Аллея спокойствия
19 мая 2024 г. в 15:37
Примечания:
Для атмосферы:
Vanarana(Night)
– На Астральной площади сегодня дают представление? – Сеченов стоит посреди стеклянного моста, соединяющего два высотных здания. Изначалий, топтавшийся рядом, кивает. Они вместе смотрят на звездное небо, простирающееся над городом. Сегодняшнее прибытие профессора являлось двадцать первым по счету.
Дмитрий отпивает вина из бокала, который до этого крутил в руке. Всё же в Эвтюмии этот напиток казался вкуснее собратьев из реального мира. Возможно дело было в воображении мужчины, любившего продукт творения виноделов, а возможно и в природе самого ирреального мира, где вкус пищи казался ярче и приятнее. Каждое погружение в город профессор начинал с прогулки в сопровождении робота, причем место променада всегда выбирал Изначалий, отвечающий Сеченову на вопрос о том, куда они отправятся. И профессор никогда не был против выбора существа, всё же каждое место в Эвтюмии было по-своему уникальным и красивым.
Во время прогулки Дмитрий делился с роботом новостями из реального мира. Несмотря на то, что Изначалий мог заглядывать в реальный мир и наблюдать в течение короткого времени за происходящим там, он этого не делал. Ему нравилось узнавать о людях и реальном мире из уст создателя. После прогулки Сеченов занимался исследованиями города, будь-то того, как функционируют нынешние «призраки», или в чем здесь, в Эвтюмии, проявляются его эмоции. Каждое погружение Дмитрия проходило словно по одному и тому же сценарию: прогулка с Изначалием и беседа с новостями о реальном мире, исследования, прощание с роботом. И сам спутник профессора привык к такому, Изначалий считал подобный порядок действий мужчины чем-то привычным. Прогулки совершались по разным местам, новости всегда отличались, как и напитки, которые друзья распивали во время своих бесед. Благодаря наличию в себе предпочтений профессора робот любил пить всё то же, что и Сеченов, например, чай, вино или крепкий кофе.
Отсутствие губ и рта не мешало роботу наслаждаться распитием напитков с Дмитрием, всё-таки в Эвтюмии были свои законы существования и протекания процессов, в отличие от реального мира. Изначалий первое время сам удивлялся тому, как он может пить жидкости и ощущать их вкус. Когда робот подносил сосуд с жидкостью к нижней части лицевой стороны, то напиток просто впитывался в стекло, а Изначалий ощущал вкусы того, что «пил». Профессор пытался первое время найти объяснение подобному явлению, даже поначалу теории строил о том, что способность пить и ощущать вкусы у робота является проявлением его сходства с живым человеком, который его создал.
Сам же робот настаивал на более простом объяснении свойств своего тела. Возможно, Сеченов на этапе сотворения своего спутника захотел, чтобы тот был похож на человека некоторыми свойствами, например ощущать боль, эмоции или вкус, а сейчас мужчина просто не помнил этого. Ученый же согласился, он решил отложить разгадку этого явления, решив, что способность Изначалия была проявлением свойств ирреального мира. Да и самого робота это не особо заботило, для него было главным, что он мог наслаждаться распитием разных напитков подобно создателю.
– О да, Дима, сегодня призраки из того квартала дают спектакль, кажется в его основе комедия Шекспира о строптивой девице, сходим? – робот держит в руках чашку с чаем и блюдце, делает пару глотков и поворачивает голову в сторону Сеченова.
Фигура мужчины выделялась на фоне огромных зданий, сияющих за стеклом моста сотнями огней. Изначалий рассматривает создателя, облик которого, как он сам думал, стал давно привычным для робота, но каждый раз, когда ученый вновь появлялся в Эвтюмии, её житель умудрялся находить в одежде и украшениях Дмитрия новые детали, которых раньше не замечал.
Его создатель был одет в белые брюки, заправленные в высокие бежевые сапоги, украшенные коричневыми ремнями. С брюк золотыми дугами свисали две тонкие цепи, закрепленные на светло-коричневом ремне из кожи. Тело Сеченова покрывала рубашка, которая, за исключением воротника и грудной части, была почти не видна под жилетом такого же цвета. Безрукавка хозяина была расшита золотыми нитями, образующими на белой ткани узоры, похожие на геральдические лилии, форму которых имели и золотые пуговицы, на которые жилетка была застегнута.
