Мой мальчик

«Мой мальчик», — думается Химено. Аки стоит в дверях, словно в рамке, красочная картинка, которую хочется срезать с серого полотна реальности и хранить при себе, возвращаться, пересматривать. В руках у него букет с ромашками. Белые ресницы лепестков вокруг желтых глаз без зрачков. Цветы красивые, любимые цветы Химено, но взгляд на них долго не задерживается: прикипает к выбритому белому подбородку, сухим, полным губам, розовому кончику носа и, наконец, к безоблачно-голубым глазам, добрым, большим. У него всегда… Такое лицо. Гладкое и читабельное, как незамутненное зеркало. Аки нечего прятать. Еще, он всегда смотрит с нежностью, к которой невозможно привыкнуть, нежностью весеннего неба, наблюдающего за оживлением земли. Химено так долго выкуривала эту дурацкую нежность, вечерами возвращалась в серое, задымленное пространство внутри себя, проверяла уровень герметичности. Лишь бы никто не залез, не прекратил длительный процесс медленного отравления и умирания. По итогу… Как было не впустить Аки, не ожить? — И какой сегодня повод? — День зелени. У Аки новая прическа. Волосы подобраны в хвост. Штрихи челки поверх бледного лба. И новый повод подарить цветы. Деревья принарядились в молодую листву, ветер прочесывает тяжелые ветви. Химено тоже нарядилась, правда, в трофей от беззаботного прошлого. Платье с трудом сошлось в молнии сбоку, собралось тканевыми складками на плоском животе, набросив визуального шума и полноты — как напоминание, что ее тело тоже набросило несколько лет и лишилось подростковой утонченности. Химено пока что узнает себя в зеркале. Если не приглядываться, она почти та же девочка, что и на семейных фотографиях дома, у родителей, мило улыбающийся из-за плеча призрак. Но вот если приглядеться… Вот она, Химено, взрослая, перекроенная временем, торчит из платья, то там, то сям. В неотутюженных складках все еще хранится наивная надежда на восхищенный, влюбленный взгляд, а не на взгляд, которым пытаются проникнуть сквозь ткань, увидеть больше дозволенного длиной и вырезом. Время в обмен на жизнь отбирает лучшие годы и красоту тела, это простое, не поддающееся обсуждению условие, с которым нужно мириться: как и с тем, что шанс на настоящий, подлинный интерес от мужчины ей вряд ли выпадет. Тело уже тронули первые признаки распада: морщины в уголках глаз и между бровей, фантомная пульсация жизни в пустоте глазницы, боль в пояснице и коленях. Аки чудом разглядел что-то за фасадом сисек и повязки на глазу, у него есть значительное преимущество — оба глаза на месте. Взгляд Аки не отяжелен грузом увиденной крови, изувеченных тел, смерти. Да и смерть он увидел раньше Химено. Удивительно, что он продолжает смотреть на мир с любовью. На Химено в том числе. Но может быть и так, что для Аки она лишь испытательная модель женщины, пробный экземпляр: найдется девушка с двумя глазами, гладкой кожей и целым гардеробом девчачьих платьев по размеру. Так было всегда. А потом напарники, ко всему прочему, умирали. Сюжетная линия ее жизни состоит из петель повторений одних и тех же событий. Очередному мальчику спустя три-четыре успешные миссии и последующих походов в бар