Двойное «Ф», или Фюрер и фанфики

      Лежавший на берегу Мондзее Йохен размышлял о бренности бытия и связанных с этим перспективах лично для него, молодого и амбициозного солдата Рейха. С озера дул холодный, не располагающий к оптимизму ветер. Пайпер пытался понять, как вдруг против всех законов геометрии, его прямой и светлый путь превратился в загогулину, которая вместо славы и почета в любом случае дарует ему забвение. Безусловно, он был карьеристом, но карьеристом иного плана. Ему были чужды козни и интриги канцелярий. Ему хотелось быть первым среди лучших, отсюда его отчаянное желание попасть именно в Лейбштандарт, которое чуть не пошло прахом из-за несчастного сантиметра.¹ Но и тут Йохену улыбнулась удача. А теперь? Кто вспомнит о славном вояке Пайпере, если вдруг что пойдет нет так? Внезапно Йохен заледенел еще больше, то ли от нового порыва ветра, то ли от мысли, что даже если все пойдет так, вряд ли это станет достоянием общественности. В этот момент Пайпер не догадывался, насколько ему повезло родиться не русским. С точки зрения не расовой, а фольклорной. Иначе, приди ему в голову: «и никто не узнает, где могилка моя», глядишь, пришлось бы подыскивать нового кандидата или начисто закрывать проект.       Папаша Мюллер сидел над выписками из журнала посетителей. Пайпер уже меньше интересовал Генриха. А вот что действительно зацепило его внимание — это двухдневное отсутствие фюрера, о котором он не знал. К вечеру он выяснил, что Гитлер это время провел в Австрии. Интересно, интересно. Неужели одного Австрийца в Рейхсканцелярии мало? А если да, то это что ж, грядёт возвращение Пухляша? Ни на минуту в голову шефа не пришла простая мысль о том, что Кальтенбруннер был по факту вторым австрийцем. Наверное, если бы он подумал об этом, то отдал бы должное австрийской убедительности, с легкой руки которой Гитлер воспринимался как немец, а Бетховен как австриец. Но его мысли сейчас лишь планировали действия и витали вдалеке от исторических аналогий. Сверившись с расписанием поездов, он вытащил из шкафа дежурный чемоданчик. Ночь предстояло провести в поезде, чему он был безмерно рад, ибо обожал спать под движение и мерный перестук колес. «Кончится война, куплю состав и буду возить в нем страдающих бессонницей туда-сюда», — подумал папаша Мюллер. Но мысль про будущую мирную жизнь быстро упорхнула, уступив место насущным планам. Официально он выезжал в Вену с внезапной проверкой, неофициально — прощупать почву под ногами фон Шираха. Если Гитлер готовил возвращение своего бывшего любимчика из опалы, то он хотел знать об этом первым.       Йохен шел по штольне Зеегроте с обреченностью шахтерской лошади. Ощущение усиливалось одиночеством: кроме него и фон Брауна в секретной штольне не было никого. Был обещан праздничный прием и железный крест по возвращении, но настроение настолько испортилось, что железный крест ему представлялся исключительно в виде собственного надгробия.       — Тья², Йохен, в сторону грусть! Думай о хорошем! Через сутки вернешься героем! Все просчитано.       — На бумажках, — буркнул Йохен, — а я человек, а не цифры формулы.       — Ну не совсем, — улыбнулся фон Браун немного виноватой улыбкой, — хотя ладно, Пайпер, мы в одной лодке, и ты мне кажешься парнем, который умеет хранить секреты. За свою жизнь и возвращение можешь особо не волноваться. Ты не первый, и все прошло удачно.       — То есть не первый? Как это не первый?! Кто-то уже побывал в будущем до меня? Кто он? — Вопросы сыпались из Йохена как горох из дырявого мешка.       — Не он, она. Но тебе не о чем волноваться.       — В смысле не о чем? Оказывается, я и не такой герой, если до меня это путешествие проделала какая-то…       — Сука, — флегматично перебил Пайпера Вернер. — Какая-то сука, хотя не какая-то, а вполне известная.       Йохен осекся и уставился на фон Брауна непонимающим взглядом. Конечно, ругательства были в ходу и у офицеров СС. Но вот так грубо говорить о женщине, тем более об арийской женщине. Или… Нет, не может быть, они что рехнулись и послали в путешествие заключенную из унтерменшей?!       Лицо Пайпера настолько явно отражало ход мыслей, что Вернер не выдержал и расхохотался в голос.       — Черт, Йохен, о чем ты думаешь? Сука — это всего лишь собака женского пола. Хотя это не простая собака. Блонди, любимица фюрера, уже проделала это путешествие до тебя. Вернулась через восемь часов, и, как ты мог убедиться, с ней все в полном порядке. Хотя не скрою, я позволил себе некоторую вольность. Вот смотри.       В руках у фон Брауна оказался конверт из плотной коричневой бумаги. Внутри оказались фотографии. Мужчины, многие в традиционных ледерхозе, другие в узких штанах и отчего-то в спортивных майках. На девушках тоже были традиционные дириндли, но со слишком фривольными вырезами и критически минимальной длины. Удивительно, что помимо традиционных костюмов женшины тоже носили брюки и майки, как и мужчины.       — Да, это фотографии из будущего. Мой маленький секрет. Фюрер не знает. Он очень консервативен, Йохен. Вспомни его требования по поводу формы. Видимо, он думает, что его блестящие блицкриги будут вестись тысячу лет. А мне, знаешь ли, по душе, что в будущем нет такого обилия солдат на каждом шагу.       — Как же удалось сделать фото? Блонди? — Пайпер был настолько ошарашен, что бегающая с фотоаппаратом овчарка его уже не удивляла.       — В какой-то степени, друг мой. Знаешь, Шелленберг — такая душка, а все в его отделе так помешаны на шпионах, что стоило мне заикнуться о подозрениях по поводу копирования секретных чертежей Фау, как в моем распоряжении оказалась маленькая фотокамера. Работает как будильник. Заводишь механизм, и она делает фотографии, две в минуту на протяжении четырёх часов. Собаку я отправил прямиком на Октоберфест. Вернулась она живая здоровая. Правда фото в большинстве своем были отвратительного качества, за исключением тех, что ты видишь. Не переживай, проявлял лично. Камеру вернул, благо пленку такого же формата спокойно можно было найти в продаже. Они ее проявили, ничего не нашли. Наверняка списали на мою мнительность. Теперь на — переодевайся, старт через полчаса.       Шелленберг сидел в своем кабинете. Шторы были приспущены. В чашке дымился черный кофе, наполняя кабинет тонким, абсолютно довоенным ароматом. Из военного времени выбивались также любовно жмущиеся на блюдце мейсенского фарфора глазированными боками эклеры. Доктор уже давно запретил Шелленбергу сладкое в таких количествах. Но кто будет слушать доктора, когда у тебя такая напряженная работа? Тем более кофе он, так и быть, сварил без сахара. Вальтер с трепетом откусил маленький кусочек пирожного и, смакуя его во рту, принялся думать. А подумать было над чем.       Полгода назад к нему неофициально обратился фон Браун. Дескать, есть у него сомнения. Вроде как, сидит он не поднимая головы над своим секретным проектом, ломает голову над чертежами, спит урывками, на благо Рейха старается быстрее довести до ума секретную ракету. Но когда после сна возвращается к работе, то кажется ему, что чертежи кто-то трогал. Вроде все на месте, а вроде как и не совсем. Дал он ему одну камеру. А вот когда тот ее спустя неделю вернул, то ничего найти не удалось. Во время сна никто из посторонних в кабинет не заходил. Только вот не знал фон Браун одной детали. Пленка была помечена, и когда молодцы из Ауслендера ее проявили, то пометок не нашли. Значит ли это, что шпион был, и по каким-то причинам фон Браун его выдавать не хочет, или Вернер затеял ещё более хитрую игру, но какую? Ведь обратился он к Шелленбергу неофициально. А вдруг фон Браун — это только марионетка, а копают под него, Вальтера? Пальцы Шелленберга нащупали прохладную поверхность блюдца, оно было пустым. Шелленберг недовольно поморщился. Оказалось, в размышлениях он съел оба эклера, так толком и не насладившись вкусом. «Пошлю секретаршу за упаковкой. В конце концов, должны же быть у человека хоть какие-то радости?!»       Леонид Алексеевич катил на работу в неурочный час: его попросили сегодня выйти на работу пораньше. Опять нашли очередного сменщика на оставшиеся дни. Наверняка очередного недотепу с биржи труда, бедолагу с ближнего востока, с трудом говорящего по-немецки. Почему-то считалось, что на это место нельзя нанимать коренных немцев. Голоса крови, что ли, боялись. Наверное, и его взяли лишь потому, что он в их глазах не совсем немец, а такой кондовый советский немец, типа Вальтера Ульбрихта. Но вот проводить инструктаж и вводить в курс дела новичков Мюллер не любил. Особенно потому, что плохо говорящему на немецком недавнему беженцу требовалось объяснить, что особенного в этой ничем не примечательной парковке, на которую ночью почти никто и не заезжал. В думах он не заметил, как наехал на небольшой камешек. Велосипед повело, а он почему-то растерялся и вместо того, чтоб выровнять руль, стал вихлять еще больше. От этого плохо закрепленный на багажнике рюкзак слетел, и раздосадованный Леонид Алексеевич, выгребая содержимое рюкзака, перемешанное с рассыпавшимся пловом, досадливо поморщился, понимая, что придется покупать ненавистный дёнер, от которого у него гарантированно будет изжога. Вывернув запачканный донельзя рюкзак наизнанку, он как мог обтер не пострадавший ноут влажными салфетками и в мрачном настроении отправился на работу.       Напарник отчего-то задерживался. «Точно не немец», — удовлетворенно подумал Мюллер. В этот момент неожиданно вырубило свет. Такое случалось крайне редко, чаще всего в считанные особо жаркие дни лета. Удивившись, Леонид Алексеевич крутанулся на кресле, электрический щиток был расположен прямо сзади него. Пять раз он поднимал рубильник, и тот, отчего-то не выдерживая напряжения, падал снова. Панель пожарной сигнализации напротив молчала и не мигала лампочками, показывая неисправный сектор, который мог привести к отключению электроэнергии. Леонид Алексеевич разозлился окончательно и, подняв рубильник именем всем известной и много раз использованной по назначению чьей-то матери, обрадовался, когда известное «заклинание» вновь сработало. Посмотрев секунд пять на рубильник, который передумал падать, он развернулся на своем кресле к окошку. Каково было его удивление, когда напротив он увидел русого высокого парня с залихватским чубом, одетого в традиционные баварские ледерхозе и клетчатую рубашку.