Красный цвет. Пэнси Паркинсон.
Я сгораю изнутри. Странное ощущение, но лишь поначалу, а потом привыкаешь к этому состоянию. И воспламеняешься каждый раз заново, не знаешь, как долго это будет с тобой происходить. Как долго будут длиться подобные муки, особенно в тот момент, когда он смотрит на другую, и его взгляд… Ты видишь в нём заинтересованность. Именно в этот момент вспыхивает пламя. Радует то, что он ни к кому не привязан, поэтому я не горю ежедневно. Спасибо, милый, за твоё холодное сердце. А ещё мне необходимо к нему прикасаться, постоянно, регулярно. Не ежесекундно, но тогда, когда вокруг много людей. Чтобы все видели, что он принадлежит мне, словно это прилюдное прикосновение станет гарантией чего-то большего. Хочется вдыхать его неповторимый запах. Чем он пахнет? Пергаментом, мятой и элитным парфюмом, определённо. Засыпая, я каждый раз разбираю этот запах на молекулы, ощущая мятную свежесть, дерзкий грейпфрут и чувственное пачули. Я проваливаюсь в состояние эйфории. Этот аромат впитался в меня, проник в кровь, и я чувствую только его, больше не различаю никаких других. И замечаю только его голос, только на него реагирую. По спине бегут мурашки, когда вновь слышу его. Он словно манит меня. Знаю все его интонации, и если он кем-то заинтересован, его голос становится тише. Снова это пламя… Мне суждено постоянно гореть в этом чувстве. И я прикасаюсь к нему снова и снова… И всегда он скидывает мои руки, отстраняется и что-то говорит, его губы шевелятся. В этот момент я хочу оставить на них след своего поцелуя. Но он держит меня в стороне, и я чувствую, что это пламя когда-нибудь меня сожжëт. Это случится в тот день, когда он женится. И если это буду не я, то сгорю дотла в пепел, который развеет ветер, и тот ляжет на окно их спальни. Ревность сожжет меня. Это случится рано или поздно. Я знаю.***
Белый цвет. Теодор Нотт.
Я никогда никому не говорил о своих чувствах. Ни единой душе. Я вообще мало говорю, потому что слова невозможно вернуть, и именно поэтому я храню свой маленький секрет. Украдкой смотрю на неё каждый день: как она приближается к нему, как смотрит на его губы и заглядывает в глаза, как постоянно прикасается… Она одержима им, и я это знаю, чувствую и понимаю её. Мне тоже хочется встать, поднять её, встряхнуть и попробовать её на вкус. Она пахнет так ярко, что порой я задыхаюсь её сладчайшим ароматом. Слишком много парфюма, слишком много её… Слишком. Невозможно находиться в гостиной Слизерина, хочется сбежать куда-то на берег Чёрного озера и вдохнуть чистый воздух без примеси её аромата, ощутить что-то помимо неё. Сейчас я стою на берегу, смотрю на тёмную водную гладь и вижу её чёрные волосы, взгляд её зелёных глаз, в которых таится одержимая любовь и ревность, но не ко мне. Вижу, как она облизывает губы, как расправляет плечи… Ветер принёс её смех, будто бы она рядом, здесь, со мной, и я вижу, как ныряю в эту бездну, чтобы слиться с ней в поцелуе, чтобы коснуться её волос. Её жёстких чёрных волос. И вот я снова сижу в библиотеке и смотрю на соседний стол, где сидит Малфой и сосредоточено читает книгу, а она сидит к нему настолько близко, насколько может позволить, и не читает. Она совершенно не сосредоточена на чтении. Пэнси здесь только ради него. Она скользит по нему взглядом, взмахивает волосами и задевает его локтём, а он не подаёт вида, ему всё равно. Это единственное, что меня радует. Что ему всё равно. Он привык, что она постоянно рядом. Раньше я думал, что ему это нравится, но на самом деле ему глубоко всё равно. Он её не держит. Это она сама остаётся рядом с ним… Я смотрю на неё, а потом вижу, как из книжных полок хлынула вода. Она стремительно заливает всё вокруг, и я наблюдаю, как книжные стеллажи, столы, студенты — все погрузились под воду. И я тоже. И даже там, на дне, я смотрю на них. Это непередаваемое чувство безысходности и ревности, в которой я тону.***
Черный цвет. Драко Малфой.
