осудит. — Я бы не бросил своего ребенка. — А вот… — начинает Хаус, но Эллисон резко вскакивает с места, и «Кэмерон так не считает» не срывается с его губ. — Может закончим эту бесполезную лекцию и будем лечить пациентов? — возмущенно, почти агрессивно требует, хоть и пытается завуалировать это под вопрос, — В пятой палате женщина, которой требуется МРТ. Она смотрит раздраженно, злится, так и пляшут черти в зрачках, но он стойко держит взгляд на себе, но позже сменяет гнев на милость. Согласно кивает, вытирая доску, и отдает приказ: — Форман, Чейз займитесь этим. И гоните симулянтку. Помещение пустеет за минуту, а Хаус замечает, что Кэмерон не собирается уходить и явно хочет устроить громкую сцену. Поэтому принимает решение свалить первым и направляется в архивный склад, надеясь спастись от женского гнева. Эллисон возмущенно жмет плечами, когда он проходит мимо нее, и следует за мужчиной. — Что вы делаете? — сколько возмущения в голосе давно не слышал. — Спасаюсь бегством. — Вы поняли о чем я. — Не советую нервничать в твоем положении. — Зачем вы лезете в мою личную жизнь? — Ты скрываешь беременность от Чейза. Боишься, что бросит тебя? Открывает дверь в архив, ступает вглубь. Скрип половиц эхом отражается от светлых стен. Щелкает выключатель. — Вот поэтому я не хотела, чтобы вы делали мне УЗИ, — выдыхает, — Не важно, была бы это опухоль или ребенок, вы бы все рассказали. — И все же? Твои мотивы? — Я хотела рассказать сама. Назначить романтический ужин, открыть вино, показать анализы. Сделать это нормально, а не по-варварски. Хаус слышит только то, что хочет. — Пришли анализы? — Да. — И как твоя миома? — Все хорошо. Первичные анализы в норме, завышенный ХГЧ, срок 9 недель. По стенкам желудка прошлось неожиданное раздражение. Хаус хватает рандомные листы, делая вид, что что-то ищет, но практически сразу же сдается. — Ты не хочешь никакого ужина, никакой романтики, ты просто боишься рассказать все Чейзу, — резко выпаливает, а Эллисон, как холодной водой окатило, — Потому что в противном случае, если он захочет быть с тобой и растить вашего ребенка, ты потеряешь какую либо возможность иметь отношения со мной. — Это не так. — Так. Ты хочешь меня, а я не хочу тебя, и поэтому ты забыла сегодня надеть лифчик. — Что? Как вы смеете… — Смотреть на твои соски? — Вы гад, — это почти комплимент, — У меня просто болит грудь. Грегори иронично поднимает брови, и подходит к Кэмерон вплотную. Его пальцы встречаются с ее мягкой грудью, он щупает, без разрешения, с осторожностью, но движения уверенные, хирургические. — Не болит, — спокойным тоном утверждает, — Для твоего срока рано, узлы не воспаленны. Ты просто пытаешься меня совратить. — Не убирайте руки. Кэмерон плохо спит, толком ничего не ест, а куски еды застревают в горле тугим узлом, и кроме желания выблевать все внутренности в перемешку с органами не испытывает, но стоит только Хаусу прикоснуться, как все проходит. Он действует на нее, как волшебный эликсир от всех болезней и недугов, как сочный плод, запретный, но такой заветный, как два миллиграмма морфия при открытом переломе. — Нравится? Хаус облизывает подушечку большого пальца. Он расстегивает одну пуговицу на ее блузке, отодвигает край, и запускает руку под шелковистую ткань. У Кэмерон нежная кожа, гладкая, приятная. Грегори находит мокрым от слюны пальцем сосок и нежно начинает массировать. От прохладной влажности он быстро твердеет, а на женском лице растекается блаженное удовольствие. Хауса переносит в ту ночь, когда он брал ее, трепетно, так по-свойски. Невольные воспоминания и упругая грудь в руке заставляют член дернуться. Между ними искры летают, напряжение, к которому стоит только подойти и ударит током, да так, что насмерть, эта химия сводит с ума, дает толчок для богатой фантазии. В этом мире полном боли и разочарования, пропитанном убийственной тоской и горечью утрат, они могут просто стоять и смотреть в глаза друг другу и все остается там. За невидимой ширмой, отделяющей их от реальности, только они против всех. И ее сердце, что бьется в груди, как подстреленный ястреб, рвется к его, такому же покалеченному, израненному. Кажется, что они сейчас вырвутся, порвут плоть и ребра, чтобы встретиться, чтобы начать биться вместе, в одном темпе. Его боль находит ее, сливается в одно и перестает так оседать на душе. Кэмерон осматривает его глаза, такие яркие и красивые, до невозможности притягательные и кажется, что скажи он поднять пистолет к виску и застрелиться, она обязательно бы это сделала. Не думая ни секунды, ни мгновения, потому что доверяет, верит в то, что у него еще не все потеряно, что там, за этой маской самодура и клоуна живой человек, у которого хромает не нога, а душа. Грегори сжимает челюсти, старается противостоять желанию отдаться эмоциям без остатка, поддаться на соблазн, голос в голове так и кричит «от одного раза разве будет худо?» но Грегори помнит, как говорил то же самое про викодин, девушек по вызову и ложь. Но что-то не дает ему просто убрать пальцы, перестать водить по розовому ореолу соска, и слушать каждый стон. — Я не буду с тобой трахаться, — заявляет, сильнее прижимаясь к ней, — Но это не значит, что ты не кончишь. Растягивается пуговица брюк Кэмерон, щелкает металлическая молния. Хаус залезает под нижнее белье, и слегка ухмыляется, когда чувствует как там мокро. Находит клитор, водит по нему, вслушиваясь в каждый вздох Кэмерон, пытаясь понять в какой