Любовь только после заката

      Это началось с Тура Победителей. Пит предложил дружбу и элементарно общение, а она не могла не согласиться. Слишком долго между ними нависала каменная стена, которую Китнисс уже давно искренне желала разрушить. Но не решалась. Их отношения, начиная с игр, всегда были странными. Для разукрашенных капитолийцев и недалеких граждан — несчастные влюбленные, для своих — несчастные дети, которым приходилось играть влюбленных на камеру.       Но после этого важного разговора действительно стало легче. Легче видеться, смотреть друг другу в глаза и обсуждать новости. Стать друзьями оказалось неплохой мыслью, и Эвердин даже подметила легкость в дыхании и уменьшение тревоги на сердце. И судя по более открытым и частым улыбкам Пита, он чувствовал то же самое.       Но в какой-то момент все изменилось, и Китнисс понятия не имела, как к этому относиться. Сначала кошмары. Те самые, в которых снова и снова убивали Руту и в которых она с более близкого расстояния видела страшную смерть Катона. Вырывала сердце из груди Эшлинг. Попадала под тяжелую руку Цепа. Терзала ножом Диадему, в момент своей смерти смеющейся ей в лицо, захлебываясь кровью. И с каждым из них Китнисс просыпалась с диким криком.       В одну из таких ночей, стоило ей вскочить на кровати с пронзительным криком, как в ее купе забежал испуганный сонный Пит. Он выглядел растрепанно, на щеке — след от подушки. Он пришел к ней, услышав крики. — Ничего, Китнисс, я понимаю. Они мне тоже снятся.       И в первые вместе с этими словами в сердце Китнисс что-то надломилось по-настоящему. Она впервые задумалась над тем, кем стал Пит после игр. Оказалось, что тем, кто мало отличался от нее самой. Сломанный человек с Играми за плечами, видящий по ночам чужие смерти, вдобавок наверняка ощущающий запах крови в носу и ее вкус в горле после пробуждения от очередного кошмара.       Прямо как она.       В первую ночь, которую они провели вместе, Китнисс устроила свою голову на груди Мелларка. Слушала сердцебиение и подмечала забавную, но такую теплую деталь: от Пита всегда, в любой момент времени, пахло выпечкой. Горячим хлебом, оказавшимся минуту назад на прилавке, сладкой булочкой, щедро посыпанной сахаром, и песочным печеньем, украшенным своеобразными узорами. От Пита пахло домом и уютом. Никому, кроме себя самой, Китнисс не могла объяснить, что это конкретно за запах был.       После этого они спали вместе почти каждую ночь. Вместе кошмары им не снились, и это заставляло Китнисс думать о их более тесной связи. Раньше она никогда не думала об этом, не видела в Пите никого, кроме как человека с обманутым и разбитым ей же сердцем, всегда ощущая из-за этого стыд, даже если понимала, что фактически этим спасла их жизни. И все же вполне осознавала всю жестокость происходящего между ними.       Поначалу Пит приходил к Китнисс, только если ей снились кошмары. Создавалось ощущение, будто он вообще не спал, прибегая по первому же ее крику. Потом Китнисс стала тихо и застенчиво просить его переночевать с ней, заведомо зная: с Питом ночь будет спокойной. Но с каждым проведенным вместе часом, когда они держали друг друга в объятиях, ничего не говоря и не предпринимая, Китнисс с удивлением подмечала, что никогда не слышала крика Пита из его спальни. Может, он не кричал во сне вовсе? Метался по кровати, а потом открывал полные ужаса глаза и не моргая смотрел на расплывающийся потолок в попытках выровнять дыхание? Китнисс не знала. Но в какой-то момент ощутила в себе твердую упрямую жажду узнать.       Поэтому в одну из ночей Китнисс тихо выбралась из своего купе и совсем бесшумно двинулась за поворот к двери Пита. Вокруг в вагоне царила мгла и полная тишина, поезд еле видимо покачивался из стороны в сторону, заставляя хрустальные люстры с тихим перезвоном играть свои тревожные мелодии следом. И даже такая почти незаметная перекличка хрусталя оказалась Эвердин на руку. Она пробралась в спальню Пита настолько незаметно, что ее бы не заметили проплывающие за окном тени.       