Сверху создатель носил белый фрак, который, как и жилетка был расшит золотом, оно переплеталось, его тонкие ниточки образовывали причудливые рисунки на лацканах, рукавах, спине и бортах. Казалось, что неведомые цветы из золота отпечатались на одежде Сеченова, образовав тем самым странные узоры.
Голову ученого венчал бежевый цилиндр, который был украшен часами, закрепленными на четырех золотых ремнях, обвивающих головной убор. Небольшие часы имели разные формы: круглые, квадратные, треугольные. Механизмы чередовались с бронзовыми шестеренками и серебряными стрелками от часов, которые больше напоминали лезвия ножниц.
Руки Дмитрия покрывали железные перчатки из белого золота, пальцы которых оканчивались коготками. Удивительным для Изначалия во образе Сеченова был хвост, который сейчас чуть покачивался. Он состоял из прозрачных кристальных позвонков, а его длина доходила до щиколотки. Необычная часть тела заканчивалась кристальным шипом.
Но самой необычной и запоминающейся частью находящегося в Эвтюмии Сеченова были крылья. Подобно хвосту они состояли из прозрачных кристальных костей. Сейчас они были сложены, концы самых длинных косточек едва касались пола, крылья сверкали в свете фонаря, чуть шевелились и напоминали роботу ветви деревьев, растущих на Изумрудной набережной. Такие же кристаллы с гранями, сверкающие в свете. Они наравне с хвостом делали Сеченова похожим на существо, выведшее из книги о магических созданиях, которые маскировались под людей, но при этом сохраняли свои черты, которые не могло спрятать колдовство.
Творец, исследователь и тихий хозяин города вечной ночи, он велик и прекрасен. Человек, открывший советскому народу эпоху вечного процветания и великих достижений. Он был воплощением людской гениальности и рвения, он ничего не боится, не было такой силы, способной ему помешать. Именно таким и видел Изначалий своего создателя. Сеченов был не просто другом и родным существом для обитателя Эвтюмии.
В мировоззрении робота Дмитрий был гением, способным бросить вызов силам самой природы и законам физики, а возможно и законам мира, где они сейчас находились.
– Не хочу, пойдем на Аллею Сирен, там тихо и я слышал, что она пополнилась новыми скульптурами, – Дмитрий поворачивается, бокал в его руке исчезает во вспышке яркого света, а крылья чуть опускаются.
– О, вы не настроены слушать представление, Дирижер? – робот усмехается, делая акцент на последнем слове, он будто бы давит, выделяя его из своей фразы.
– Прошу тебя, не называй меня так, хватает того, что призраки и камердинеры произносят это слово при виде меня. Оно начинает немного раздражать, – мужчина поправляет шляпу, от чего робот замечает резкий контраст между золотом перчатки и пепельно-серой кожей лица создателя.
В этом мире менялась не только одежда Дмитрия, но и его внешность. Кроме крыльев и хвоста ученый отличался от себя из реального мира серым цветом кожи, заостренным ушами, больше напоминающими те, что имеют эльфы из сказок, а также черными волосами, которые выглядывали из-под шляпы. В довершение ко всему глаза Сеченова в этом странном мире светились голубым светом, который скрывал радужку и зрачок. Единственное, что не менялось в мужчине при попадании в Эвтюмию – это лицо, оно выглядело также, как и в реальном мире, а также усы с бородой, которые только чернели подобно волосам.
Изначалий ничего не отвечает, он лишь следует за другом в лифт, который спускает их на первый этаж огромного небоскреба. Дирижер. Имя, которое закрепилось за Сеченовым с его обликом здесь, в царстве Эвтюмии. Изначально академик не знал, как именно данный мир изменит его и какими свойствами наделит. Ученый рассчитывал находиться в городе и изучать его в своем обычном обличии, ну или хотя бы в форме хирурга. Однако, впервые оказавшись в Эвтюмии и увидев, во что его превратили этот мир и собственное восприятие, Сеченов понял, что лучшим решением будет идентифицировать себя в городе от того человека, которым он был в реальности, тем самым четко обозначить границы, как между внешним видом, так и между возможностями, поведением и настроением.