именно точке приятнее всего. Когда Эллисон непроизвольно дергает мышцами ног, он понимает, что нашел нужное место. Это незабываемые эмоции. Ощущать, как из-за легких движений она трепетно жмется к нему, как густые волосы щекочут щеку. Вот так стоять с ней на рабочем месте и не думать о других. Хаус в последний раз испытывал хоть что-то отдаленно напоминающее это со Стейси пять лет назад. С тех пор, женщины сменяли одна другую, а дыра в грудине все так же оставалась пустой. Кэмерон потеет сильнее обычного, маленькая струйка стекает по виску, оставляя за собой влажную дорожку. Эллисон ощущает все по-другому, иначе, хочется попросить его войти, заполнить изнутри, но она покорно молчит и полностью отдается в его власть. Боится, что если попросит, то спугнет, разрушит и то хрупкое еле склеенное, что между ними есть. Хаус не спит с одной женщиной два раза, и Кэмерон впервые за год ощущает себя особенной. Пальцы ускоряются, набирают бешеный темп, и это то, чего она хочет, быструю разрядку, потому что они в принципе не должны быть здесь. Среди всех этих книг, бумаг, в пыльном помещение, там, куда могут зайти в любой момент и застукать их с поличным. Это добавляет азарта, искры, своеобразной перчинки, острой и жгучей. Напряженные ноги сводит судорогой, когда оргазм накрывает ее волной, в которой она захлебывается. Хаус не останавливается, продолжает стимулировать половые органы, от чего оргазм продлевается на пару секунд дольше. Хаус вытаскивает руку, в теплом свете торшера фаланги блестят от женских выделений. Он подносит пальцы к своему носу, растирает, вдыхая запах, а после к губам и облизывает, слегка причмокивая. — Вагиноза нет, — сообщает, видя замешательство на женском лице, — Инфекций тоже. — Я сдала анализы у гинеколога. — Я ускорил процесс. Эллисон думает, что если ответит на это спасибо, будет выглядеть глупо. Грегори отходит, стараясь игнорировать причиняющее дискомфорт напряжение между ног. Вид кончающей женщины возбудит любого, но эта женщина — Кэмерон, от этого тянет еще сильнее. Он чувствует, как теряет контроль, субординацию, свое холоднокровие. Они делали это уже два раза, и это чертовски много и пахнет возможной привязанностью. С обеих сторон, а это плохо для всех: парня, что думает, что его девушка верна ему, для Кэмерон, Хауса и ребенка. — Об этом тоже попросишь не говорить Чейзу? Ответ не звучит. Хаус принимает это как «да», но хмурится, улавливая краем уха всхлип. Разворачивает, в надежде, что ослышался, но Эллисон смотрит куда-то в пол, прикрываясь спадающими прядями волос, и нервно застегивает одежду. Она плачет, почти без шумно, не скуля, но капли влаги остаются маленькими кружками на светлом полу. — Кэмерон, — окликает, но в ответ не следует никакой реакции. Он подходит к ней. В голове понимает, что это посткоитальная дисфория, но это говорит внутренний врач, но не Хаус. Он берет женское лицо в свои ладони, ласково и нежно, поднимает, но она противится, снова утыкаясь в пол. — Посмотри на меня, — твердо просит, поглаживая влажную кожу скулы, — Эллисон. Она поднимает мокрые глаза на него, в которых лопнуло пару капилляров и слиплись верхние ресницы, смотрит с неподдельным удивлением и искренностью. — Назвали меня по имени, — утверждает, будто себя пытается убедить в правдивости происходящего. Хаус не спрашивает, почему текут слезы и зачем она все еще находится здесь, не спрашивает, что она собирается делать дальше, как будет работать и нужен ли ей оплачиваемый декрет. Он просто прижимает ее к себе, обнимает, как самый тонкий хрусталь на свете, только шепчет «тише», повторяя из раза в раз. Гладит по мягким волосам, ощущая влажный нос на своем плече. Кэмерон ревет, как последняя слабачка, но когда он рядом сильной быть не получается.

***

Темнокожая женщина слишком громко клацает длинными розовыми ногтями по экрану смартфона. Хаус старается игнорировать неприятный звук, лишь иногда бросая раздраженный взгляд. Кадди снова заставила его отрабатывать часы в этом богом забытом кабинете, с людьми, у девяносто процентов которых простуда, но благодаря интернету они думают, что умирают. Хаус бы самолично орудовал по ночам с кусачки возле домов этих идиотов. Он просто ненавидит такое — тратить время в пустую, пока кто-то действительно нуждается в помощи. — Слушаю. Ни здравствуйте, ни до свидания. — Меня обсыпает постоянно, сколько бы ни лечила, ни одни крема не помогают, болит внизу живота, цикл не постоянный. Хаус светит фонариком в глазные яблоки, осматривая. Он замечает, как темная поверхность покрыта кожным салом. — У вас всегда такая жирная кожа? — Нет, всегда мучалась с тем, что она сухая. В последнее время только. — Волосы чрезмерно растут? — Особенно в районе гениталий. — Сдавали анализы на гормоны? — Да. У меня повышенная выработка мужских гормонов. Грегори смотрит, как она обхватывает себя полными руками, а футболка тесно облипает складочки на животе. У девушки явно черезмерный вес, что Хаус добавляет к списку возможных симптомов. — Когда были месячные? — Начались тринадцатого числа в час двадцать семь дня. По сей день нет. — Помните точное время? — скептически поднимает брови. — Любая девушка помнит. — Некоторые забывают, — опровергает, продолжая осмотр. — О, поверьте мне, не забывают, — она тяжело смеется, обнажая белоснежные зубы, — Я прожила сорок два года в теле женщины, и я знаю это точно. Хаус задумчиво отводит взор. — Девушки имеют свойство забывать, — еще