Глаза вышедшие из темноты сразу зацепились за горящую на тумбочке лампу, рассеивающей свой холодный свет на совсем небольшой диапазон, освещая гладкую поверхность тумбы перед собой и совсем ничтожный кусочек кровати. Но читающему Питу этого, казалось, вполне хватало. Он сосредоточенно водил глазами по страницам книги и еле видимо шевелил губами.       Возможно, именно так Пит боролся с бессонницей после плохих снов? — Что читаешь?       Своим голосом Китнисс заставила Пита вздрогнуть и поднять голову. Он явно не ожидал ее здесь увидеть, да и еще в столь поздний час. Ну и между ними было будто какое-то негласное правило ночевать именно в ее комнате. Но Китнисс Эвердин — девушка, вечно шедшая против кем-то придуманных и надуманных правил. — А… ну… знаешь, ничего особенного, — то, каким он застенчивым становился рядом с ней, Китнисс даже по-своему умиляло. — «Образование и развитие Панема». Скука смертная, но лучше, чем ничего, — смерив Китнисс взглядом, Пит закрыл книгу и отложил ее в сторону. Его голубые глаза стали немного взволнованными. — Ну, а ты чего не спишь? Снова кошмары? — Нет, я просто… Знаешь, ты всегда ко мне приходишь, когда я прошу или кричу. А я… никогда к тебе не приходила. И вот я подумала: «Почему бы и нет»? , — Китнисс прошла в комнату глубже, став смелее с начала их диалога. Но на кровать рядом садиться почему-то не решалась. — Как насчет того… — она закусила губу и пожевала ее, сама того не заметив, — чтобы переночевать сегодня у тебя?       Пит смотрел несколько секунд на нее так, будто Китнисс сказала небылицу. От затянувшегося, как ей казалось, молчания и от нечитаемого взгляда Пита, она ощутила себя крайне неловко. Будто предложила впервые вместе переночевать ни с того, ни с сего, а не просто сменить обстановку. — Что ж, кхм… Я не против, — Пит и сам понял, что молчит слишком долго для людей, находящихся в одной комнате вдвоем. — Правда, я буду только рад. Просто немного удивился. — Почему это? — Китнисс все же присела на постель рядом с Питом, подминая под себя ногу. — Что в этом удивительного? — Ну, я не думал, что ты действительно когда-то сама захочешь прийти ко мне. Мне всецело хватало и ночей у тебя, но… твоя инициатива приятно шокирует, — пока до Китнисс доходило, Пит, забавляясь с ее озадаченного и задумчивого лица, слегка щелкнул ее по носу. Китнис тут же ожила и нахохлилась, потирая нос. — Это что было? — наигранно возмущаясь, Китнисс улыбнулась и слегка пихнула Пита в плечо. — Ты напомнила мне ту милую козочку Прим, когда ее зовешь и она поднимает на тебя глаза, — пошутил Пит, которого внезапно завалили на кровать и начали щекотать.       Они никогда не проводили вот так время вместе, просто смеясь, балуясь и поддразнивая друг друга. Раньше это казалось чем-то неловким и заоблачным. Возьмите Китнисс недельной давности, и она вам твердо заявила бы о невозможности подобных ребячеств и баловства между ними. Но настоящая Китнисс совсем не стеснялась и не краснела от своего положения, находясь на Пите. Она продолжала щекотать его и при этом зажимала ему рот рукой, чтобы он своим смехом не разбудил половину поезда.       В тот вечер Китнисс, как и планировала, уснула с ним рядом, выглядя абсолютно умиротворенной до самого утра. Пит, тронутый тем, что она к нему пришла, еще долгое время поглаживал ее волосы и позволял себе в них легкие поцелуи. Влюбленное сердце, издеваясь, шептало, что все это что-то значило. Но Пит не верил и не собирался ничего требовать от Китнисс. Ей просто нужна была опора. Ему — тоже. И им было жизненно необходимо держаться плечом к плечу, чтобы не упасть.       Особенно после этого проклятого Тура Победителей, перевернувшего все вверх дном.       