У смерти твое лицо

Голос жил во мне всегда. Зычный и приглушенный, доносящийся из глубин небытия. Я и подумать не могла, что у других детей в голове тишина. И никто не стережет их колыбель, напевая на французском, не успокаивает в грозовые ночи сказками о нежити, которая в конце непременно умрет. Захлебнувшись собственной кровью. У голоса было имя — Мари-Жанна Арджент. Просыпаясь, я находила у подножья кровати смятые листы с этими тремя словами. Руки ломило, ведь она ими всю ночь пыталась прорваться сквозь толщу земли: из могильного холода к жизни. Таблетки в симпатичных оранжевых баночках вставали у неё на пути. Тогда я не знала, что она мой предок, что наша семья особенная, мне просто хотелось познать тишину. Днем я делала вид, что ничего не слышу, а ночью, как одержимая, бродила по Жеводанскому лесу. Меня будоражил загнанный взгляд зверя, я мечтала выпустить его кишки. Вырвать клыки и кости, сплести из жил ожерелье. Сжечь его тушу на огромном костре, жадно вдыхая запах паленной шерсти до самого конца. Днем я была послушной дочерью, ночью — свободной убийцей. Но покоя не было нигде. Мари-Жанна всегда пророчила мне скорую смерть. Я разбирала её проклятья по старым французским словарям. «Бойся самого слабого» — вот о чем теперь стали кричать исписанные листы. Когда отец наконец рассказал мне правду о нашей семье, выяснилось, что все по-настоящему: голос, сны и моя будущая смерть. Я выцарапывала из себя Жеводанскую деву, прижигая кожу на груди коленным серебром. Я хотела, чтобы она наконец замолчала! Мне было всего семнадцать, ну, не рано ли умирать? Напоследок Мари-Жанна прокричала: «Бойся…». А дальше незнакомое имя, мне привычнее было звать тебя Стайлз. В ту ночь я долго смеялась, а потом также долго плакала. Ты лучший друг моего бывшего, верный рыцарь Лидии Мартин, неловкий парнишка с синим джипом, на сидении которого я целовала Скотта в последний раз. Будь ты оборотнем, я бы открыла охоту, но ты всего лишь человек, и я беспомощно скольжу взглядом по твоей щеке. Помогаю себе руками, слегка надавливая на чужую кожу. Ты покраснел до самых ушей, мямлишь и клянешься Лидии в вечной верности, как будто бы ей есть дело. На кончиках пальцев остались крупицы твоего тепла. Да, ты совершенно точно слабее меня, так почему? В какой момент добренький Стайлз станет моим чудовищем? Я так пристально слежу за тобой, что Лидия без всякой шутки уточняет, не планирую ли я продолжить свое шествие по гикам? Видимо моя голова все-таки пострадала от многолетнего пребывания Мари-Жанны в ней, потому что идея кажется неплохой. Я приучила бы тебя мной дорожить, и тогда ты ни за что не навредил бы мне. Думаю, что ошейник любви самый крепкий. Ах, да, ты же поклялся Лидии в вечной верности. И обещаешь спасти её от всех кошмаров. Я, как и сотни лет назад, спасаю себя сама. Днем ты по-прежнему лишь мой друг. Ночью есть только твои пустые глаза. Твое лицо в каждом моем кошмаре, Стайлз, в каждом. Дай хоть ночь от тебя отдохнуть. Ты режешь, вспарываешь, ломаешь, разбиваешь меня. А я благосклонно киваю, когда вижу тебя на стадионе. Не убить, не сбежать, не уберечься — такая вот у нас дружба. Но не думай, что я сдамся без боя, ведь «мы охотимся на тех, кто охотится на нас». Это значит, что ты должен ударить первым. Пазл сложился, когда лис подчинил тебя себе. Губы Скотта мученически сжались, а я даже испытала облегчение. То ли от того, что наконец могу открыть охоту, то ли от того, что это все-таки не ты желаешь мне смерти, Стайлз. Как знать, быть может, мы еще над этим посмеемся? И я смогу обнять тебя, не сжимаясь, без стыда и оправданий пересчитаю звезды на твоих щеках. Сказки Мари-Жанны всегда оканчивались кровью. Моя не исключение. Даже подумать не могла, что в моем животе её столько. Скотт скулит, словно маленький потерянный щенок, за его плечом лицо из моих кошмаров в окружении они. Последние силы трачу на то, чтобы вместо него представить твою улыбку, Стайлз. Я проиграла, прости, и теперь мое лицо будет жить в каждом твоем кошмаре.