одна жалкая попытка. — Но не о задержке, — женщина говорит с такой уверенностью, что у Хауса не возникает мыслей спорить дальше, — Если девушка говорить, что забыла и не замечала отсутствие месячных, у нее либо амнезия, либо она врет. Врет. Пазл если не по форме, то по цвету теперь вписывается в картину. — Сдайте кровь на сахар, кортизол и липиды, — протягивает небольшой кусочек плотной бумаги, — Направление на МРТ мозга с контрастированием. И посетите гинеколога. — Что со мной? — Синдром поликистозных яичников. Избегайте стресса и нервного перенапряжения, больше отдыхайте. Спать не менее семи часов в сутки и почаще бывать на свежем воздухе. — Это опасно? — В большинстве случаев помогает консервативное лечение. — Меня будут резать? — Пока нет. — Спасибо вам, доктор. Хаус вылетает из смотровой и практически бежит в лабораторию. По дороге его пытается поймать Кадди, на что он лишь бросает «не сейчас» и беспордонно вторгается в помещение с темно-голубыми стенами. Его встречает молоденький врач. — Добрый день, доктор Хаус, — улыбается он и поправляет очки в толстой оправе графитового цвета. — Мне нужны анализы Эллисон Кэмерон. Моча, кровь, узи. — Она врач этой клиники, по врачебной этике я не могу дать вам ее дело, но могу оставить контактный телефон. — Нет на это времени. Грегори без угрызений совести обходит стойку и начинает рыться по полкам. Переворачивая все с ног до головы, ищет, а имена скачут перед глазами. Пол, Кэтрин, Эмма, Доминик, Уэсли, Лекси, Лара. И все мимо, он выкидывает разноцветные папки на пол, совершенно не думаю о том, какую потом взбучку устроит Лиза. Если что он возьмет дополнительные часы. К черту. Знать почему она врет стоит гораздо больше, чем пара часов мучений. — Что вы делаете? Остановитесь сейчас же, — возмущенно начинает вопить мужчина в белом халате, — Я вызову охрану. — Я скажу, что ты толкнул меня, — Хаус не находит нужное, выпрямляется и с наигранным осуждением произносит, — Больного старика, с тростью. — Но это неправда. — А кто тебе поверит? Дай мне дело Кэмерон, помолись за меня в церкви и я все забуду. Парниша смотрит с таким осуждением, но понимает, что к Хаусу в этой клинике особое отношение, поэтому успешно принимает поражение. — Вечером будет, — соглашается, — Принесу к вам в кабинет. — Молодец. Он уходит, даже не прибравшись за собой. День течет слишком быстро, в бешеном темпе и Хаус сам не знает, что ищет в ее анализах. Зачем они ему, что будет делать с ними, и если все подтвердится с ее враньем. Он просто грузит себя работой, впервые берет пациентов с простудой и старается не думать. Выписывает справки, направления, не здоровается и не запоминает лица. Грегори не знает, что будет делать с правдой, которая может его хорошо сбить с ног. Нервно поглядывает на настенные часы каждые тридцать минут, в надежде, что время начнет лететь со скоростью света. Под конец рабочего дня привозят полуживого мужчину и Хаус погружается с головой в этот омут. Откачивает его, спасает, но приступы повторяются и Грегори находит эту тонкую соломинку, за которую так жалко хватается — головоломка. Стрелка часов переваливает за восемь, когда диагноз поставлен, а лечение назначено, а рабочий день подходит к концу. Он заходит в свой кабинет и первым что видит, оказывается папка на деревянном столе. Подходит, аккуратно берет. И ловит ступор. Он действительно хочет знать? И прежде чем открывает, следом залетает Кэмерон. Он не видел ее больше двух недель, а точнее избегал, как маленький трус. Но и она не особо рвалась к встречам, и если была возможность не находиться с ним в одном лифте, она непременно пользовалась этим шансом. Он видел, как закрываются металлические дверцы, а она разворачивается к лестнице. Но она тут — стоит перед ним, с небрежно разбросанными по плечам локонами, с алыми губами и пронзительным взглядом. — Вы издеваетесь над Чейзом, — утверждает с нотками критики. — Ложь и клевета. — Вы заставляете его покупать вам кофе за свой счет, качать порнографию на флешку и читать газетные вырезки вслух. — Он работает. — Он делает что угодно, но только не работает. Она была права. Грегори сам не знал, почему цеплялся к этому блондинистому недоврачу, но внутри разливалось непонятное чувство, стоило лишь увидеть его в поле зрения. Появлялась нелепое раздражение, и проходило лишь когда Хаус позволял себе вольности — принеси, подай, расскажи и уйди. Каждый взгляд Роберта был пропитан ненавистью чистой и неприкрытой, такой, от которой чернели глаза и сходились светлые брови на переносице, когда Хаус выливал только что принесенное кофе в раковину и заставлял принести новое. Чейз ничего не говорил, не кричал, не требовал, лишь хватал бумажный стаканчик и сминал в кулаке. А потом шел за новой порцией. — Пришла защищать будущего мужа? — с безразличием в голосе спрашивает. — Я пришла за справедливостью. Вы относитесь к нему предвзято. — Предвзят я только к тебе. Эллисон согласно кивает куда-то в угол, и раздасованно произносит: — Я заметила, что весь ваш гнев направлен в мою сторону. Она не поняла иронию. Что ж, не критично. — У тебя больше всех привилегий, — перефразирует он, оказываясь в опасной близости рядом. — У меня? Между ними меньше шага, и Хаус снова ловит себя на мысли, что хочет нагнуться и оставить крохотный поцелуй на женских устах. Невесомый, легкий, не похотливый и грязный, а нежный, ласковый, заботливый, как целуют не губами, а душой. — Я позволяю тебе кричать