Через пару совместных спокойных ночей, Пит решил и сам наведаться к Китнисс просто так. Она его не просила. Но раз уж сама появлялась без причины на пороге его комнаты, то и почему он не мог, верно? Это все ничего не значило. Просто поддержка и участие. Даже если в груди все кипело от предвкушения вновь коснуться носом ее пахнущих лесом волос.       В комнате висела тишина. Китнисс сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и расчесывала волосы, готовясь ко сну. Проходящие локоны через зубчики массажной расчески — единственный звук, нарушающий идиллию. — Могу зайти?       И Китнисс сразу воодушевилась, приглашая его, указывая расческой на кровать, позволив присесть рядом. — А я как раз собиралась пойти к тебе, но ты меня опередил. — Ну, иногда я не такой предсказуемый, как тебе кажется, — со смехом Пит присел около нее, наблюдая за тем, как она расчесывала волосы. Ничего такого, но ощущалось так, будто он подсматривал что-то личное через щелку двери. — Я же могу сегодня переночевать у тебя?       Китнисс отложила расческу и посмотрела на него. Смотрела и слишком долго не отводила взгляд, отчего даже Питу стало неудобно. Обычно он был тем, кто пялился, а вот Китнисс довольно быстро отводила взгляд, стоило их глазам пересечься. Сейчас Эвердин выглядела слишком открытой и заставляла рядом сидящего Пита разом потерять все свои мысли.       Китнисс надоело убегать. От Пита. От самой себя. Она понятия не имела, когда именно это началось. Когда именно ее чувства потерпели кардинальные изменения и превратились во что-то тесное и интимное, лишь для них двоих. Но это казалось сейчас совсем неважным. Важнее было то, что теперь Китнисс как нельзя лучше понимала Пита, спешила дать им то, чего они так сильно желали оба. — Китнисс…       Он успел произнести только ее имя. Но у Китнисс, похоже, было совсем другие планы. Приблизившись критически близко к его лицу, она аккуратно коснулась своими губами его собственных. Она целовала его. Китнисс Эвердин действительно его целовала. Без камер. Без тысячной аудитории, смотрящей и улюлюкающей. Китнисс целовала Пита в тишине ночного поезда. Просто потому что захотела сама.       Это сбило Пита с толку буквально на долю секунды. Но разум слишком быстро потерялся во вкусе чужих губ и запаха леса от темных волос, и он поддался собственному желанию, зашевелив губами следом. Он не знал, что происходило и как на это следовало реагировать. Но не мог отрицать собственную окрыленность происходящим. То, что Китнисс целовала его просто так, вселяло в него призрачную надежду. Ведь она — человек, который никогда не будет делать то, чего не хочет. — Да, Пит, — прямо ему в губы прошептала она, когда их поцелуй, находившейся на грани более чувственного, недосказано оборвался, — ты можешь сегодня остаться у меня.       Днем всегда все было как обычно. Дни не менялись. Даже теперь, когда они ехали домой обратно к своим семьям. Для всех находящихся в вагоне: для Хэймитча, Эффи и команд стилистов, — они оставались прежними версиями себя. Они несчастные влюбленные для телекамер, для шоу, и несчастные подростки, которым приходилось играть любовь, — для всех остальных. Ничего не менялось, сколько бы дней ни прошло.       Но вот ночи, созданные для них двоих, стали другими. После того поцелуя у Китнисс в спальне — все изменилось. Их вылазки стали более откровенными, но не менее тихими. Им нравилось целоваться долгие минуты и обниматься бесконечные часы, пока не наступал рассвет. Иногда они не спали вовсе, наслаждаясь близостью друг друга, но ровно в шесть утра расставались, расходясь по спальням. Нельзя было никому знать, чем они занимались и у кого проводили ночи. Это их. Личное. Единственное искреннее, что осталось лишь друг для друга. Без публики и без вечно умничающих членов их команды.       