Существо в парадном костюме с крыльями и хвостом из кристаллов никак не могло зваться Дмитрием Сеченовым. Оно умело многое. В ходе своих исследований этого странного мира мужчина понял, что он может буквально воздействовать на город, менять местами объекты, например здания, а также брать под контроль обитающих здесь призраков, по сути воплощения своих же воспоминаний. Странная способность, управлять жителями города, буквально мочь заставлять их делать всё, что угодно.
Также мужчина понял, что здесь он может свободно перемещаться по городу без использования транспортной сети, поездов, которые соединяли кварталы между собой. И инструментом перемещения были его крылья. Да, здесь ученый мог летать в прямом смысле этого слова. Несмотря на то, что крылья состояли из кристаллов, имеющих форму кости, они могли двигаться. Совершая взмахи, академик мог менять высоту и парить над высотными зданиям. Здесь, в Эвтюмии законы физики явно были другими. Сеченов не раз пытался понять, как он может преодолевать местную гравитацию, но впоследствии решил, что причина этому просто особые законы этого мира, которые не имеют сходства с реальными.
Но самой поразительной способностью Дмитрия, которую он открыл в ходе изучения этого странного города и себя в нем, оказалось сотворение любых предметов. Как понял ученый в дальнейшем, здесь он мог создавать абсолютно любой объект с помощью силы своего воображения. Мужчине достаточно было закрыть глаза, подробно представить желаемое, словами его описать и вытянуть руки. И вот из нитей фиолетового света, идущих прямо из закованных в золото пальцев, формировался объект. Вначале это было просто фиолетовый свет, имеющий форму желаемого, постепенно свечение сходило, обнажая созданный предмет.
Уникальная и в то же время опасная способность, с которой стоило быть осторожной. Так решил Сеченов, когда сотворил таким образом Изначалия. Ей не следовало злоупотреблять, чтобы не нарушить баланс и законы царства Эвтюмии. Все же несмотря на свою страсть к исследованиям, Дмитрий понимал, что нужно соблюдать осторожность, особенно в мире, где царили свои законы и который был связан с его же разумом. Сила, способная создать всё, что угодно, в городе ее следовало использовать лишь в редких случаях.
Называться в этом мире своим именем мужчина не мог. Нет, Дмитрий Сеченов не умел всего того, что могло делать существо, которым академик становился при попадании в город. Идентифицируя себя в Эвтюмии от себя из реального мира, Дмитрий решил сменить имя. Всё же так граница между личностями одного человека из разных миров становилась более чёткой. В Эвтюмии мужчина назвался словом, которое даже не было именем, оно означало профессию, схожей с одной из способностей мужчины в городе. Крылатая личность в белом фраке, расшитом золотом, называла себя Дирижёром.
Дирижер, который вместо оркестра управляет потоками силы созидания в этом городе. Дирижер, являющийся самым важным и сильным существом этого странного оркестра города, где никогда не светит солнца. Дирижер, который мог контролировать любого призрака в этом мире. Скромное имя, но в то же время подчеркивающее все могущество существа в цилиндре с часами.
Лишь для одного жителя города Дирижер все также оставался Димой. Изначалию было позволено называть скромного, но при этом могущественного хозяина его именем из реального мира. И ведь самого мужчину грело это обращение робота здесь, среди призраков с ограниченным словарным запасом, различная форма имени академика, звучащая от его создания, напоминала о Сергее, родном мире и том, что академик имел значение для Изначалия, как друг, родное создание и тот, кто дал ему подобие жизни.
– Ладно, ладно, Дима, пошли на аллею. Ты прав, местные камердинеры создали две поистине удивительные скульптуры, – робот выставляет руки в мирном жесте, чуть склоняя голову, набок, – и все же, все кроме меня называют тебя Дирижером, а я именем человека, почему так?
– С чего вдруг такой вопрос, Изначалий? – Сеченов поправляет сползший на глаза цилиндр.
– Любопытство и…так странно. Призраки тебе все: «Дирижер, Дирижер». А я использую твое имя из мира реального, что это за право такое особое, Митенька?
– Призраки не обладают столь развитым интеллектом, к тому же их сложно воспринимать как полноценных собеседников…– Дмитрий выходит из лифта, они с роботом минуют скромно обставленный холл небоскрёба и оказываются на улице.