на себя, врываться в мой кабинет, когда вздумается и ты все еще не уволена, — откровения лились из рта, и Грегори снова ощутил себя маленьким ребенком, беззащитным и ранимым, — И разрешаю себя касаться. Он слышит, как вздох застревает между ее ребер, она опасно близко, и все трубит и гудит, требует снова создать дистанцию, под звук сирены и красных огней. Но он не двигается. — Пожалуйста, — Эллисон шумно сглатывает, и это «пожалуйста», звучит так же, как в ту ночь, когда она просила, очень просила ее взять, но Хаус слышит вовсе не то, на что рассчитывал, — Оставьте Чейза в покое. Все рухнуло за секунду. Он отходит от нее, возвращаясь к столу. — Я его не уволил, будь благодарна. — Так чего не уволите? — берет на слабо уверенным тоном. — Не хочу, чтобы смерть вашего ребенка от голода была на моих руках, — произносит, но потом задумывается всего на мгновение, — Хотя если бы Чейз был моим отцом, я бы вообще предпочел не рождаться. — Он будет замечательным отцом. Грегори поднимает на нее удивленный взгляд: — Рассказала? — Еще нет. — Все еще питаешь надежды на меня? — Вы тут совсем ни при чем. — Забавно слышать это от женщины, что спит с одним, а на свидание ходит с другим. Это было жестко, и Хаус практически сразу пожалел о своих словах. Виновато опустил голову вниз, рассматривая свои серые кроссовки. Форману они вовсе не идут. — Я не буду осуждать тебя, — выдает, пытаясь разбавить затянувшееся молчание, — Я изменял каждой своей жене. — Правда? — Нет. — Значит осуждаете? — Я был другого мнения о тебе. — Не думали, что я способна изменять? — Не думал, что способна это скрывать. Кэмерон — это про честность, благодарность, правду, и даже сейчас она борется за Роберта, за его права и пытается выбить должное уважение, но сама не честна с ним. И Хауса вовсе не смущает, что она изменила, но то что у нее не хватает духа признаться почему-то ранит. — Я не скрываю. — А что ты делаешь? Ждешь подходящего момента чтобы сказать «Эй, милый, я ошиблась, прости, что изменила тебе с твоим боссом-самодуром»? — неосознанно начинает злиться, чему сам удивляется, и уже более спокойно продолжает, — Так вот, его никогда не будет. — Вы считаете это ошибкой? Кэмерон не слышит его или не хочет слышать. Из всех слов, она уловила только одно, связанное с ним, и Грегори в который раз понимает, что чувства куда сильнее, чем он предполагал. — Если ты ждала принца, то немного ошиблась. У меня седина, а вместо коня трость. А у тебя эмбрион в животе от лопоухого врача. Женское лицо выглядит оскорбительным, словно кто-то нанес пулевое ранение и бросил умирать, но она быстро возвращает себе самообладание. На секунду в глазах пробегает злость. — Вы были правы, мне вас жаль, — не сдерживается, хотя совершенно не хотела начинать этот разговор, и уже с нотками досады продолжает, — Жаль, что вы никогда не сможете узнать, как можете быть счастливы. Со мной. Кэмерон уверенна, она бы сделала его счастливым, или хотя бы попыталась. Приложила бы все усилия, вкладывала бы в эти отношения все, всю себя без остатка, была рядом, когда нужна, держала бы за руку в трудные моменты и целовала бы тонкие губы в счастливые. Она была бы счастлива сама просто быть рядом, в близости, в горе и нужде, делить все аспекты жизни. — Не будь у меня трости, седины, наркомании и ущербной жизни, ты бы меня не любила. — Вам так тяжело принять, что вас могут любить? — Только не ты. — Чем я отличаюсь? — Я не заслуживаю тебя, — откровенно, почти интимно, но твердо говорит, — Чейз тем более. И твой мертвый муж тоже. — Мой муж умер, — напоминает, а к горлу подкатываются возмутительный спазм, на столько, что кажется, что легкие перестали работать, а кончики ушей стали красными, — Он был идеальный и… — Если бы он был идеальным не женился бы на тебе, зная что умирает, — беспринципно перебивает, не желая выслушать сопливые домыслы, — Повесил на тебя боль, утрату и статус вдовы вместо нормальной жизни. Она выглядит расстроенной. — Так вот в чем ваша проблема. Думаете с вами я буду страдать? Хаус опускает взгляд на свои кроссовки, на носу левого легкая потертость. Поджимает губы, как-то виновато, с горечью и разочарованием, а потом поднимает на нее взор. Он не хочет разбивать ей сердце, не хочет видеть слезы, ручьем бегущие с лица по тонкой белоснежной шее, не хочет, чтобы она была влюблена в него. Потому что он последний человек на земле заслуживающий ее любовь, последний мерзавец, который никогда не сможет обращаться с ней так, как она заслуживает. Эллисон заслуживает куда больше, чем старика при смерти с скверным характером и упаковкой викодина. Но Грегори эгоист и какая-то часть него хочет прикоснуться к алым губам, провести по ним пальцем, увидеть в светлых глазах это желание. Ему нравится ее одержимость и влюбленность, но он ее не хочет. — Вы жалеете? — голос надламывается, и ей стоит невероятных усилий сохранить лицо таким — не мокрым от слез, без потекшей кусками туши. Хаус ничего не отвечает, лишь утыкается в бумаги. Кэмерон понимает, что молчание — тоже своего рода ответ, и иногда оно красноречие всех слов. Понимающе кивает головой и разворачивается, чтобы покинуть кабинет. Грегори искренне старается сделать вид, что чертовски занят важными документами, но в глаза бросается кусочек листа, торчащего из папки, принесенной врачом из лаборатории. Кэмерон практически уходит, когда слышит голос, который врезается в спину: — Ты скрываешь беременность. Почему? Он