Этот островок безопасности и тепла — только для них двоих. Нравоучения и рекомендации по поводу открытия своих чувств, Китнисс, например, выслушивать не хотелось. Пит тоже не хотел, чтобы кто-то знал. Ему хватало того, что знал он сам. Еще три дня назад он бы просто помогал Китнисс уснуть своим присутствием, ни на что не претендуя. Сейчас же он — самый счастливый человек на свете, наконец ощущающий любовь.       В последнюю ночь перед приездом домой, Китнисс целовала его куда более открыто, чем раньше. Снова оседлала бедра и гладила по груди, собственным телом ощущая весь жар тела солнечного мальчика, чья кожа пахла свежей выпечкой. — Китнисс… Ты чего? — поняв, что сдерживаться ему было все сложнее, Пит мягко отстранил Китнисс от себя, шепча ей в губы: — Все хорошо? — Я просто… Завтра мы уже будем дома, Пит. Меня не покидает мысль, что… у нас не получится видится так, как сейчас. Могут пойти вопросы. Ты же понимаешь, что мы пока не можем никому рассказать о наших отношениях? — Понимаю, Китнисс, — кивнул он, выравнивая дыхание. Даже если могло казаться, что после их признания родным стало бы проще, на деле оказывалось далеко не так.       Когда-нибудь для их настоящих отношений будет место. Но не сейчас. — Но… ты можешь приходить ко мне ночью? Я все равно живу один. А потом… рано вставать и уходить? Я буду провожать тебя, — Пит ласково пригладил мягкую и такую нежную щеку, целуя Китнисс в уголок губ. Он теперь не мог представить ни один вечер без нее. Да и день, если уж честно. — Я слишком к этому привык, чтобы теперь спокойно жить без тебя. — Пит… — как бы ей не хотелось согласиться с ним, в ее душе все еще роилась тревога. Одно неверное движение — и им конец. — Это слишком опасно, я… — Послушай, Кит, — это ласковое прозвище звучало слишком часто после той изменившей все ночи; не удержался Пит и сейчас. — Иначе никак. Мы можем скрывать от кого угодно, но только не друг от друга, — Пит взял руку Китнисс и переложил ее ближе к своему сердцу. — Я не знаю, как теперь спать и существовать без тебя. В любом случае будет опасно, но пока никак иначе, — Мелларк приподнялся и начал мягко целовать линию челюсти любимой. — Давай хотя бы попробуем? — Давай… Да, давай… — она не могла не согласиться, не тогда, когда эти горячие губы так правильно касались ее шеи, а затем возвращались к губам.       Этот тур изменил намного больше, чем Китнисс представляла. И теперь, выходя из вагона в Дистрикте 12, сжимая руку Пита, она ощущала куда большую тревогу в сердце, чем когда от и до играла на камеру.       Камера встретила их на вокзале вместе с друзьями и семьями. Китнисс улыбалась в объектив, целовала Пита в губы и продолжала крепко держать его руку в своей. Только не играя, она бы так не сделала. Если бы ей дали сейчас возможность показать настоящую любовь к Питу, она бы просто вывела его за руку, не сжимая, как сейчас, а ласково и еле осязаемо держа в своей, переплетая пальцы. Китнисс не целовала бы его так откровенно и приторно, а лишь позволила бы себе коснуться уголками губ.       Потому что Капитолию не нужны настоящие чувства. Ему нужна красивая обертка с самой противной конфетой внутри, сводящей зубы. Ему не нужна искренность во взгляде. Ему нужно, чтобы в ваших глазах плескался огонь.       Для их настоящей, трепетной и чувственной любви здесь не было места. Ни в этом городе. Ни в этой стране.       Уйдя из дома тайком той же ночью, лежа рядом с Питом в его постели, Китнисс постепенно засыпала. Засыпала в этих всегда теплых и родных объятиях, зарываясь носом в светлые волосы с ароматом свежевыкошенных колосьев. Она каждый раз рядом с ним ощущала это. Чувство безопасности. Чувство привязанности. Чувство, что ты наконец-то дома.       Окончательно отдаваясь сну, Китнисс подумала про себя, что их жизнь когда-нибудь, возможно, изменится в лучшую сторону. Обязана измениться.       Но пока что им ничего не оставалось, кроме как любить друг друга только после заката.