Ни дуновения. В городе всегда стояла безветренная погода, здесь не было осадков, единственное, что менялось в окружении – состояние звезд на небе. Изредка в Эвтюмии наступал звездопад, которым Изначалий любовался наравне с призраками. Причем он мог начаться совершенно спонтанно, не было ничего, что предвещало бы о начале этого явления.
Падение множества звезд на ночном небе было тем, на что Дирижер любил смотреть также сильно, как на отражение зданий в реке. Во время звездопада они с Изначалием сидели на крыше какого-нибудь здания, пили спиртное и предавались рассуждениям о жизни, науке или том, что придет в их головы.
– Не-а, Дим, не ври, – хитро произносит житель города, следуя за хозяином по освещенному фонарями переулку, который начинался сразу по окончанию улицы, где стояло здание с мостом.
– С чего ты взял, что я тебя обманываю? – Дмитрий останавливается, позволяя роботу поравняться с ним.
– У тебя хвост дергается, когда ты говоришь неправду, я всегда это замечаю, к тому же не стоит врать тому, что является частью твоей личности, ты врешь себе, – робот поворачивает голову, издавая тихий смех.
Сеченов усмехается, продолжая идти, его кристальные крылья чуть вздрагивают, свет фонарей сияет в каждой прозрачной косточке множеством мелких вспышек. Действительно, кому он врал? Существу, имевшему его личность, пускай и со своим особым характером, роботу, который обладал его воспоминаниями и повадками, и умел за секунды определять ложь того, чью сущность он носил в своем хромовом теле.
– Да, врать тебе все равно, что хлестать кнутом море, дорогой мой, – Дирижёр отцепляет трость, закрепленную до этого на ремне брюк, и слегка поворачивает ее в руках. Сделанная из белого мрамора, в котором сверкали голубые прожилки кристаллов азурита, она контрастировала и в то же время сливалась со своим владельцем. Набалдашником трости служил многогранник из голубого кристалла. Икосаэдр, цвет которого гармонировал с прожилками в мраморе, подобно крыльям сверкал в свете уличных фонарей.
Сказать роботу правду всё же стоило. Изначалий был сильно привязан к создателю, любил его подобно родному существу, брату или отцу. Да и житель города скорее всего приятно удивится, услышав правду от Дмитрия.
– Изначалий, ты носишь копию моего сознания, а еще ты родное мне существо, встречаешь меня, когда я здесь оказываюсь, вместе со мной изучаешь этот мир, говоришь со мной и радуешься моим приходам. Здесь, в Эвтюмии, ты мне как сын, ты мой друг, моё эхо в этом городе, – Сеченов вертит трость в руках, проводит по икосаэдру коготком.
– Я не могу представить, чтобы такое существо как ты называло меня Дирижёром, это как-то…чуждо звучит, в контексте наших с тобой отношений. Да и как можно называть того, кто тебя создал и вложил в тебя часть своей личности так? Ты слишком родной для меня, так что для тебя я всегда буду Дмитрием, хороший мой, – мужчина идет, не спеша, так, чтобы робот всегда ровнялся с ним.
Житель города, почесав затылок коготками, кивнул. Его любопытство вновь было удовлетворено создателем. В этот раз робот решает проявить не свою эмоциональность, а сдержанность, которая была присуща Дмитрию. Несмотря на развитие собственного характера, Изначалий нередко проявлял черты поведения своего создателя, например, робот мог во время разговора долго перемешивать чай в чашке или имитировать тем дыхания ученого, жестикулировать аналогично Сеченову.
Сейчас он решил проявить спокойствие, не хотелось нарушать тишину переулка своими вскриками. Изначалий знал о привязанности Дирижёра к нему, ведь Дмитрий почти всегда проявлял её знаки. Он обнимал робота, держал его за хромовую руку подобно тому, как родители держат детей, никогда не кричал, помогал встать, если житель города вдруг падал, а еще доверял. Во время каждого своего визита в город Дмитрий делился с Изначалием своими мыслями и переживаниями, при роботе академик смеялся, грустил, сожалел или радовался.