спрашивает это каждый день, не переставая. И каждый раз она отвечает одно и то же, твердит про нужный момент и светлое будущее, но Хаус не верит ни на секунду. Мужские пальцы подхватывают привлекший внимание лист из дела, он пронзает каждую букву взглядом так, что кажется сейчас вспыхнет огонь. Эллисон Кэмерон, срок 6 недель. И вчерашняя дата. Осознание отдает защемление в грудине, головокружение, от которого пляшут мыльные пузыри, потливостью ладоней и влажными следами на бумаге, и Хаус думает, что у него инсульт. Шесть недель назад не было никакого Чейза, был он, Эллисон, чьи голые мокрые тела сплелись в одно, шесть недель назад он выцеловывал каждый сантиметр белоснежной шелковистой кожи, шесть недель назад он ощущал те самые влажные дорожки от женского языка на шее. Последний кусочек пазла наконец-то подошел, вставился, и картина была закончена. Все сложилось. — Это не его ребенок, — холодным тоном, от которого вся земля могла бы покрыться льдом утверждает, отбрасывая анализы в сторону, — Тайна раскрыта. Кэмерон замирает практически возле двери, и только спустя минуту поворачивается. — Да, — соглашается, — Он ваш. Эллисон чувствует, как непроизвольно дергается нерв в пальце, как становится слишком душно и стены давят на нее и сейчас же размажут в пюре. Она так отчаянно пыталась скрыть, спрятать свой секрет глубоко в темный шкаф под семнадцать замков, заклеивала себе рот скотчем, играла этот дурацкий спектакль умирающей актрисы, лишь бы он не узнал. Но он знает, и Эллисон обреченно прикрывает веки, кусая внутреннюю сторону щеки. Она снова облажалась. В очередной раз. Смотрит на него, ждет реакции, слов, чего угодно лишь бы не молчание, но мужское лицо ничего не выражает. Пусто, глухо, ни-че-го. — Может что-то скажете? Хаус слегка кивает, хватает шариковую ручку и записывает обрывистым почерком чей-то номер. Двумя пальцами двигает на край стола, чтобы она взяла. — Лучшее что ты можешь сделать для этого ребенка — избавиться от него, — посредственным голос произносит, а у Кэмерон земля из-под ног уходит, — Позвони по этому номеру. И даже если ей было больно, виду она не подала. — Хотите, чтобы я сделала аборт? — Не сделаешь, растить будешь сама. Зато сможешь ему врать, что я космонавт. Последнее, что помнит Эллисон — голубые стены клиники, забытая кожаная сумочка в такси и подушка, насквозь мокрая от слез.

***

Он стоял перед главной дверью больницы и не решался зайти. Стоял и думал, что если подождет пару минут то что-то изменится, станет другим, и будет легче. Но нет. Даже спустя пятнадцать минут ничего не изменилось. Небо не стало голубым, не случилось затмение, а кислород не стал чище. В воздухе все так же витал запах едкого дымом и паленого полиэтилена. Бросает взгляд на наручные часы и понимает, что опаздывает. Кадди сгрызет мозг и не дай бог добавит еще пару часов, а торчать в клинике без особой нужды хочется меньше всего. Делает шаг и понимает, что ведет себя безответственно. Он под властью эмоций. Он судит за это людей, твердит, что сначала рациональные взвешенные решения, а импульсивность только мешает, а сейчас сам же в этой лодке. Роя ямы другим, мы сами же в них падаем. Когда пальцы соприкасаются с холодным стеклом дверей и надавливают, открывая ее, Хаус уверен только в одном. Он хочет уйти, не быть здесь сейчас, а оказаться дома, передернуть на дешманское порно любителей и заснуть прямо в кресле. Пахнет медью и хлоркой. Все точно так же. Но что-то отталкивает, прогоняет, вопит во все горло уйти отсюда прочь, но Грегори не идет на поводу своих эмоций, не хочет быть бездарным врачом-наркоманом, ведь все что у него есть — это мозг. Холодный расчетливый ум, способный на многое и это единственная причина, почему он все еще здесь работает. За исключением того, что он нравится Кадди. Оглядывается. Замечает Уилсона разговаривающего с врачем, и быстро разворачивается. Видеться с ним не хочется. Но Джеймс замечает друга раньше, чем тот успевает сделать хоть шаг к бедствию. Он кивает собеседнику, прося отойти на минутку. — Ты не берешь телефон со вчерашнего дня, — он догоняет его возле лифта. — Сел. — Я звонил на домашний. — Отключили электричество. — Кадди сказала, что ты взял отпуск. — Спелись за моей спиной? Уилсон хмурит брови, замечая, как агрессивно Хаус жмет кнопку вызова лифта, не переставая. Тянет воздух носом, улавливая тонкие нотки шотландского виски и сигар. — Ты пьян, — уже ближе подходит, удостоверившись в своих выводах, — От тебя несет алкоголем за версту. Девять утра, ты с ума сошел? — Сегодня пятница. Имею права. — Сегодня вторник. Хаус раздасованно скидывает бровями. — Что случилось? — Ничего. — Кадди знает, что ты приперся пьяный на работу? — Может закончишь лекцию по воспитанию? — Хаус отмахивается и наигранно детским тоном выдыхает, — Я все понял, пап. — Прекрати шутить. Я сообщу ей. Грегори ненавидит этот чертов лифт, который не приезжает, ненавидит, что стоит здесь, уставший и потерянный, ненавидит все это — оправдываться перед лучшим другом, который требует правды и ясности, и выглядеть так жалко. Он был пьян, разбит, не принимал душ со вчерашнего дня и проиграл слишком много денег в покер. — Да. Она знает, — сдается, переставая тероризировать кнопку, — Я вчера завалился к ней в три часа ночи. — Зачем? — Мне нужно было с кем-то поговорить. — И ты пошел к Кадди? — Уилсон выглядит возмущенным, а после эмоции сменяются на обиду, — Я твой лучший друг. И