requiem (winter)

***

      последние дни февраля чувствуются особенно остро, самым нутром. носом вдыхаешь этот сладковатый запах наступающей весны, перерождения земли скорого: белые, тоненькие и хрупкие как хрусталь первоцветы начинают вылезать из-под земли, солнце греет ласково-ласково, боясь их, да и тебя потревожить. светает рано, птицы поют свои первые песни. плачут по ушедшей зиме. но, это не сейчас. это потом, когда пройдет вереница дней: коротких и тусклых, когда лёд хрустит под ногами, а кости крутит от холода в разные стороны. когда острые плечи дрожат.       город стоит серенький: черные голые кроны вековых деревьев гнёт ветер, вороны на белом сверкающем снеге танцуют, грызутся как собаки за кусок хлеба. сталинки пятиэтажные, кирпичные с мозаикой выложенной времен советского союза: всё о гордости за город говорит, а ныне растворилась она в тумане, будто не было совсем. но душа тех, кто жил тут поколениями цвела как первоцветы и верила. верит искренне в гордость за отчий дом, за улицы их узенькие и невзрачные, за лес непроглядный, что город окружал, за озеро на котором с отцом купались. время, оно скоротечно. пройдет месяц, пройдет и это. и солнце взойдет. пригреет нас как собственных детей, мы у него одни. и помнить надо об этом. несомненно помнить. воздастся нам за вечную память, за утешение, за любовь к солнцу, за принятие зимы. ведь кроме них у нас нет ничего.       и вот, солнце заходит на запад: небо красное-красное, а значит, завтра будет еще холоднее. неспешные шаги по белому снегу раздаются как гром на просёлочной дороге: за ним остаются следы. глубокие и четкие. будь бы он диким животным, за которым следят охотники, его бы непременно заметили и убили. убили дикое животное с взъерошенной серой шерстью на теле, сняли бы его кожу, забрав волчью гордость с собой. последние слезы: горячие, как июльский грибной дождь, очерчивали бы дорожки на его морде. а человек он такой, никогда не знает что будет завтра. и завтра случится. завтра обязательно случится, послезавтра и после-послезавтра, ведь до весны нужно дожить. до неё нужно дотерпеть и дожить, сохранив серую волчью шкуру. совсем неприметную, вкрадчивую, что не привлекает чужой лик. и он искренне рад этому.       выдыхая морозный воздух, смотря как клубится белый пар, поднимаясь ввысь, идёт тихо по заснеженной дороге копейска: смотрит на кровавое зарево в небе, на собственные ноги в сапогах, закутываясь поглубже в шерстяной платок: лицо обжигается, щеки и аккуратный, слегка вздёрнутый нос горят красным. таким же красным, каким было небо. таким же алым как платок на бритой голове, таким как быстрая кровь в жилах и на шёрстке подбитого шальной пулей зверька. и вновь падает небесная белая манна: в воздухе кружились стайки белых мотыльков, приземлялись они на землю, дрожащие деревья, стараясь их согреть. даже снег утешает, вреда не приносит. лежит и искрится такой лохматый и густой, как одеяло. голова сама поднимается вверх, ближе к снегу, навстречу, улыбаясь, щуря свои удовые глаза, и падает на землю, навзничь, перехватывая рабочий школьный дипломат в другую руку: и не больно ничуть, лишь охает, шумно выдыхает пар, щёлкая зубами. земля белая обнимает как ребенка родного и не хочет отпускать. кажется, что на перчатки и платочек трепетно так ложатся крохотные звёздочки, а пороша белая продолжает лететь в лицо, щекоча нос и бледные губы. взгляд удовый вверх бредёт: горят фонари связанные цепью чёрных проводов, смотрят сверху-вниз на маленького человечка без укора. полежит и дальше себе пойдет.       коля проводит пальцами дрожащими в перчатке черной по щеке: белые звёздочки на лице тают, превращаясь в воду. тепло разгорается изнутри… и чувствует что жив, и чувствует что в грудной клетке где-то бьется сердце, и от ощущения этого становится хорошо.

« люби горячо

и рай тебе покажется убогим

на плахе дней лежат твои дороги.

домой. »