Химено говорила ту же реплику. «Это пройдет…». Только имена менялись. — Это пройдет, Аки. Химено тянется к его карману, вытаскивает зажигалку и смятую пачку с бахромой небрежно разорванной пластиковой пленки. Сует последнюю сигарету в рот. Пламя облизывает кончик быстрым языком. Химено медленно, глубоко затягивается до щекотливой пустоты в голове — дым заволакивает мысли, лишает их болезненной четкости. Тогда она впервые оказалась у него дома. Старалась не касаться мебели, снизить контакт с внешними составляющими мира Аки до минимума: вечным напоминанием о том, что его может не стать, а эта квартира останется, каждая чашка, с которой он пил, ножи, к которым он прикасался, вилки-ложки, дверные ручки. Сидел в странно-уродливом кресле: кожа облезла с подлокотников, обнажая розовый поролон, так сильно похожий на мясо. Так же выглядели руки Аки после призыва Лисы. — А если не пройдет? «Мальчик, просто мальчик». — Если не пройдет, — она выдыхает дым в бледное лицо напротив, — будем тебя лечить. «Любовь» всегда можно вылечить методом топтания. Затоптать, как окурок. Главное правило — не смотреть под подошву. — И как? Кровь шумит в висках, давит на глаза: на тот, которым Химено рассматривает Аки, и тот, который отсутствует. Тени ползут по нему, как ласкающие руки. Но лицо Аки расстраивается, смазывается. Лечиться явно не хочет. — Поцелуешь меня один раз, — слова пьяно смазываются в окончаниях, — и все пройдет. Остатками пива Химено смывает сигаретную горечь в желудок. Подзывает Аки, манит пальцем. Он целует ее мокрым жарким ртом, с неожиданной наглостью и настойчивостью, целует, куда попало: щеки, губы, шея. Пьяно заваливается, опрокидывает пустые банки и громко выдыхает, когда Химено отклеивает его от себя с мыслью, что целуется он так же паршиво, как и курит. А кому было учить? — Аки-кун, я же сказала, один поцелуй. — Один поцелуй, который я продолжаю, — он цепляется пальцами за подбородок, а зубами — за ее щеку, легонько, прикусывает всего на секунду, зубы сменяются то языком, то губами, опять и опять, пока различать не становится трудно: просто влажно, просто горячо, просто хорошо. Кожа накаляется, вот-вот, и Химено вплавится в стул или стол, на который опирается локтем. Откуда в таком тихом, спокойном мальчике столько огня? Аки опускается перед ней на колени, обхватывает голую щиколотку ладонью, склоняется и мажет языком по коже. Мальчик, причем глупенький — разве будет умный мальчик с такой легкостью вставать на колени перед гильотиной, вытягивать шею? Он прокладывает губами путь к ее колену. Глаза закрыты. Кожа век тонкая, даже в полутьме можно разглядеть паутинку капилляров. Ресницы отбрасывают жирные дрожащие тени на щеки. Он так сильно прижимается ртом к коже, что губы становятся воспаленно-красными. Желание и опьянение средней степени тяжести раздвигают плотно стиснутые границы, и Химено раздвигает ноги. Голова Аки поворачивается то в одну сторону, то в другую, пока он целует. Трогает пальцами между ног так, поверх шорт, нажимает на грубую полоску шва, затем — сдвигает их вместе с трусиками и тянется туда ртом. В одном долгом, продолжающимся по сей день поцелуе.

