Пока ты смотришь в бездну

Драйдер был странным созданием — пугающим, исковерканным, проклятым, но до тех пор, пока его фанатизм вынуждал его помогать им, Шэдоухарт готова была мириться с его присутствием. В конце концов, она прекрасно умела находить компромиссы — живая, здоровая и как прежде невыносимая Лаэзель служила тому подтверждением. И хотя сама Шэдоухарт милостью Шар меньше подвержена Теневому Проклятью, чем ее спутники, она не так глупа, чтобы отказываться в этих землях хоть от какой-то защиты. Так что он нес свое огромное тело среди них, бесшумно ступая в пыли острыми лапами, то и дело по-звериному дергая усыпанной глазами головой в ответ на мнимую или истинную угрозу и постоянно обращаясь к Абсолют в молитвах. Это бесило. Но опять же, после Лаэзель это даже нельзя было назвать испытанием. Когда они наткнулись на группу арфистов, которых с аппетитом поедала местная магическая фауна, Шэдоухарт планировала просто постоять и подождать, пока все не закончится. Слава Богине, пара внушительных затрещин от гитиянки давно отучила Уилла бросаться спасать первых встречных, не посоветовавшись с остальными. Или что она там с ним за лагерем делала? Остановившись на уступе, Шэдоухарт подала знак остальным, и Лаэзель опустилась на одно колено чуть впереди, словно гончая в выжидательной позе, подмечая каждую деталь, готовясь при необходимости вступить в бой. Но при всей своей любви к сражениями, она тоже прекрасно понимала, что в данных обстоятельствах лучшая битва — та, которой не было. Так что когда потрескивающий огненный шар пролетел между ними обеими и врезался в сотканные из теней тела, разметав их в стороны и дав арфистам несколько лишних секунд на побег, никто не ожидал этого. — Ткчак-и! — выругалась Лаэзель и схватилась за двуручник. — Ты не умрешь своей смертью, Гейл из Уотердипа, — согласилась Шэдоухарт и развела руки, призывая духовных стражей. — Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — отозвался он, и в его руках заплясали молнии. Тени не могли приблизиться к свету фонаря, но, по-видимому, не были лишены зачатков интеллекта. Повалив самых нерасторопных арфистов и захватив их тела, они вскинули арбалеты и стали стрелять в драйдера. По большому противнику попасть всегда легче. Битва могла бы закончиться быстрее, если бы они знали, с чем имеют дело. Но Гейл слишком поздно понял, что молнии работают не так хорошо, как огонь, а Шэдоухарт не узнала о том, что следовало призывать светлых духов, а не темных, пока не подошла к теням вплотную. Это было логично — призвать свет для борьбы с тьмой, но в последнее время ей причиняло боль все, что о нем напоминало. И она ошиблась. Кто не ошибался, так это Уилл, который встретил первые же три тени шестью зарядами огня, а потом повторил залп дважды. К сожалению, его энтузиазм иссяк довольно быстро. Шэдоухарт подозревала, что в лагере никогда не было споров на тему, кто круче, колдуны или волшебники, именно по этой причине: достаточно предъявить количество заклинаний и спор будет окончен. К тому моменту, как Лаэзель взмахнула мечом, разрубив последнего одержимого, стало ясно, что прямо сейчас продолжить путь они не смогут. Драйдер лежал на земле, пронзенный стрелами, и дышал с хрипами, но все еще крепко держал чертов фонарь. Шэдоухарт чувствовала, как иссушающее касание одной из теней все еще вытягивает из нее жизнь, а Уилл сползал спиной по скале, серый от усталости. — Этому Клинку нужен отдых, — он поднял палец вверх и улыбнулся обескровленными губами. Гейл подошел к нему, протянул флагу и проворчал что-то о том, что все колдуны хотят только одного и это отвратительно. — Боль, Ваше Величество… — чуть слышно бормотал драйдер, открывая и закрывая неестественное количество глаз в совершенно хаотичном порядке, из его легких доносилось бульканье, — осмелюсь ли умолять вас ее окончить… или я