единственный. — У тебя трое детей. Ты бы меня не понял. Он и вправду бы не понял. У него дети, которых он любит, за которых и стрелы и ножи в сердце принимать готов, которым по вечерам читает глупые сказки про гномов и варит кашу по утрам перед школой. Он бы осудил, да так, что у Грегори психологическая травма бы осталась или случился обширный инфаркт, которого он бы точно не пережил. Хаус видит, как озадаченно сводятся брови к переносице на чужом лице, образуя складки, видит, как в глазах читает настоящее непонимание. И только спустя пару секунд замечает, как разглаживаются черты лица, как округляются глаза, когда до Джеймса доходит. Рот приоткрывается в немом удивлении. — Господи, ты сделал кому-то ребенка? — ошарашенно выпаливает, а Хаус скептически закатывает глаза. — Я не хочу об этом говорить. — Умоляю, скажи, что он не был зачат с очередной шлюхой и под наркотиками, — Уилсон смотрит с надеждой, практически умоляющим взором, от чего бегут мурашки по плечам. Тишина. — Почему ты молчишь? — Ты сам попросил не говорить. — Боже мой, — Джеймс накрывает лицо ладонями, трет, в надежде, что все это ночной кошмар на фоне стресса и переживаний. Раздается писклявый сигнал, сообщающий о приезде лифта. Металлические двери разъезжаются и Хаус, прихрамывая, проходит внутрь. — Прекрати меня так называть, — указательным пальцем жмет кнопку с нужным этажом и та мгновенно становится красной, — У меня развивается комплекс Бога, я и так людей с того света вытаскиваю. — Ты идиот. Джеймс становится рядом с ним и тяжелая конструкция начинает подниматься вверх. — И как ее зовут? — Кого? — Шлюху, что ты обрюхатил. Хаус иронично вскидывает бровями: — Тебе не понравится ответ. — Мне вообще не нравится все это. — Ответ тебе не понравиться вдвойне. — Ты вообще уверен, что это твой ребенок? — Да. Видел анализы. — Ты привел ее сюда на обследование? А если кто-нибудь узнает? — Уилсон жестикулирует руками, эмоционально, горячо, и Хаусу чуть не прилетает ладонью, — Твоя репутация и без беременной проститутки оставляет желать лучшего. — Я не приводил. Она здесь работает. — Что? Хаус открывает дверь в личный кабинет Уилсона, придерживая дверцу для друга. Молчаливым взглядом просит зайти, указывая на толпу пациентов и врачей в холле. Лишние сплетни ни к чему. — Это Кэмерон. — Прикрываться коллегами это слишком даже для тебя, — Джеймс проходит внутрь и садится в свое мягкое черное кресло, складывая логти на подлокотники. — И я отправил ее на аборт. — Хаус, — предостегащие начинает Джеймс, требуя правды. — Я же сказал, что тебе не понравится ответ. — Это не Кэмерон, — опасливо произносит, отказываясь верить, но Хаус не выглядит так, будто шутит. Мужское лицо не выражает ничего, ни сарказма, ни надменности, оно пустое и безэмоциональное, и это наводит на ошеломляющие мысли. Обреченный тон разрезает, как скальпель, — О нет. — Да. — Нет, она бы не стала с тобой спать. — Сомневаюсь, что она вторая дева Мария. Джеймс хочет разбить себе лоб о деревянный стол, взять отгул и утопить лучшего друга в прохладном озере возле парка. — Как вы вообще додумались заняться… — Уилсон кривит, понимая, каким путем появляется ребенок, — детьми? И Грегори рассказывает, вываливает правду несвязным текстом, перекладывая этот тяжкий груз на другие плечи. Рассказывает, как поздним вечером стоял у порога дома Эллисон, а она говорила про свидание, рассказывает о душераздирающем сексе, но умалчивает о том, что не перестает думать о нем даже на день, рассказывает, как Чейз, подобно влюбленному дураку, предавался мечтам о совместной жизни с Кэмерон, пока Хаус дарил ей незабываемые поцелуи. Выливает все, не стыдясь, с интимными подробностями, сообщает, как метко она пыталась все скрыть, но потерпела поражение, как Чейз еще ничего не знает. Джеймс переваривает это все, как рагу из отходов, сглатывая, и кривится с возмущением и презрением: — Ты спал с занятой девушкой? — Не я клялся в любви Чейзу. — Если Эллисон с Чейзом, тогда с чего такая уверенность, что он твой? — Она была удивлена, значит беременность незапланированная. Противозачаточные не принимает, секс был незащищенный, а зная Кэмерон и ее маниакальную ответственность ко всему на свете, можно догадаться, что секс был спонтанным, — переводить взгляд на лучшего друга, мужское лицо буквально вопит «Хреновые аргументы», и Хаус сдается. Выдыхает и признается, — Видел УЗИ. — Откуда ты знаешь про противозачаточные? — Читал ее дело. — И под каким пунктом в заявление на работу находится: «Как вы занимаетесь сексом? А. Не предохраняюсь. Ответ Б. Не занимаюсь им. В…» Грегори настораживается и нагло прерывает: — Если хочешь что-то сказать, говори прямо. — Ты нашел личную информацию, — и прежде, чем друг успевает хоть что-то ответить, выставляет вперед руки в защитном жесте, — И я не хочу знать какой закон ты нарушил. Тебя волнует с кем она спит? — Да, — не скрывает, — У нее может быть венеричка. — Может. Только от тебя. — Я пользуюсь презервативами. — Кроме одного раза, — колко подмечает и привычно прижимает локти к грудине. Хаус думает, что лучше не врать. — Не одного. — Ты издеваешься? — Иногда Кэмерон бывает слишком настойчивой. — Ты ведешь себя, как ублюдок. Ты прогоняешь ее, а после спишь. Ты сам себе противоречишь. Грегори надеялся на поддержку, на дружеский совет, на помощь, которую он так ненавидит просить, но когда с уст слетают упреки и осуждения, он на секунду стопорится. Слова, сказанные с таким