***

Химено заворачивается в пиджак Аки, пока он выворачивает шкафчики и достает посуду. Даже с посудой он обращается с такой же нежностью, с какой обходится с ее телом. Окна открыты, воздух на кухне освежает, как глотки ледяной воды. Химено дрожит под пиджаком, под платьем, под кожей от предвкушения: скоро Аки потрогает и ее. Как хорошо, он здесь. Без Аки комнаты хранят напряженное молчание: на кухне не шкварчит яичница, не шипит чайник, из ванной не доносится грохот стиральной машины, отжимающей воду из разработанных залежей некогда грязной одежды, спальня не дышит широко раскрытыми ртами окон — без Аки Химено консервируется в своем одиночестве, но до какой-то определенной кондиции не доходит. Много думает. На черном экране век память ставит одни и те же эпизоды: демон треплет очередного безлицего напарника, превращает в безвольную куклу из мяса и костей, вырывает который ему конечности. Вспарывает асфальт, оставляет на месте уютных жилых комплексов дымящиеся руины… Все гражданские погибают, расплющенные, погребенные под обломками, и Химено ничего не может сделать, не может спасти всех и сразу. Теряет своих напарников, опять и опять. Людей, за единичными исключениями, легко убивать, а вот демонов... Почему так несправедливо? Мир до одури несправедлив. Почему у мальчика с такими добрыми глазами такая ужасная судьба? Можно, конечно, дать себе небольшой шанс, попытаться не загубить Аки, попытаться вернуть в него веру в светлое будущее — оно у него будет, без сомнений. Его лучшие годы не должны сгореть на службе, он может прожить счастливую жизнь — за всех, кого Химено потеряла, за нее саму. Химено дает себе шанс показать ему, какой может быть жизнь. Ее реальность ведь, почему-то, с момента знакомства выстилается не только кровью, демонами и сомнительными мужчинами в постели, реальность выстилается Аки. С Аки хочется не только секса: укрыться одним одеялом, греть ступни о его щиколотки, пить кофе из одной щербатой чашки, раскуривать одну сигарету, Аки хочется заполниться, заполнить не только ноющую пустоту между ног, его хочется не просто физически… Какие фильмы он любит? Какую музыку? Он ведь и галстук завязывает неправильно, Химено учит его, поправляет, — а кому было учить Аки, как завязывать галстук? Как видеть настоящую, простую жизнь за завесой ужасов? На его первом корпоративе (пьянке) Химено представляет Аки другим как «мальчик, Аки». Дни, проведенные у телевизора в обнимку, долгие разговоры после того, как Аки ласково трясет ее за плечо, вытаскивая из кошмаров, добавляют к мальчику «мой». Мой мальчик. Самое правильное обозначение. «Мой мальчик» — первое звание, полученное Аки на службе.

***

После миссий они сидят у Химено на кухне, разложив внутренности аптечки по столу: запакованные бинты, пластыри, блистеры болеутоляющих, антисептики. Руки Аки от запястья до локтей выстланы магистралями рубцов, контраст, пугающий до шевеления волос на затылке, особенно если вглядываться в стык белой, здоровой кожи и розовой, будто ошпаренной. Будто эти руки — не руки Аки. Так, оторвали у кого-то и пришили ему. Но Аки сплетает ее пальцы со своими, кожа теплая и сухая, и Химено возвращает в реальность, где за силу приходится расплачиваться телом. Почти проституция, одобренная Бюро. Иногда, в порыве чувствовать Аки, ей хочется проехаться по рубцам языком. Кожа там тоньше, а значит, до Аки легче добраться, он как никогда ближе. Лисица до одури жадная, особенно к телам красивых мальчиков (в этом они с Химено даже похожи) — каждый новый призыв обходится Аки все дороже и дороже (любимое ее комбо: два ногтя с руки и клок волос из-за уха, там запах Аки насыщеннее, ярче). Она мучает его за пределами миссий, просит распускать волосы чаще. Химено нравится, когда у Аки собраны волосы. А из-за требований демона он ходит по вечерам с распущенными. Глупо злиться, но Химено злится, ревнует и жарится в своей ревности так, что съеживается кожа. Хочется, чтобы Аки принадлежал только ей, не делиться бы своим мальчиком ни с кем. Затушить глупую, неуместную ревность получается большим списком простых вещей, которые Аки стабильно делает для Химено: готовит, гуляет после работы и ходит на тренировки, покупает выпивку, помогает заполнить документы, и вообще, освещает жизнь не искусственным, а