А еще робот примерно понимал, как именно Сеченов относился к нему. Благодаря имевшимся в нём воспоминаниям академика и знаниям, Изначалий осознавал, что это называется отеческая любовь, чувства родителя к своему ребенку, забота старшего о младшем, тепло, проявляемое не к возлюбленной, а к душе, которая связана с тобой кровными узами. Робот знал, чем отличается родственник от возлюбленного. Да и ученый вел себя с жителем города подобно любящему отцу, хоть и не признавал этого. Сеченов отвечал на любые вопросы, мягко обнимал за железные плечи, улыбался, объяснял сложные вещи понятным языком и, когда Изначалий начинал грустить, развлекал. Шутки, нелепые истории из юности, которые сам робот знал, или просто поглаживания железными пальцами по голове. Забота Дирижёра о своем творении, друге и почти сыне.
В Эвтюмии не существовало угроз или опасностей вроде природных бедствий, но всегда имелась вероятность упасть или, например, угодить под какой-нибудь падающий объект, вроде сломанного фонарного столба. Всё же жизнь в городе текла, хоть и по-своему. И иногда происходили привычные для таких мест вещи. Сгорали лампочки в фонарях, трескались перила мостов, или, к примеру, какой-нибудь призрак мог случайно сломать ограждение цветника своим зонтиком.
Однажды, они гуляли с Дирижером по набережной, где двое камердинеров устанавливали новый фонарный столб. Что именно произошло у них, робот уже забыл, но он отчетливо помнил, как длинная железная конструкция падала на него, угрожая серьезно травмировать. В этот момент создатель резко оттолкнул жителя города и с помощью своих крыльев поймал злосчастный столб, кристальные кости своими острыми кончиками буквально впились в железо, не давая ему падать дальше, оно скрипело, а крылья мужчины тогда затрещали, угрожая сломаться. Вдобавок робот помнил, как столб давил на академика, заставляя того, буквально впечатываться ногами и концом хвоста в асфальт. К счастью, камердинеры быстро натянули тросы, на которых был зафиксирован столб и смогли вернуть его обратно. С тех пор робот понял, что создатель всегда его защитит. Защита, оберегание, еще одно проявление отцовской любви.
Именно поэтому Изначалий спокойно слушал ответ на свой вопрос, сдержанно реагировал на него. И при этом роботу было приятно, что Дмитрий озвучивает свое отношение к нему, отношение, о котором житель города догадывался, но не говорил прямо. Хромовая рука останавливает мужчину легкой хваткой за рукав фрака. Сеченов поворачивает голову, вопросительно смотрит на свое творение и останавливается. Так всегда было, когда по дороге куда-нибудь Изначалий либо в чем-то резко начинал нуждаться, либо хотел задать вопрос.
Но в этот раз не происходит ничего из ожидаемого академиком. Робот подходит к мужчине и обнимает его, когтистая ладошка накрывает шею Дмитрия, вторая ложится на поясницу, выше хвоста, безликая голова жителя города умещается на плечо. Изначалий вздрагивает, несмотря на личность Сеченова внутри, он немного стесняется этих действий, но знает, что так люди показывают свое тепло души, привязанность или отвечают на позитивные эмоции.
– Я люблю тебя, – тихо произносит хромовое существо, слегка бодая лбом плечо Дирижера.
Сеченов подобному не удивляется, почти. Робот уже несколько раз приобнимал его во время прогулок и в целом был довольно тактильным, что никогда не пресекалось мужчиной. Да и сам ученый часто его обнимал, показывая, что в такое действие между ними является нормой. Вот только Изначалий никогда не говорил таких слов. Академик ощущал, как тот вздрогнул, даже немного сжался, словно стесняясь проявлений ответных чувств к своему «родителю». Дирижер опускает закованную в золото ладонь на гладкий затылок и слегка поглаживает, успокаивает робота, а сам в это время еле сдерживается от порывов радости. Его творение, созданное в потустороннем мире, к которому он проявлял тепло и которое ученый полюбил как родного сына, первым озвучило это.
Дмитрий не сомневался, что вместе со своей личностью, он передал Изначалию и свои положительные эмоции, способность любить. Дирижер, наблюдая за роботом, видел, что существо развивает свою собственную личность, сохраняя при этом и черты своего создателя, например, сдержанность, осторожность, мечтательность и теплое отношение к окружающим. Как потом размышлял мужчина, это было обусловлено влиянием самой Эвтюмии и времени, которое они проводили вместе. Изначалий был в глазах Сеченова эдаким «взрослым ребенком», озорным, любопытным, веселым и при этом с его чертами и знаниями.