отчаянием, оседают на подкорке головного мозга. Уилсон прав — как бы прискорбно это ни звучало. Грегори отворачивается к большому окну, смотрит сквозь тонкие просветы жалюзи на внутренний двор. Солнце легкими лучами ласкает зеленую траву, по каменным дорожкам гуляют пациенты в больничных халатах, поверх которых накинуты легкие куртки. Он ведет себя, как гад. Пора посмотреть правде в глаза. Говорит одно, а просит другое, и Хаус не понимает почему. Он действительно не хочет иметь ничего общего с Кэмерон, но то как сердце сжималось при одной мысли о том, что она уйдет, было невыносимым. Настолько, что он приходил к ней вечерами, стучался, но она не открывала, настолько, что согласился на тупое свидание, настолько, что теперь приходится разгребать последствия. — Подумай хоть иногда не только о себе, — продолжает онколог, — Если у нее искренние чувства к тебе, то я представляю, как ей тяжело. Хотя я не понимаю, что она могла найти в тебе. — Я сексуален, красив… — Ты жалок, — достаточно грубо перебивает без капли сожаления, — Ты делаешь ей больно. Постоянно. Но она продолжает тебя любить. Их взгляды пересекаются и Хаус впервые видит друга таким — холодным, отчужденным, с такой серьезностью в очах, с таким напором негативности. Джеймс отодвигается от стола, уверенно скрещивая руки на груди, от чего голубая рубашка мнется. Уилсон молчит, но после все-таки добавляет: — А Стейси ушла. По телу прошла невероятная волна адской боли, и Хаус был рад, что успел снова отвернуться, что стоит спиной к другу, потому что не смог сдержать себя, и на лице отпечаталось ожогом гримаса боли. Он любил Стейси, любил до безумия, до утраты последних нервных клеток, любил ее строгий тон, ее деловые костюмы, ее короткие волосы цвета горького шоколада. Стейси была смыслом жизни, глотком надежды, но все рухнуло после операции. Каждый раз он смотрел на нее, в ее пронзительные глаза и видел, как она подписывает соглашение на операцию, видел как она держит трясущими руками ручку и плачет, видел как она ставит роспись на его смертном приговоре быть инвалидом до конца своих дней. В тот роковой вечер Хаус умер, может не насмерть, но часть ушла безвозвратно. Прогоняет мысли. К черту Стейси, ногу, прошлое — все это осталось за пределами той жизни. — Я хочу, чтобы она оставила ребенка, — резко выпаливает Грегори. — Так зачем оправил ее на аборт? — Не хочу, чтобы она знала, что я хочу его оставить. — Хаус, у тебя не получится усидеть на двух стульях. — Я лягу. Уилсон обреченно вздыхает: — Она тебе нравится? — Нет. — От твоей честности зависит жизнь ребенка. — Нет. Джеймс смотрит на мужское лицо, анализирует, сканирует каждое легкое движение в надежде найти хоть самую никчемную надежду на ложь. Но сдает достаточно быстро — человек, который терпит невыносимую боль каждый день, как никто другой умеет скрывать и подавлять эмоции. Уилсон хлопает по деревянному лаковому покрытию ладонями и принимает другую тактику: — Тогда вставай, найди Чейза и скажи, что она беременна. Он него. И пусть они поженятся, будут растить их малыша, проживут долгую счастливую жизнь. И вот она — первая эмоция. Уилсон видит, как слегка дергается нерв на лице Грегори, почти незаметно, едва видимо, но столько лет дружбы не проходят мимо, и Джеймс ликует. — Не хочешь этого делать, — утверждает, пряча улыбку в пол, — Она тебе нравится. Хаус ничего не отвечает, просто таранит взглядом полным холода и безразличия. Но даже за этой маской, которая за столько лет вросла в кожу, скрывается настоящий Хаус. И пусть он сам путается, где жалкая подделка, не понимает, кто он на самом деле, Уилсон видит — у друга пока еще есть шанс. — Люди созданы для того чтобы быть счастливыми, твое несчастье не делает тебя особенным, — начинает онколог и поднимает голову, потухшим взор одаряет, — Оно делает тебя жалким. — Надеюсь, Чейз пришлет тебе приглашение на их свадьбу. Хаус поднимается на ноги, хватает трость, и направляется к входной двери. Он все решил. Промывание мозгов только пошатывает его решение, дает сбой в его идеальной непробиваемой системе. Тем более, какая из них выйдет пара? Пожилой наркоман-калека и молодая красивая девушка, о которой только и мечтает пол отделения больницы. Смешно, посредственно, скучно. Грегори за день не раз думает о том, что перевестись в другую клинику будет не худшим решением. И это вовсе не бегство — так будет лучше для всех. Но на сколько бы номеров глав.врачей он ни позвонил, понимал одно — как Кадди его терпеть не где не будут. Заставят носит медицинский халат в обязательном порядке, заставят пройти нарколога и бороться со своей зависимостью и в первый же час выставят на улице с заявлением на увольнение по собственному. Хаус ловил себя на мысли, что он мазохист. Раз не может уйти сам, пусть переведет Эллисон в другую клинику, она способная — пробьется где угодно, но это идея ему вовсе не импонирует. Чейз влюбленный дурак, и последует за ней хоть в другой штат, и они вместе заживут счастливо где-то в Аризоне. Грегори же предпочитает каждый день смотреть на них, на их любовь, на то, как они смеются после работы, целуются под дождем возле входных дверей. Смотреть и мучиться, ненавидеть себя еще больше, брать нож и втыкать в больную ногу, и повторять, и повторять, и повторять. Это своего рода наказание. За грязные мысли в ее адрес, за допустимые действия, за мимолетные разговоры и улыбки, за маленькую перебитую искру надежды на то, что у них может