Ночь перед боем

Этой ночью Мулан не спалось. Невнятная тревога, часто беспокоившая ее перед большими сражениями, вновь пробудилась где-то напротив сердца. Оставив надежду вздремнуть, она встала и тихо, чтобы не разбудить мирно спавшую Мериду, выскользнула из шатра. Прогулка должна была еще больше утопить тело и принести гармонию между сердцем и разумом. Ночь была превосходной — лунной, тихой, безветренной. Слышно было, как где-то в кустах выводил свою незамысловатую песенку крапивник. В свете полной луны лагерь выглядел таким спокойным и безмятежным, что сложно было поверить, что уже завтра покой его может быть нарушен. Но Мулан чувствовала — час первого столкновения близок. Свежий ночной воздух тут же взбодрил отяжелевшее за день тело, и Мулан с лёгкостью прошла десяток-другой ли вокруг лагеря. Чтобы придать своей прогулке хоть какую-то цель, она обошла часовых в дозоре. Все они знали Мулан и охотно перебрасывались с ней словечком. За этими короткими беседами прошло не меньше часа. Наконец, усталость взяла своё и Мулан вернулась в лагерь. Она подошла к их с Меридой шатру и уже собиралась залезть в него, как услышала тихий шёпот, доносившийся изнутри. Мулан замерла, как стояла, нагнувшись, и прислушалась. Вскоре она узнала этот грубый низкий голос. Он принадлежал Макинтошу, одному из предводителей кланов, с которым Мерида постоянно пикировалась. Она отзывалась о нем не иначе, как о задире и напыщенном идиоте, он непрестанного дразнил Мериду и высмеивал каждый ее промах — и поэтому Мулан удивилась тому, с какой нежностью сейчас звучал его голос. Макинтош шептал едва слышно, и все же Мулан смогла разобрать, что он говорил: — О великий Луг, ты такая красивая, когда спишь… Не увидь я своими глазами, никогда бы не поверил, что ты бываешь такой тихой, такой кроткой… В душе Мулан завязалась борьба двух противоречивых чувств: с одной стороны, как подруге Мериды, ей стоило бы войти в шатёр и выгнать взашей этого наглеца или, как минимум, разбудить Мериду, но другая часть ее души желала остаться здесь и послушать дальше. Почему-то Мулан казалось, что она сможет услышать нечто очень важное. Она давно уже пыталась понять, что творится в голове у этого странного юноши — хорошего воина, в сем она успела убедиться, и верного вассала, не гнушающегося унижением девушки. Похоже, сегодня само небо посылает ей отличный шанс. Макинтош, действительно собирался излить свою душу перед спящей: — Мерида, который год ты меня терзаешь… Почти семь лет прошло с того дня, как я увидел тебя впервые — а до сих пор я помню то мгновение. Отчаянная, своенравная, дерзкая, бросившая вызов не только нам, но и всем кланам, всем традициям — ты такая одна на всем свете. «Да уж конечно, кто ещё решится бросить вызов вековым традициям народа», — усмехнулась про себя Мулан, вспомнив, как давний сон, что именно заставило ее покинуть отчий дом. — Тогда я понял, что нашёл ту, с которой хотел бы разделить вечность, — продолжил Макинтош. — Такая же гордая, как я, столь же непреклонная, свободолюбивая — ты бы поняла меня. Ты бы разделила мое честолюбие, нашла бы столько схожего в наших с тобой замыслах и мечтах. Мы могли бы вместе править страной и сражаться рядом друг с другом, нам никогда не пришлось бы разлучаться. Ты была бы отличной королевой и, уверен, превосходнейшей из любовниц… Из уст Макинтоша вырвался тихий вздох и, и он замолчал — видно, предался мечтам о несбыточном. Мулан напряженоо вслушивалась в тишину, пытаясь понять, что делает Макинтош, но глубина шатра безмолвствовала. Наконец Макинтош заговорил: — Но разве могу я мечтать о таком? Сколько раз я предлагал тебе свою любовь — ты отвергала ее. Правда, Мерида, ты не верила в мою серьезность? Дело лишь в этом, да? Не могла же ты смеяться мне в лицо, поверь хоть на секунду в мою искренность. Нет, конечно, ты считала, что я хочу лишь поиграть с тобою