Мужчина знал, в каком именно контексте робот произносит слова о любви к нему и радуется подобно приемному отцу, который впервые услышал от усыновленного ребенка слова: «Папа, я люблю тебя!». Вот только Изначалий приемным ребенком не был, его создал сам академик в этом мире, поместил свои память и характер, сделал спутником. И это не мешало Дмитрию любить робота также как родного сына, если бы он у него был, или как Сергея, которого он, по сути, заново воспитывал, вытащив с того света.
– Я тебя тоже, мой маленький, – Дирижёр спокойно отвечает, вторая рука опускается на покрытую туникой спину и постукивает по ней пальцами. Они стоят так около пяти минут, слушая дыхание друг друга. Изначалий что-то бормочет про отцов и детей, смеется, а затем отстраняется. Сейчас роботу хорошо, его создатель рядом, знает о том, что его любят. И вот-вот они вместе пойдут смотреть новые скульптуры на Аллее Сирен.
– Пойдем скорее, Дима, там камердинеры такое поставили, тебе точно понравится, – робот вскидывает руки и указывает в сторону ярко освещенной улицы.
– Идем, идем, Изначалий, судя по твоей реакции, что-то очень необычное? – Дирижер отцепляет от пояса трость и берет её в левую руку, правой же он хлопает жителя города по плечу и тепло улыбается.
Робот кивает, и они продолжают свой путь. Переулок заканчивается кованной аркой из серебра, украшенной узорами, напоминающими сплетения лиан. За аркой начинался небольшой парк, в котором росли кристаллические деревья и кусты, которые переливались в свете многочисленных фонарей. Тонкие листики играли своими гранями с желтоватым парковым светом.
Некоторые деревья листьев не имели совсем. Вместо маленьких салатовых и малахитовых кристалликов их коричневые полупрозрачные ветви были покрыты гроздьями острых кристаллов темно-зеленого цвета. Создавалось ощущения, будто бы эти деревья вышли из книги о геометрических фигурах или мире, где все состоит из многоугольников. В центре парка располагалась она, Аллея Сирен.
Это была небольшая территория, вымощенная гранитной брусчаткой, серый цвет которой контрастировал с кристальными деревьями. В центре аллеи стоял фонтан, представляющий собой двух танцующих женщин в хитонах. Каждая из них держала в руке бокал, опущенный вниз, из него лилась вода. Танцовщицы стояли спинами друг к другу, их головы были приподняты, словно они смотрели в ночное небо, левые руки соприкасались, а правые проливали жидкость из бокалов. Женщины стояли посреди чаши с водой, разделенной на четыре дуги пьедесталами, на которых сидели львы. Из пасти этих львов каскадами били струи воды. Вся эта конструкция была сделана из мрамора и подсвечивалась тремя небольшими прожекторами, стоящими рядом.
На аллее стояло шесть несколько лавочек из дерева, цвет которого напоминал Дирижёру черный крепкий кофе, который он часто пил в реальном мире. Их спинки украшали узоры, похожие на виноградные листья. Напротив скамеек находились скульптуры, благодаря которым это место так любил Сеченов. Сделанные из самых разных материалов. Гипсовые, гранитные, бронзовые, яшмовые, или же выполненные из кварца, они стояли на протяжении всей аллеи. Большинство фигур были полупрозрачными, сделанными изо льда, который по странным законам этого города не таял, стекла, кристаллов. Каждая статуя подсвечивалась плоским фонарем, на котором стоял небольшой куб из такого же прозрачного материала.
Периодически цвет свечения менялся, и фигура из желтой превращалась в синюю. Подсветка в некотором смысле играла с материалами статуй, её лучи танцевали в гранях и прозрачности фигур, создавая ощущение того, что внутри изваяния пульсирует некая энергия. Полупрозрачные фигуры изредка разбавлялись каменными или деревянными, некоторые своим цветом сочетались с брусчаткой, что вместе создавало контраст светонепроницаемых различных материалов с полупрозрачным подсвеченным стеклом или кристаллами. Статуи были самыми разными.
Животные, люди, растения, геометрические фигуры и целые сценки, например, одна из ледяных фигур изображала, как водолаз спасает мужчину из пасти кракена. Были на алее и динамичные скульптуры, некоторые вращались на своих кубах, а некоторые парили в воздухе за счет системы магнитной левитации. Вот только механизмов не было видно, они были прекрасно скрыты как в кубах, так и в статуях, которые на них стояли.