природным светом своего присутствия, высвечивает даже самые затемненные области, куда Химено прячет тревогу и страхи, например, страх грозы и тревогу перед сдачей квартальных отчетов. И сейчас он рядом. Принес цветы в честь Дня зелени. Приготовил настолько аппетитное и ароматное карри, что во рту все съеживается от предвкушения. Хорошо и спокойно. Они ужинают под рокот радио, под слепыми взглядами ромашек. Аки моет посуду, убирает остатки ужина в холодильник и выбрасывает просроченные пакеты с молоком. Химено чувствует себя человеком, женщиной, которую, возможно, даже любят. Смерть не морозит дыханием затылок, Аки целует в волосы, три раза подряд, прижимается щекой. Мужчины не задерживаются ни в ее постели, ни в напарниках, а Аки закрепляется и как напарник, и как помощник, и как любовник. Встает на колени, цветы приносит… Аки уходит в ванную, Химено прислушивается к приглушенному грохоту воды, а когда он выходит, идет следом, за своим мальчиком, разглядывает влажный блеск голой мускулистой спины. Он красивый до невозможности. Будто кто-то вырезал его из модного журнала и наклеил ей в спальню. Хотя… Химено, будучи подростком, обклеивала свою комнату плакатами с красивыми мужчинами: моделями, музыкантами, актерами. И успела вдоволь насмотреться и понять, что делает мужчину особенно красивым. Но… С Аки никто не сравнится. Стопы обжигает прохладой пола, ноги спутываются, от пяток до колен будто набитые ватой, хоть ползи к нему, пришлось бы ползти — она бы поползла. Столько мужчин вокруг: в клубах, барах, в супермаркетах, в Бюро, взрослых, молодых, а рука все тянется к плечу ее мальчика, сердце желейно дрожит, стоит ощутить тяжелые, раздутые мышцы в гладкой обертке кожи. Аки закуривает. Химено смотрит на их общее отражение в темнеющих оконных стеклах. Тихо. Внутри и снаружи. Просвечивается город, почти неподвижный, немой. Моргает окнами засыпающих высоток. Аки встает ей за спину, оттягивает ворот платья и целует в растревоженную трением ткани кожу. Обнимает, и так плотно прижимает к себе, что у Химено с трудом получается развернуться и поцеловать его. Жаль, что у нее только один глаз, чтобы впитывать его ледяную красоту, жаль что только один рот, чтобы целовать его, шептать в теплую раковину уха, какой он хороший, послушный, ее мальчик, жаль, что только один набор челюстей, чтобы надкусывать его, неимоверно сладкого, оставлять засечки, желания к нему так много, а способов выпустить желание — так мало… Химено подталкивает его к раскуроченной постели, надавливает на плечи — Аки садится, поднимает голову и смотрит с таким доверием и теплотой в перекрестье расширенных блестящих зрачков, что щемит в груди. Хороший. Ее хороший мальчик, которого сейчас ни с кем не нужно делить: ни с Бюро, ни с Лисой, только ее. — Хочу кое-что попробовать, — касается его накаленной скулы кончиками пальцев, отводит волосы со лба. Аки отсаживается назад, позволяя Химено забраться следом — сначала на постель, затем — на него. Полутьму комнаты прорезают руки Призрака, перламутровые, переливающиеся, и оплетают Аки. Тишину обрывает его дыхание: громкое, сбитое, учащенное. Пальцы демона погружаются в волосы Аки, массируют голову, затылок. Плавно опускаются на шею, сжимаются над кадыком, совсем немного, выдавливая приглушенный всхлип. Гладят косточки ключиц, область солнечного сплетения. Химено присоединяется к ласкам, медленно облизывает сначала один сосок, затем другой, отвлекается только на короткую перестрелку взглядами, в которой Аки быстро проигрывает, стоит слегка поерзать на члене — глаза закатываются под самый лоб. Амплитуды дрожи нарастают, Аки силится вырваться, недовольный от жадности, но руки Призрака не отпускают. Химено нравится наблюдать, как в нем прорезается голод к прикосновениям, и не давать ему больше. Не сразу. Руки не просто удерживают его — транслируют прохладу влажной кожи, будто Химено сама удерживает его. — Мой хороший, хороший мальчик, — шепчет она. Вытаскивает зажеванный между их тел подол платья и спускается поцелуями по груди, животу, лобку вслед за руками Призрака, собирая капельки воды, что не успели испариться. Бледный вкус Аки мягко раскрывается на языке, и становится ярче, стоит пройтись поочередно губами и языком по члену, продолжая один долгий-долгий поцелуй.