должен… ее принять? Шэдоухарт остановилась напротив него, вливая целительную силу в собственные раны. Стоит ли это существо того, чтобы тратить на него заклинания? — Я могу понести эту вещь, — проговорила Лаэзель откуда-то из-за ее спины. — Сражаться тоже ею будешь? — Чк! — выплюнула она. — Я сторожу. Вы отдыхаете. Лаэзель ушла, чтобы снова взобраться на утес и следить за окрестностями, а Шэдоухарт опустилась на колени рядом с раненым. Ей уже было ясно, что просто выдернуть стрелы не получится, их придется проталкивать, и если эта махина начнет брыкаться, проще будет его просто добить. Она положила руку ему на плечо и вздрогнула, когда драйдер широко распахнул все свои глаза разом. — Я могу помочь, но будет больно, — пояснила она. — Нам всегда больно, — прошипел он и стиснул древко посоха сильнее, — но мы должны жить. Ее Величество… мы нужны ей. Шэдоухарт даже немного позавидовала такой убежденности, она сама далеко не всегда была уверена, что нужна Шар, гораздо чаще ей казалось, что она блуждает во тьме вместо того, чтобы жить и дышать ею, как положено детям Госпожи Потерь. Насколько проще ей было бы выносить боль от своей собственной раны, если бы она верила своей госпоже так же слепо. — Отпусти это, — она кивнула на посох. — Мы не можем. — Будет катастрофой случайно повредить его. Он так и не разжал побелевшие от напряжения и нехватки крови пальцы, и, вздохнув, Шэдоухарт мысленно коснулась личинки. Она пожалела об этом немедленно и по очень многим причинам. Ориентироваться в разуме, разбитом на осколки, поначалу было так трудно, что кружилась голова: кругом мчались лица, живых и мертвых, сотни людей, которых он провел через проклятые земли, сотни людей, которых убил, не пропустив туда. Тьма и пепел проклятых земель, холодный свет фонаря, нерушимый, вечный, как власть Абсолют, боль, одиночество, страх и теплая рука, лежащая у него на плече. Видения ветвились и множились, как отражения в разбитом зеркале: он видел, как Шэдоухарт исцеляет его этой рукой, видел, как отдергивает ее с отвращением, как ласкает его осторожно и как погружает пальцы в раны, как разрывает их и он кричит в агонии, но даже мысли не появляется ей помешать. Сглотнув, она подняла застывшую ладонь и заметила, как он перестал дышать, а затем опустила ее снова и провела по плечу сверху вниз. — Отпусти, — повторила она. Казалось, это не возымело никакого эффекта, но как только Шэдоухарт вздохнула, приняв поражение, и подняла ладонь, его пальцы тут же разжались, а дыхание стало частым и поверхностным. Она подхватила посох и поставила его к уступу, чтобы он освещал маленький лагерь, как прежде. Драйдер не кричал, пока она проталкивала стрелы через все его тело, чтобы обломать наконечники с другой стороны и наконец вытащить. Черная кровь лилась у него из носа, он сглатывал ее и молчал. И не отрываясь смотрел на нее этими странными паучьими глазами, всеми сразу, черт бы его побрал. Когда все стрелы были вынуты, Шэдоухарт с облегчением вздохнула и принялась закрывать раны. И хотя в этом не было больше никакой необходимости, использовала личинку снова. Если бы кто-то спросил, она бы немедленно ответила, что хочет быть уверена, что драйдер не выкинет что-нибудь неожиданное, но на самом деле, — и в этом было бы гораздо сложнее признаться, — она хотела снова увидеть свои бесчисленные отражения в этом странном разуме. Какие-то из них были жестоки, какие-то равнодушны, какие-то нежны и великодушны, но все они ему нравились. И он дрожал, когда она к нему прикасалась, даже если не знал, какая из них настоящая и принесет ли следующее мгновение облегчение или боль… И ему было все равно. Шэдоухарт проводила руками по телу, липкому от крови, пота и грязи, плавая между брезгливостью и странной привязанностью к тому, какой он ее видит, пока картины не изменились настолько, что это трудно стало не