и твоими чувствами, а после забыть, увлёкшись другой красавицей. В голосе Макинтоша послышалась явная горечь. Мулан вздохнула — она знала, каково это, когда твои чувства не желают видеть. Не замечают, предпочитая называть их так, как удобно. Невольно она испытала к Макинтошу чувство, похоже на жалость. — Но разве это просто — забыть тебя? Поверь мне, я испробовал сотни способов. Помог ли хоть один из них? Ничуть. Со сколькими бы девчонками я не был, я представлял только тебя. Когда я вернулся в родные края, не проходило ни дня, чтобы я хоть раз не вспомнил о тебе. Я писал тебе письма — прочла ли ты хоть одно? Ответа я не получил ни разу. Наверно, ты сразу бросала письма в камин, лишь узнав, от кого они. Мулан, порядком устав стоять в неудобной позе, осторожно, стараясь не шуметь, присела на корточки. Судя по всему, исповедь Макинтоша должна была быть долгой. И очень, очень любопытной. По крайней мере, Мулан не сомневалась в ее искренности. — А те недели, что я проводил в Данброхе? Сладчайшее из наслаждений и жесточайшая из пыток, что только можно придумать. Видеть тебя каждый день — и не слышать ни слова в мою сторону, кроме насмешки или упрёка. Сидеть так близко от тебя, что от желания в глазах темнеет — и довольствоваться лишь мимолётными касаниями. Столько раз оставаться с тобой наедине — и знать, что один мой вид до ужаса раздражает тебя. В голосе Макинтоша слышались неподдельные боль и обида. Его дыхание стало чаще, а голос прерывистей, точно воспоминания были слишком живы для него. Мулан не удивилась, помня, как легко заводился этот буйный, страстный воин. Но он смог достаточно усмирить свой голос, чтобы продолжить: — Я думал, что мои чувства угаснут со временем. Я ошибался. С каждым годом ты становилась все краше, и с каждый годом моя страсть все глубже укоренялась во мне. Я не могу забыть тебя. Ты приходишь ко мне во снах почти каждую ночь, и я готов отдать душу, чтобы хоть один из них стал реальностью. Мулан невольно обернулась — в их мире такими словами не разбрасывались. Особенно ночью, когда колдуны и волшебники особенно вольно разгуливают по земле. Но Макинтош, похоже, не боялся потерять душу — а может, вовсе не верил, что это возможно. — Правда, Мерида, ты считаешь меня наглецом, который и в грош тебя не ставит. О, я хотел бы, чтобы это было так! Но увы. Я злословлю, насмехаюсь над тобой, пытаюсь унизить — но в моих глазах ты остаёшься все такой же прекрасной, все такой же несравненной. Порой, перед сражениями, я практически желаю, чтобы меня убили — ведь тогда я бы наконец выскользнул из плена твоих глаз. В голосе Макинтоша зазвучали истерические нотки. Мулан подобралась и вновь привстала — на случай, если у парня откажут тормоза, и он перейдёт границу дозволенного. И действительно, когда Макинтош вновь заговорил, казалось, что он едва не плачет. — Мерида, я молю тебя — положи конец моим мучениям. Стань наконец моей, ответь взаимностью на мою любовь или отпусти, позволь забыть тебя, как страшный сон или наваждение! Я запутался, окончательно заплутал. Порой я готов умереть за одну твою улыбку. В другую минуту мне кажется, что я уже почти ненавижу тебя. Но, как бы то ни было, я больше не в силах скрывать и обманывать самого себя — я желаю тебя больше всего на свете. Под конец речи шёпот Макинтоша стал почти неразличим, и Мулан с трудом услышала последнюю фразу. Она уже собиралась войти внутрь и положить конец этому фарсу, но ее остановил вновь зазвучавший голос Макинтоша. Теперь в нем не было ни слез, ни гнева, ни истерики — одна усталость. — О Луг, да я почти безумец. Говорю, зная, что ты меня не услышишь, и все же не могу молчать. О боги, Мерида, я люблю тебя. Если бы ты только знала, как я люблю тебя… Мулан тяжело вздохнула. Она услышала слишком много, чтобы остаться по-прежнему предубежденной к Макинтошу, но и особого уважения это признание в ней