Горечь

      Стоя ночью у стола в своей спальне, освещённой только тусклым светом керосиновой лампы, Гектор держит в руках их семейную фотографию. Матовая фотобумага чуть шуршит под подушечками пальцев, когда они невесомо гладят бумагу. Уставшие глаза цепляют взглядом изображения то его собственного лица, то милой дочурки, но всё время задерживаются на третьем лице.       Его жена Имельда. Сколько воспоминаний лезет в голову, стоит только произнести одно имя.       Гектор помнит их проведенные вместе дни. Помнит их многочисленные прогулки, помнит свои попытки добиться её внимания, помнит рассказы обо всём и вся на свете, красочные рассветы и закаты, чувственные откровения и крепкие объятья.       Помнит, как после этих дней брал в руки блокнот с карандашом. Графит выводил несуразные линии на желтоватой бумаге, пытаясь изобразить различные образы людей, музыкальных инструментов, природы и многого другого.       Помнит, как хотел показать ей свои рисунки. У него было множество попыток нарисовать её портрет, а некоторые из них были даже удачные. Представлял, как бы она смущённо перелистывала страницы, ласково ругаясь в его сторону.       Он помнит, как говорил о ней братьям и как они, ухмыляясь, закатывали глаза. Они были первыми, кому он рассказал о Имельде и хоть эти двое жаловались на огромное количество историй, Гектор знал что им было интересно его слушать.       Он помнит, как рассказал о ней матери. Осторожно, аккуратно подбирая слова, чтобы та не ругалась. Но мать наоборот, была воодушевлена его новостью. А в каком она была восторге под конец разговора! Ей было так радостно от мысли, что её старший сын наконец-то нашёл кого-то столь близкого сердцу.       Он помнит их дуэт на сцене — подруга Имельды не соизволила прийти, а Гектор не мог так несуразно упустить свой шанс. Они оба смотрели в горящие глаза друг друга, сияя улыбками, а в их руках играли гитары. Музыка била по ушам, губы сами произносили слова песни, но его мысли были только о ней. О том, как же восхитительно она выглядела в этом фиолетовом платье, как прекрасно в такт движениям качалась её косичка, как она совмещала игру на инструменте с танцем. И он танцевал тоже, и он не чувствовал тела, и он отдавался воле, — и он был счастлив.       Он помнит, как вернулся домой после всех этих ощущений и сел за холст. Руки сами схватили краски с кистями, взяли палитру и дальше руководили им только чувства. Цвета пестрили на полотне новыми оттенками, толстые кисти сменялись тонкими, неаккуратные мазки пачкали одежду и пол, но как прекрасен был результат!..       И всё было прекрасно, пока он не решил рассказать отцу. Ох, он помнит тот вечер — он собрал всю семью в сборе, пригласил её и познакомил их лично. Он желал благословения на венчание, ведь неделю назад сделал ей предложение руки и сердца.       Как жаль что столь волнительные речи были оборваны твёрдым отказом, а позже вздорным скандалом. Гектор помнит, как кричал на отца, пытаясь доказать ему, что Имельда достойна быть его возлюбленной, что не нужно ему никаких других вариантов, что вообще-то, мнение отца и не учитывается в его выборе партнёра. А ещё помнит как громко захлопнул дверь, когда выходил на улицу.       И не смотря на его такое хамское поведение, матушка и братья продолжали поддерживать его, за что он им безмерно благодарен. После свадьбы они с Имельдой купили дом, в котором должна была начаться их новая жизнь, у них родилась прекрасная дочь, а в доме всегда царило спокойствие и уют, сопровождаемые переливами гитарных струн двух гитар. И это точно стоило ухода из дома, так что Гектор гордо поднимал свой подбородок, на улице проходя мимо отца с Коко на руках.       Вдохновение всё набирало обороты. Появлялось всё больше и больше новых идей, которые он реализовывал и в блокнотах, и на холстах, линии стали ровнее, а цвета интеренее. Были определённые лица, был поток фантазии, пейзажи, мысли, случайно увиденные участки хорошего освещения...       А потом Имельда сообщила о гастролях. О том, что собирается уехать в тур со своей подругой и оставить их на какой-то промежуток времени. И Гектор не стал игнорировать ком в горле и это странное тошнотворное предчувствие в груди.       Они очень сильно поругались. Так, что провожал её поутру Гектор в молчании. На прощание в последний раз поцеловал в губы, перед тем как проводить взглядом уезжающий поезд.       Они писали письма — Гектор извинялся в них за эту глупую ссору не один раз. И вроде бы Имельда писала в ответ что уже не зла на него, что понимает его реакцию, а Гектор извинялся всё равно, пытаясь подавить всё ещё присутствующее чувство в районе сердца. Он читал эти письма Коко — она была так рада их слушать. И Гектор вроде был рад тоже, но писем ему было недостаточно. Он так ждал возвращения Имельды, ждал когда сможет увидеть в письме строки, говорящие о дате её приезда. Он так хотел её обнять, поговорить с ней лично, снова увидеть её. Он вскрывал каждое письмо с такой надеждой!...       А потом письма прекратились. И Гектора это не просто огорчало. Он был напуган, по настоящему напуган. Что случилось? Почему она перестала писать? Он что-то не то сказал в прошлом письме? Она не получила это письмо по каким-то причинам? Она затеяла обиду? Или ей просто не силу стало писать?...       Мысли путались в огромный ком и не собирались распутываться. Гектор рвал свои волосы, царапал плечи, перетирал глаза, покрасневшие он влажности. Он замерзал, находясь в их кровати совершенно один и продолжал ждать.       Пока не осознал, что Имельда больше не напишет им.       Конечно, а как иначе? Что ещё могло произойти с наивной щенячей любовью Гектора? Глупый мальчик думал что его действительно полюбили взаимно, в его первую-то любовь? Да и кого он полюбил, право, свободную девушку-сиротку с волевым характером, которой не место в семейном кругу. Которой предназначено быть среди толпы, среди музыки и света. Следовало догадаться, что так называемый «тур» был лишь предлогом к её уезду.       И что он имеет теперь? Разбитое сердце и пустую грудную клетку, максимум наполненную глубокой обидой и разочарованием. Веки слипаются, но взгляд не отводят от злосчастной девушки на фотографии, усадившей их дочь себе на колени и державшей свободной рукой белоснежную гитару.       Пару резких движений — её лица больше нет, а гитара подогнута назад.       Возможно Коко будет лучше жить без матери.       Потому что Гектор не сможет отпустить свою первую и последнюю любовь — он ненавидит то, что продолжает любить её несмотря на такое ужасное предательство. Что продолжает смотреть в глаза на этом жалком обрывке и считать их такими завораживающими.       Может быть он заслужил такое жестокое обращение — теперь ему уже плевать.       Гектор ложится спать как убитый. И внешне, и внутренне.