замечать. Чем меньше боли он испытывал, тем сильнее росло удовольствие, тем ярче оно отражалось в осколках разбитого разума, тем больнее прижигалось стыдом и тем быстрее расцветало снова. Он видел свое искореженное тело рядом с ее совершенным: в дикой пляске страсти, и в тихой игре, от которой замирало сердце, и в жестоких путах, позволяющих ей сделать с ним все, что она пожелает, и в мягкой паутине, где он позаботится о ней. Закончив, Шэдоухарт прервала связь, отняла руки и вытерла их о первую попавшуюся тряпку, надеясь, что незаметно, как они дрожат. Десять минут назад она считала его идеальным верующим, истовым и самоотверженным, но он с таким рвением погружался в иллюзии, что даже поводок Абсолют не мог его удержать. Может быть, дело вовсе не в Абсолют. Может быть, он был таким и до того, как с ним случилось все это… Она отошла и развернула свою подстилку. Нужно постараться поспать: следующий переход будет тяжелым для всех, а Лаэзель потребует смену через два часа и ни минутой позже. Шэдоухарт закрыла глаза, но вскоре открыла их снова. Под закрытыми веками она продолжала видеть то, что он сделал бы с ней, если бы она позволила, что она сделала бы с ним, если бы захотела. И судя по отчаянно промокающему прямо сейчас нижнему белью, сомневаться в своих желаниях не приходилось. И почему нет? Это явно не тот мужчина, с которым можно размечтаться провести остаток дней. Он не последует за ней. Она не оскорбит Госпожу Потерь долгой привязанностью. Шорох отвлек ее от мыслей, и, скосив глаза в сторону, она увидела, как драйдер пытается встать на ноги. Он явно старался вести себя тихо, но конечности не слушались, пока наконец одним усилием, отразившимся болью на его лице, он не поднялся. В нерешительности он застыл около посоха и даже протянул к нему руку, но отдернул ее и скрылся в темном лесу так быстро, будто тени ждали его здесь, а не там. Это не… безопасно. Шэдоухарт поднялась на ноги. Уйти сейчас из лагеря будет худшей идеей из возможных. Шэдоухарт обернулась к Лаэзель, которая все еще стояла на страже и полностью разделяла эту точку зрения. Гитиянки закатила глаза и щелкнула пальцами: она знала, что жрица богини Тьмы может призывать свой собственный Свет. Шэдоухарт поморщилась и покинула лагерь. Журчание воды привело ее к небольшому роднику, который, очевидно, не был отравлен проклятием, потому что драйдер сидел около воды и с остервенением оттирал свои руки. — Что ты делаешь? — спросила Шэдоухарт, только сейчас заметив в его руках ту самую тряпку, которой она вытерлась перед тем, как уйти. Он замер на мгновение, будто застигнутый за чем-то предосудительным, а затем с усилием провел тряпкой по шее. — Мы будем приятны на ощупь, когда она захочет прикоснуться к нам снова. Шэдоухарт замерла на месте: настала ее очередь пытаться перебороть обжигающий стыд. Эти чертовы личинки работают в обе стороны! Она знала об этом, но недооценила то, насколько ясно драйдер способен мыслить, что было неудивительно, учитывая, какой бардак творится у него в голове! И все же он знал, что она видела все, он знал, что ей понравилось, и он знал, что ей гораздо больше понравилось бы, если бы он был чистым… «К черту все, — подумала она, стягивая плотную кольчугу и бросая ее на землю у тонких паучьих ног, — как будто за последнее время со мной случилось недостаточно странных вещей, чтобы уже привыкнуть…» — Как тебя зовут? — опускаясь перед ним на колени, спросила она. Драйдер рассеянно моргнул и в замешательстве отвел глаза: то ли не понял вопроса, то ли не слишком рассчитывал на что-то… личное. Шэдоухарт взяла его за руку и, сглотнув, он поднял на нее глаза. — Это Карнисс, госпожа, — проговорил он, свободной рукой осторожно прикасаясь к солнечному сплетению. И этот простой жест тронул ее гораздо больше, чем должен был. Зачем она вообще спросила? Имя не нужно, чтобы отдавать