Периодически скульптуры на Аллее Сирен менялись благодаря тем, кто ухаживал за этим местом. Дмитрий отмечал смену статуй каждое свое погружение, ведь он всегда ходил сюда с Изначалием. И каждый раз на брусчатке были новые творения, созданные существами, поддерживающими порядок аллеи, как и всего города. Например, неделю назад рядом с аркой, стоял хрустальный лев, застывший в позе нападения, а уже сейчас на его месте находился куб, на котором кружилась гипсовая балерина.
– Сегодня скульптуры вновь поменялись, Дима, я уже со входа это вижу, – спокойно говорит робот, входя на окруженную деревьями местность.
– Камердинеры стараются, как и всегда, ценю их трудолюбие, – Дирижер останавливается, он отдает трость своему спутнику и вытаскивает из кармана штанов стальной портсигар. Подцепив пальцем коричневую сигарету, ученый зажимает ее между зубами и возвращает футляр обратно в брюки.
– Согласен, они обожают свою работу. Эй, создатель, только ты о них вспомнил и вот, – житель города указывает тростью в сторону скамейки, стоявшей в метрах двух от них с академиком.
Сигарета вспыхивает от высеченной щелчком железных когтей искры, и мужчина с удовольствием затягивается. Интонация робота добрая и вместе с тем в его голосе слышен легкий смех. Трость возвращается в руку Дмитрия, и он поворачивает голову в сторону лавочки.
Возле неё стояло существо, имеющее гуманоидную форму и худощавое телосложение. Рост этого обитателя города был не выше метра. Его ноги покрывали холщовые брюки темно-коричневого цвета, заправленные в тяжелые ботинки водолаза черного цвета, которые отражали свет фонарика своими стальными носами. Сверху была надета белая рубашка с коротким рукавом. Руки создания, облаченные в синие длинные резиновые перчатки, держали молоток и постукивали им по перилам лавочки.
Тело существа состояло из горной породы белого цвета, в которой виднелись многочисленные вкрапления зеленого камня. Создавалось ощущение, что некий скульптор искусно вырезал этого обитателя города из куска камня, делая тело максимально похожим на человеческое. Шея, руки, они отличались от человеческих только тем, что состояли из камня. На короткой шее наклонялась круглая голова, которая не имела ни волос, ни лица.
Вместо него в каменном углублении светился большой глаз, состоящий из той же энергии, что и тела призраков. Белок его имел бирюзовый цвет, радужка светилась нежной желтизной, а лиловый зрачок в форме ромба периодически сужался и расширялся. Камердинер, ни на кого не обращая внимания, продолжал увлеченно стучать молотком, давить пальцами на железо.
Эти существа были жителями Эвтюмии, благодаря им город сохранял свою красоту. Камердинеры. Рабочие, следящие за состоянием города, его системами и видом. Неприметные, молчаливые и очень трудолюбивые. Эти человекообразные элементали поддерживали порядок на улицах, чинили освещение, заменяли кристаллы в многочисленных строениях города. Как выяснил Дмитрий за время своих многочисленных исследований этого мира, элементали, в отличие от призраков, обладали собственной примитивной личностью.
Камердинеры умели разговаривать, они проявляли простые эмоции, вроде печали или удивления. Они спокойно реагировали контакт с собой, правда их словарный запас был ограничен. Сеченов, общаясь с этими существами, невольно сравнил их с первоклашками. Камердинеры обладали разными телами, кто-то состоял из земли или льда, а кто-то представлял собой тело, состоящее из огня, при этом этот огонь не причинял вреда окружению и не сжигал одежду элементаля.
Первое время академик не мог понять, как именно эти рабочие города связаны с ним. Если призраки являлись воплощением его воспоминаний, то кем были камердинеры мужчина не смыслил. Со временем, наблюдая за этими существами и спрашивая о них у Изначалия, Дмитрий понял, что рабочие являлись проекцией его старания и рвения, которые мужчина постоянно проявлял в реальном мире. Учитывая то, как элементали тщательно выполняли свою работу и с какой любовью они относились к обязанностям по уходу за городом.
