Больше ничего не говори

      Ни затёкшая от неудобных стульев жопа, ни факт того, что они сидят в полицейском участке, ни что-либо другое не волновало Кису так сильно, как Ксюша, сидящая напротив.       Вина за идиотизм берёт верх над Кисловым уже добрые два часа. Они знали, на что шли. Специально же Ксюше ничего не говорили. Но, вот, вся их компания здесь, в коридорах мрачного участка, ждёт своей участи. Ксюшу это вообще касаться не должно.       — Ксюш, — Киса пытается обратить на себя внимания раз десятый за минут пять. Она всё равно не поворачивается, лишь глядит на дверь, ведущую прямо в обитель Хенкина, куда недавно забрали Риту, и молчит.       Как бы Рита его не бесила всю их школьную жизнь, Киса понимает, что это несправедливо. Несправедливо за их проёбы привлекать тех, кто даже ни о чём не знал. Ведь не знали же: ни Рита, ни, тем более, Ксюша.       — Ну, Ксюш, — снова начинает Кислов. Около девушки есть свободное место, но ему кажется, что он не имеет права пересаживаться. Может просто смотреть на неё, следить за тем, как её взгляд бегает от ручки двери до косяка и обратно, как она сжимает пальцами низ толстовки и пытается не грызть уже опухшие губы. Её уши краснеют, но не от какой-то привычной дурости Кисы, а потому что ей страшно.       Да всем страшно, на самом деле. Киса просто решает не думать об этом, о себе. Явно не то время и не то место.       — Давай поговорим, а? — Кислов опирается локтями о колени и наклоняется всем корпусом к Ксюше так, что и без того узкий коридор становится препятствием для любого, кто решит тут пройти. — Пожалуйста.       Тяжёлый вздох, которым Ксюша его одаривает впервые за весь вечер, кажется невероятно хорошим знаком. Когда знаков нет, то даже такой — чёртова благодать.       Девушка проводит ладонью по лицу, убирая рыжие пряди за уши, и, наконец, смотрит на него. В её глазах Киса не видит отвращения, боли или обиды. Ксюша смотрит с немым вопросом: почему? Почему вы вообще решили, что имеете права выбирать, кому жить, кому умирать, кому знать об этом, а кому нет.       Киса знает, что она хочет спросить, потому что эти самые вопросы уходили из его собственной головы только тогда, когда в ней не хватало места из-за травы и таблеток.       — О чём? — Ксюша истерично усмехается, начиная говорить после своего долгого тягучего молчания. — Ты думаешь, что мы с тобой сейчас всё обсудим и снова всё будет супер?       — Нет, ну… — Киса не знает, что вообще стоит говорить, слова в голове путаются, и дело явно не в наркотиках. — Я специально тебе ничего не рассказывал, ты же знаешь это.       Ксюша резко кивает, снова отворачиваясь к двери, потом ещё раз усмехается, закрывает на мгновение лицо обеими ладонями и, набирая в лёгкие побольше этого затхлого воздуха, отвечает:       — Дело вообще не в этом, Вань, — она обнимает себя обеими руками за плечи, прислоняясь к серой стене позади себя. — Неважно, сказал ты мне, не сказал. Как ты вообще сейчас можешь думать об этом? Насрать мне на это. Сейчас уж точно, — голос Ксюши становиться громче обычного и она, с опаской оглядываясь, продолжает говорить потише. — Вы все: ты, Егор, Боря, Гендос… Вы все не какую-то глупость совершили, а полнейшую хуйню. Скажи мне кто этой осенью, что я буду общаться с убийцами, я бы повела пальцем у виска и посмеялась. Сейчас я уже ничего не хочу. Ни-че-го.       — Режиссёр этот трахал Бабич. Он педофил, Ксюш, а, — фраза предательски звучит как детское оправдание. — Мы не ебашили людей направо и налево, а просто…       — Хватит, — Ксюша перебивает его, лихорадочно качая головой из стороны в сторону. — Это несмешно. Это пиздец. Огромный и беспросветный, — она делает очередной глубокий вдох, прислоняя пальцы к губам. Ей лоб чуть морщится, сообщая о том, что в голове Ксюши мысли начинают ходить ходуном. Киса молчит, боясь перебить этот процесс и вообще тот факт, что Ксюша решила поговорить.       От скуки Киса и сам начинает поглядывать на дверь. Сколько уже держат Риту? Минут семь, может, полчаса. Время здесь идёт как в дурацкой фантастике, которую Киса пропускает мимо себя всегда, когда что-то подобное выходит в кинотеатры. Ноги самовольно начинают трястись, Киса сжимает челюсть, снова смотря на Ксюшу. Или ему кажется, или её глаза блестят от подходящих слёз. Ему хочется ударить себя по голове чем-то до ужаса тяжёлым, чем-то таким, что не позволит снова подняться на ноги.       — Так, — голос Ксюши ещё не дрожит, но уже очень к этому близок. — Больше ничего мне не говори. Мне хватило. Я не хочу сейчас, смотря в глаза отцу Бори и его какому-то помощнику, перечислять всё то, что вы творили.       Брови Кисы от удивления приподнимаются, он смотрит на Ксюшу, которая также глядит в его глаза. Её губы сжаты, но лицо всё то же, что Киса целовал, начиная с осени и заканчивая вчерашним днём, когда все они оказались здесь. В этом месте. В это время.       — Так ты, типа… — Киса не уверен, что правильно понимает слова девушки. — Ты не хочешь нас сдавать? — он говорить гораздо ише обычного, понимая, что в этом коридоре есть куча ушей офицеров в форме и прочей противной шелухи, которая может что-то на них донести.       — Я хочу, чтобы сейчас снова была осень и вы своей компанией не были бы конченными идиотами, — Ксюша наклоняется, точно повторяя позу Кисы и между их лицами остается сантиметров пятнадцать, если не меньше. — Я много чего хочу и не хочу, но у меня есть проблема, о которой мне говорила даже, блять, мать, а я просто от неё отмахивалась. — Ксюша прикрывает глаза на пару секунд, снова внимательно смотрит на Кису, но больше ничего не добавляет.       — О чём ты? — он хмурится, желая приблизиться Ксюше ещё чуть-чуть, но также понимая, что это может заставить её снова молчать.       — Проблема в том, что я тоже идиотка, — она истерично цокает языком, резко отклоняясь к стене и, судя по звуку, даже стукаясь об неё. Смотрит куда-то в потолок, но это не мешает Кисе увидеть, как из уголков её глаз начинают проступать небольшие прозрачные капли слёз. — Я идиотка.       — Ты здесь ваще ни в чём не виновата, Ксюш, — Кислов говорит мягче обычного, всё ещё не уверенный в том, что Ксюша хочет ему сказать. Её мысли путаются точно так же, как и всё то, что находится в его собственной уставшей от этого всего дерьма голове.       — Вань, замолчи, ладно? — говорит Ксюша так тихо, что Киса с трудом разбирает её слова. Она прикрывает ладонью глаза, а второй легонько хлопает по месту рядом с собой.       Кисе не хочется медлить, думать и ждать — он просто с грохотом телепортируется на этот самый стул, прислоняется головой к холодной грязной стене и чуть поворачивает её в сторону девушки. Ксюша смотрит в потолок, а ладони уже не прикрывают блестящих от влаги глаз. Она изо всех сил сжимает дрожащие губы, не в силах ни посмотреть на Кислова рядом с собой, ни уйти в другой конец коридора.       — Я идиотка, — снова повторяет она, неожиданно всхлипывая.       — Ну, Ксюш, это неправда, — Киса скользит затылком по стене так, что начинает чуть касаться головы Ксюши.       — Я тебя люблю, Вань.       Ксюша говорит резко, внезапно, рассекая каждым из четырёх слов воздух, словно это острейший нож. Он должен ответить ей что-то, ведь они оба знают, что их чувства стали взаимными, едва идиотка-учительница-аферистка объявили «День молодёжи» и положила начало их общению. Он должен ей ответить заветные три слова, которые крутятся в его голове всегда, когда Ксюша попадает в его поле зрения.       Он должен сказать три чёртовых слова.       Но они оба знают, что это будет явно не то, что сказал бы герой какой-нибудь сопливой мелодрамы. Вокруг — пиздец. И вслед за своей Иван Кислов в эту пучину дерьма ненароком и не подумав утянул жизнь Ксюши. Он сглатывает подступивший к горлу ком, проводя указательным пальцем по влажной щеке девушки.       Он должен сказать три чёртовых слова.       — Прости меня, Ксюш, — вырывается из уст Кислова, и Ксюша закрывает своё мокрое лицо обеими трусящимися руками, начиная рыдать навзрыд.       Один из зевак-офицеров уже мчит с другого конца коридора в их сторону, явно не жалуя присутствие здесь Кислова.       Ваня не знает, почему (не хочет об этом думать), но его глаза начинает пощипывать.       Они не обращают внимания, как от Хенкина возвращается Рита с нездоровым румянцем по всему лицу и до одури пустым взглядом, как сам Константин Анатольевич подзывает Кислова в свой кабинет, тот офицер просит их рассесться друг от друга, а незнакомая женщина пытается протянуть дрожащей от рыдания Ксюше бутылку воды.       Голова становится такой тяжёлой, что Ваня не может оторвать её от стены и лишь с прищуром, будто на него светят прожектором, смотрит на стоявшего прямо над ними Хенкина-старшего.       — Давай, парень, — говорит он строго, неожиданно по-отцовски и очень тихо. — Пошли.