приказы. — Закрой глаза, Карнисс, — приказала она, и он подчинился, закрыв красные глаза дроу, но паучьи все еще неподвижно и цепко следили за ней, так что пришлось уточнить: — Все. Когда в ее руке вспыхнула сфера дневного света, он болезненно дернулся, но не отступил, только сильнее сжал ее руку, когда она отклонилась в сторону, чтобы опустить сферу в воду. Свет потускнел, но зато вода теперь отбрасывала блики и освещала берег на гораздо большем расстоянии. Оставалось только надеяться, что это отпугнет тени, пока они двое будут заняты. Карнисс сидел смирно с закрытыми глазами, как она и приказала ему, но стоило только склониться к нему и поцеловать, как стало ясно, насколько это спокойствие обманчиво. Он схватил ее и прижал к себе так быстро и сильно, что это едва не выбило воздух из ее легких, но как только убедился, что она не собирается сбежать, движения снова стали плавными. Он испустил длинный дрожащий вздох, когда она чуть прикусила его губу и заставила приоткрыть рот, и застонал, когда языки сплелись в жарком танце. Он оторвался только для того, чтоб расстегнуть на ней рубашку и прикоснуться губами к горячей груди. Карнисс так и не открыл глаз, и, скинув рубашку с ее плеч, он вслепую шарил руками по ее поясу до тех пор, пока Шэдоухарт сама не стянула брюки. — Ты можешь посмотреть на меня, — выдохнула она. И когда он открыл глаза и его лицо приняло выражение какого-то болезненного благоговения, Шэдоухарт уже готова была вторгнуться в его разум снова, просто чтобы попытаться понять, но он подался вперед, заставил ее лечь спиной на сброшенную одежду, опустил голову между ее ног, и она забыла обо всем, что собиралась сделать. Прикосновения длинного прохладного языка заставляли ее вздрагивать и стискивать пальцами измятую одежду под ней. С утробным рычанием, не отрывая от нее жаждущего рта, он погрузил в нее пальцы, и не осталось сомнений, что он собирается заставить ее кончить, едва начав. Бороться с этим не было ни сил, ни смысла, и, протянув к нему руку, она зарылась пальцами в его спутанные волосы, направляя движения и все сильнее прогибаясь в спине до тех пор, пока протяжный стон не сорвался с ее губ и она не расслабилась. Нависая над ней, он продолжал покрывать ее тело влажными поцелуями — бедра, живот, все еще вздымающуюся грудь. С трудом сфокусировав на нем взгляд, она поймала его за подбородок и поцеловала снова, все еще чувствуя отголоски вкуса собственного мускуса. Карнисс подхватил ее на руки и поднял в воздух, заставив обвить руки вокруг его шеи, а ноги — вокруг талии, усадив на свои передние ноги. Она чувствовала, как под его ребрами бешено колотилось сердце. Опустив взгляд на то, что упирается теперь ей в живот, Шэдоухарт вскинула брови. Он был огромным, черт возьми! Крупный, перевитый черными венами член с налитой кровью бордовой головкой раздвигал щитки хитина там, где тело темного эльфа соединялось с паучьим… Карнисс, очевидно, истолковал ее удивление по-своему, он резко втянул в себя воздух и заставил ее поднять голову. — Мы можем ласкать ее ртом, руками, нам не нужно быть внутри, пусть она только прикасается к нам, — заговорил он, и голос показался еще более хриплым, чем обычно. — Пусть только не отпускает нас. Пользуясь тем, что он все еще крепко держит ее, она склонила голову и поцеловала его в шею, а затем еще и еще раз, чувствуя, как по его телу снова и снова проходит дрожь. — Но я хочу, чтобы ты был внутри, — Шэдоухарт обвела языком раковину его уха и чуть прикусила его. — Мы причиним ей боль, — выпалил он со срывающимся вздохом и прижал к себе сильнее, так что это действительно причинило боль. — Она возненавидит нас, она покинет нас… слишком скоро. Некогда было рассказывать ему о ее долгих и продуктивных отношениях с болью на протяжении всей жизни, а о межконфессиональных связях со жрецом Ловиатар и вовсе не