не вызвало. Она не знала всей истории знакомства своей подопечной и ее вечного противника, но все равно не могла найти оправдания злословию Макинтоша в адрес Мериды. Пожалуй, теперь лучше всего будет зайти и на пинках выгнать Макинтоша из шатра — он и без того засиделся. Пока Мулан решала, что ей делать, Макинтош вновь заговорил. — Это выше моих сил, Мерида. Я так хочу поцеловать тебя… Давай загадаем — если ты проснёшься от моего поцелуя и влепишь мне пощечину или прогонишь вон — тогда я оставлю всякие попытки завоевать тебя. Пойму, что нашим дорогам никогда не суждено пересечься. Но если ты не проснёшься, примешь мой поцелуй как должное, будто бы я целовал тебя всю жизнь — тогда у нас все ещё будет, тогда я не оставлю тебя в покое и буду знать, что рано или поздно ты станешь моей. Он замолчал и, по-видимому, собрался выполнить преднамеренное. Мулан, больше не раздумывая, отдернула ткань, закрывающую вход и зашла внутрь. Мерида все также спала, безмятежно раскинув в сторону руки, а Макинтош стоял на коленях, согнувшись над ней. Он трепетно коснулся губ Мериды, замер так на несколько секунд, после медленно выпрямился, нежно огладила щеку спящей, и только посое этого заметил Мулан. Он спешно поднялся на ноги и развернулся к ней лицом. Мулан сделала ему знак рукой и снова скрылась за полой шатра. Стоило Макинтошу выйти наружу вслед за ней, Мулан строго спросила его: — Что ты здесь делаешь? — Тебя ищу, — невозмутимо ответил Макинтош. Будто и не было возмутительной сцены в шатре. — А ты, собственно говоря, что и где делаешь в такой час? — Я не могла уснуть и вышла погулять, — честно призналась Мулан, на секунду опешив от наглости парня и позволив ему перехватить инициативу. — И давно там стояла? Много услышала? — неожиданно злобно поинтересовался Макинтош. — Нет, — почему-то соврала Мулан. — А должна была что-то услышать? — Нет, не думаю, — после небольшой заминки мотнул головой Макинтош. И замолчал. Мулан напомнила ему о его «цели» прихода в шатёр: — Так что за дело было у тебя ко мне? — Я хотел попросить тебя, как друга Мериды, об одной услуге, — тут же ответил Макинтош. — Это о какой? — недоверчиво взглянула на него Мулан. Неужели он не выдумал этот предлог? — Завтра, когда солнце поднимется, начнётся бой с южанами. Не спрашивай, откуда я знаю, но мне это известно точно. — И что же? — перебила его Мулан. — Боишься рассказать это Фергусу? Хочешь, чтобы я стала посредником? — Нет, король уже в курсе, — спокойно ответил Макинтош. — Но знаешь ли ты, что такое — сражаться с южанами? Они трусливы и прячутся в железные скорлупы, которые нелегко пробить. От стрел Мериды завтра будет немного толку, а если она выйдет на поле боя с мечом, то почти наверняка погибнет. Он замолчал, позволяя Мулан самой додумать его просьбу. — И ты хочешь, чтобы я не пустила Мериду сражаться, верно? — спросила она. — Да, — кивнул Макинтош. — Подними ее завтра до рассвета и отведи как можно дальше от лагеря, если тебе хоть немного дорога ее жизнь. Я сам бы это сделал, но я должен буду сражаться. — Да и она не пошла бы за тобой, — добавила Мулан едко. Отчего-то теперь, когда Макинтош делом доказал, что Мерида действительно дорога ему, ей захотелось уколоть его. Будто в отместку за то, что его исповедь оказалась правдой, и теперь ей придётся сохранить ее в секрете. — И это тоже, — согласился Макинтош. А после в его голосе второй раз за этот вечер послышалась мольба: — Но ты ведь поможешь? — Я сделаю это, Макинтош, — кивнула Мулан и, не удержавшись, добавила: — Но скажи, какое тебе дело до жизни Мериды? Ты для неё, насколько я знаю, никто. — Я думаю, ты слышала, какое, — отрезал Макинтош и, не сказав больше не слова, пошёл прочь. Мулан смотрела ему вслед и думала о том, что такого воина Мериде стоило бы отмечать. Хотя бы для того, чтобы после не получить в его лице врага — сильного и проницательного.