выйти. Не может — Хаус знает, но тешить себя этой мыслью становится ритуалом. Чем больше Хаус хочет быть рядом, тем дальше ее отталкивает. Он вертит в руках кубик-рубик, нога неприятно тянет, а он все смотрит на настенные часы в серой оправе. Хаус никогда не думал, что час — это настолько долго. Короткая стрелка слишком медленно двигается. Переваливает за четыре дня, пять и как только останавливается практически на шести, он подрывается с места. Без пяти минут, можно уходить домой. Кидает не собранный кубик-рубик в мусорный банк. Больше никаких головоломок, никаких интриг и задач. Хватает куртку, вставляет маленький серебряный ключ в скважину и только с третьего раза закрывает кабинет. Идет по длинному коридору в гробовой тишине, и впервые она его бесит. Нет привычного гула людей, криков мелких засранцев, звука блюющих прямо на чистый пол стариков. И это заставляет мысли работать усерднее, думать, анализировать, чего Хаус так отчаянно пытается избежать. Останавливается возле громоздкой лестницы. Замечает, как Чейз идет рядом с Эллисон, заливаясь смехом и смотрит на нее так, что желудок скручивает ознобом, держит за тонкую кисть, крепко сжимая. Хаус начинает злиться. Он не может позволить себе этого, вот так на нее смотреть в открытую, не может подойти и взять за руку, не может стоять так близко и видеть счастливую улыбку на женском лице. Хочется отвернуться и забыть, но Грегори заставляет себя смотреть. Потому что однажды Кэмерон поймет, что ее чувства не настоящие, и действительно влюбится. В какого-нибудь смазливого и неприметного парнишку-пожарного и родит ему пятнадцать детей, будет варить любимый суп и стирать носки после ночной смены. И тогда ему будет запрещено даже думать о ней. Чейз говорит про кино, боевик, и хвалит, как только может. Он улыбается, как идиот, и наклоняется вперед, прикрывает веки и почти касается своими губами ее. — Кэмерон. Хаус ненавидит себя за эту слабость. — Доктор Хаус? — она удивляется, когда он подходит к ним, и отпускает мужскую руку. — Можно тебя на пару слов? Она оборачивается на Чейза, потом снова смотрит на подошедшего мужчину и слегка кивает. — Подожди меня возле машины, — просит, когда Роберт недовольно ведет ртом, но все равно соглашается, — Я скоро подойду. Хлопает парадная дверь и они остаются наедине в этом огромном холле. Хаус мнется с ноги на ногу, нервничает, и сам удивляется, когда успел так распоясаться. Стоило только слегка приспустить поводок, ослабить хватку петли на шее, как появляется нервозность и переживания. — Хорошо выглядишь, — замечает, лишь бы скрасить неловкое молчание. Она и вправду была прекрасна. Как богиня, сошедшая прямиком с небес, излучая такое теплое и чистое свечение, что даже самые потерянные шли на этот свет. Кудри спадали с плеч красивыми локонами, а приталенное платье подчеркивало идеальные изгибы фигуры. Хаус готов вырезать ножницами собственные глаза, лишь бы увидеть еще раз. — Спасибо, — благодарит спокойным тоном, — У нас с Чейзом свидание. — А мой ребенок тоже в этом участвует? Эллисон расстроенно смотрит и жмет плечами. — Если вы подошли сказать это, то лучше не надо. — Как там симулянтка? — Резко выздоровела, как вы и говорили, — рассказывает, — Родители не знают, что делать. — Я снова оказался прав. — Я не сомневалась. Но если вы хотите обсудить работу и пациентов, то завтра… — Да. — Что да? — Да. Ты мне нравишься. Он закрывает глаза, потому что меньше всего хочет видеть выражение женского лица, не хочет видеть, как она надменно рассмеется над ним, скажет, что, мол, «ты действительно думал, что я серьезно?» и это было бы чертовски правильно. Он не должен говорить этого сейчас, как только она налаживает свою жизнь и идет на свидание с хорошим парнем. Хаус снова сделал по-своему. Не захотел делить и поступил, как самый эгоистичный человек на планете. У него будет вся жизнь, оставшаяся и ущербная, чтобы жалеть об этом решении, чтобы ненавидеть себя и презирать еще сильнее, чем обычно. Кэмерон слишком часто моргает длинными ресницами, хлопает и не понимает. Она пытается выдавить из себя хоть что-то адекватное, но мысли путаются хуже, чем следы ведущие в никуда. Все выглядит, как дешевый розыгрыш. — Вы серьезно? — Нет, — Хаус не понимает ее реакцию и практически сразу жалеет о содеянном, — Я пошутил. Мне пора. Он разворачивается, чтобы уйти, как чувствует теплую ладонь на своем локте. — Стойте, — Эллисон выглядит ошаломленной и каждое слово слышит через пелену в ушах, словно она под водой, — Я… Вы мне тоже. — Я знаю, — отвечает так, будто она сморозила какую-то чушь, — Я не обещаю тебе счастливую жизнь, и ты должна это понимать. Я буду напиваться и бить тебя. Изменять, жить на работе, и я не брошу викодин, — на последних слов он делает особое ударение, намекая, что последний пункт не терпит возражений. Хаус уверен, он запугал ее достойно, вот через секунду она развернется на своих каблуках и пошагает прочь. Он хочет, чтобы она ушла — потому что сам не может. — Ты еще здесь? — он недоверчиво щурит глаза. — Да, я здесь, — на женских устах расцветает улыбка, — И не собираюсь никуда уходить. — А я надеялся. — Грегори. Она делает первый шаг к нему, оказываясь в опасной близости. Приподнимается на носочки, потому что разница в росте очень ощутима и тянется. Губы оставляют ожог, который будет болеть всю жизнь. Это больше, чем простой поцелуй — это слияние двух покалеченных душ, что наконец-то нашли его. Покой.