стоило. Так что она просто сделала небольшое усилие, приподнявшись и поймав его член рукой, а затем опустилась на него совсем немного, ровно настолько, насколько смогла. При всем желании она не сможет играть в эту игру в одиночку. В первый момент он покачнулся, из его груди вырвался болезненный стон, и Карнисс вцепился в ее талию. — Верь мне, — зашептала она, и тьма в ее сердце отдавалась эхом. — Я хочу тебя, боль не заставит меня уйти. Он позволил ей опуститься на него еще немного и явно собирался позволить ей привыкнуть, но в его поврежденном разуме неоткуда было взяться силам и терпению, и развернувшись к обломку скалы у воды, он прижал ее спиной к холодным камням и с рычанием вошел глубже. Шэдоухарт вскрикнула и вцепилась ногтями в его плечи, но вместо того, чтобы хотя бы оставить царапины, они просто проскрежетали по твердому хитину. — Она обещала, — хрипел он ей на ухо, вколачиваясь сильнее, — обещала нам… С каждым толчком он растягивал ее сильнее, боль сливалась с удовольствием, и Шэдоухарт поняла, что кричит, только когда услышала над самым ухом: — Ей нужно вести себя тише, ее люди не любят нас. Пристыженная, она прикусила губу. Кому из них в итоге отказывает разум? Толчки становились размереннее, но не слабее, влажные беспорядочные поцелуи Карнисса превратились в укусы, слабые и короткие, но болезненные и острые. Останутся шрамы. От всего, что важно, они остаются. И чтобы хоть как-то отвлечь себя от созревающей внутри болезненной нежности, которой она не могла себе позволить, Шэдоухарт нырнула в его разум, как в темную и сырую, но безопасную нору. Она ошиблась примерно во всем. Для него этот лес не был темным, вода под ногами искрилась так сильно, что ослепила бы его, если бы он не смотрел на что-то гораздо более прекрасное. Ее бледное тело для него было средоточием переливающегося света, удовольствия, жизни. Поймав за хвост одно из тысячи его мелких желаний, она подняла руку и притянула к себе его лицо, чтобы поцеловать снова, и его разум взорвался такой волной благодарности и счастья, что она почувствовала, как даже эхо этих чувств, доставленных личинкой, сметает ее самоконтроль. Спину выгнуло дугой, крик вырвался из горла, перед глазами был только слепящий белый свет. А потом они снова погрузились во тьму. Шэдоухарт слышала его горячее тяжелое дыхание, чувствовала тело, влажное от воды и пота, и не могла отделаться от ощущения, что сделала что-то… неправильное. Она не смогла удержать концентрацию на заклинании, потерявшись в удовольствии, но дело не в этом. — Хочешь, я верну свет? — дрожащим голосом спросила она, но он только покачал головой, не отрывая горячий лоб от ее плеча. Больше Карнисс не сказал ни слова. Он осторожно опустил ее на землю, помог ей привести себя в порядок. Но обмывая ее от следов собственной страсти и надевая на нее ее прежнюю одежду, он походил скорее на свершающего похоронный обряд, чем на любовника. И у нее не хватило смелости прикоснуться к этой печали.

***

По дороге к гостинице «Последний свет» ей почти удалось убедить себя в том, что она все сделала правильно. Скорбь — это дар, показывающий насколько тщетны чувства. Она выжжет их дотла и схлынет, как волна, оставив лишь свободу. Так учит Шар. Но Карнисс не учился забывать вместе с ней, у него не было и никогда не будет этой милости. Наверное поэтому всю дорогу она не могла к нему обернуться. Когда ее друзья прибавили шаг, обнадеженные скорым отдыхом и безопасностью за завесой лунного света, она, напротив, шаг замедлила. — Мы больше не нужны ей, мы знаем, — раздалось за ее спиной, когда она все еще не могла обернуться. — Мы вернемся на тропу. Ее Величество ждет. Спустя два тяжелых удара сердца, она обернулась, ожидая увидеть его спину, но он все еще стоял и смотрел на нее, сжимая в руке фонарь. — Шэдоухарт, — выдохнула она. — Мое имя. — Мы будем помнить его.