Изначалий, наблюдая за этими созданиями, сделал вывод, что они не любят попадаться на глаза призракам и роботу. Камердинеры были довольно тихими обитателями Эвтюмии, которые предпочитали проводить свое свободное время либо в барах Квартала Лун, либо в технических помещениях станций поезда, соединял все кварталы города. Да и общительными камердинеров нельзя было назвать, они начинали говорить только тогда, когда к ним обращались.
– Хм, обычно они стараются не показываться другим обитателям, – стряхнув пепел, задумчиво произносит дирижер. Держа сигарету меж пальцев, он походит к элементалю и стучит тростью по земле, привлекая его внимание.
Рабочий поднимает голову, его глаз моргает пару раз, а рука убирает молоток в ящик с инструментами, стоящий рядом.
– Что-то с лавочкой? – интересуется Изначалий, протягивая камердинеру руку. Он всегда здоровался с элементалями рукопожатием, показывая тем самым свою дружелюбность.
– Шатается. Починил. Проверил перила. Изначалий, – существо говорит механическим тихим голосом и пожимает хромовую ладонь жителя города затем, увидев академика, кивает ему, — добрый вечер. Дирижёр. Давно не видно было.
– О, так меня, значит знают, – Сеченов усмехается, вновь затягиваясь.
– Вас знают все камердинеры царства Эвтюмии. Вы в городе главный. Приятно вас видеть, – продолжает чеканить элементаль.
– Я такой же житель города, как и вы с призраками, – спокойно произносит академик. Он не терпел подобного обращения и считал себя просто исследователем, таким же обитателем города, как и призраки с Изначалием, пускай и временным. Здесь Сеченов не любил выделяться несмотря на свой облик. Да и не показывал он публично свои силы, используя их по мелочам. Так ученый ощущал себя частью этого мира, это помогало ему понять город, лучше погрузиться в исследования.
– Работа закончена. Мы обновили статуи на Аллее Сирен. Любим вырезать новое. Нам нравится, – камердинер поворачивается и указывает пальцем в сторону ряда скульптур.
– Вы молодцы, приятно видеть ваши старания, – Дирижер улыбается, протягивая руку рабочему, элементаль, кивая, пожимает ладонь в золотой перчатке и берет ящик с инструментами.
– Пора идти. Был рад вас видеть. Дирижёр и Изначалий, – камердинер кланяется академику с его спутником и уходит.
Новые статуи, созданные элементалями, в этот раз в большинстве своем изображали мифических существ. Ледяной пегас, расправивший крылья, нефритовый кентавр, яшмовый цилинь, кристальная кицунэ, которая подсвечивалась розовым. Ну прямо местная выставка легенд.
Дирижер устраивается на краю скамейки, продолжая курить. Из-за своих крыльев Дмитрий не мог нормально облокотиться, даже сложив их. Да и хвост мешался, так что приходилось обвивать его вокруг ноги, чтобы хоть как-то сидеть на скамейке. Робот устраивается рядом и складывает руки замком на коленях. Они с Дмитрием любили проводить время на Аллее Сирен, любуясь скульптурами и попивая вино, которое академик создавал при помощи своих сил. Робот любил задавать вопросы о статуях, о том, кто высечен из камня или льда в этот раз, а также задумывался, смог бы он также, как и камердинеры вырезать нечто подобное.
Сейчас же Изначалий смотрел на кристальную лису, которая сидела на кубе. Её девять хвостов, распустившиеся подобно одному павлиньему сверкали множеством граней, создавая тем самым настоящий танец фонарного света. Робот знал, что это животное из японской мифологии, хитрое и очень умное. Прямо сейчас жителю города захотелось спросить, а похож ли он на эту самую кицунэ? Хвостов не было, зато был ум и хитрость, которую робот перенял у академика, да и интересно ему было, что Сеченов на это скажет.
– Дима, – Изначалий касается ладонью крыла создателя, но тот не реагирует, – Дима? – робот поворачивается и охает. Академик, сидел неподвижно, выронив сигарету, он прикрыл глаза и не реагировал на его голос.
– Дима, Дима, очнись! Митенька! – голос робота растворяется вместе с окружающим мужчину пространством, ему кажется, что кто-то силой вытаскивает ученого из этого мира, вокруг все начинает плыть, растворяться, вскоре окружающее пространство превращается в мутную материю, из которой продолжает звучать крик робота.
Примечания:
Автор не умеет в чувства, простите...