Никто не должен знать, что я испытываю. Никто не должен видеть эмоции, что терзают меня. И поэтому я надеваю маску. Она белая, фарфоровая, и на ней нет ни единой эмоции. Выпрямляю плечи и выхожу. Никто не знает о моей слабости, и я ухмыляюсь ей. Чувства — это то, что тянет нас к земле, пригибая. Мы становимся уязвимы. Так говорил отец. И я ему не верил до того момента, как во мне поселилась эта гадость. Я пытался от неё избавиться. Даже смотрел ей в глаза и смеялся над ней, дразнил и делал ей больно так, чтобы она плакала. И вот, когда слёзы скатились по её щеке впервые, я ощутил, что эта слеза, упавшая на её школьную мантию, была самым тяжёлым камнем, который упал мне на сердце и придавил его. Я живу наполовину. И наполовину чувствую. Управляю всем, кроме раздавленного сердца. Стоит только её голосу ворваться в мой мозг, то всё каменеет, слова начинают путаться, и я надеваю снова и снова маску, несколько масок, тысячу масок. Только чтобы никто не узнал. И она тоже. Сегодня я снова слышал её голос и увидел, как она кладёт ладонь на плечо этому придурку Уизли. Слышал, как смеётся, и её губы произносят его имя — Рон. Это имя, оно разрывается в моём мозге, и ощущаю, как внутри всё сжимается, ноги подкашиваются. Хочется упасть и расцарапать себе руки в кровь. Мне хочется кричать, а ещё лучше — сдохнуть. Я хочу не замечать её, не слышать её голоса, но он самый громкий. Её имя… Я не могу его не слышать, но его произносят усиленным заклинанием, и оно преследует меня повсюду, даже ночью. Ночь… Да, она приходит ко мне во снах. Постоянно. Мучает меня. И никогда не подпускает. Днём я прячусь в коридорах подземелья и прижимаюсь к холодным стенам замка. Ледяные камни должны меня усмирить, успокоить, и я вдыхаю их отсыревший запах, но это не помогает. Каждый раз возвращается эта проклятая ревность, в тот момент, когда кто-то её касается. Поттер, Крам, Уизли… Любой. Они соприкасаются с ней, открыто смотрят на неё — это вызывает у меня желание их убить. Всех. И её, а потом и себя. Это чувство ревности сжирает меня, и я слышу его чавканье. Кажется, выхода нет.***
Блейз засмеялся и откинулся на кресле. Он вертел в пальцах волшебную палочку, когда посмотрел на Теодора. — Тебе не надоело читать? Но тот будто бы не услышал его вопроса. — Ты вообще хоть что-то испытываешь? Невозможно жить в таком состоянии, как книжный червь! Даже Грейнджер, и та больше реагирует, а у тебя вообще есть какие-то эмоции, а, Тео? — Отстань, — прошипел Малфой, еле удерживаю маску на своём лице; снова упоминание о ней, и его сердце заныло. Блейз перевёл на него взгляд. — Нет, ну серьёзно, Драко. Вот, например, ревность. Вы когда-нибудь испытывали ревность? Это такое чувство, когда у тебя появляется суперсила. — Суперсила, — фыркнула Пэнси и села на кресло рядом с Малфоем, который отстранился; в её зелёных глазах вспыхнул огонь, она прикусила губу и продолжила смотреть на Блейза, ничего не замечающего. — Суперсила, у нас? Ну о чём ты, Блейз? — О чëм я? Ну конечно я о чувствах. Пэнс, ну ты-то способна на чувства? Ладно эти… Например, любовь, да и в целом любые чувства без ревности не способны прожить долго. Это как соль или перец для блюда. — А я предпочитаю не солёное, — наконец ответил Теодор и отложил книгу на колени. — Серьёзно? Значит, любитель пресного, — Блейз засмеялся. — Ревность… Какая? Я никого никогда не ревную. Вот серьёзно. Я уверена в себе и предпочитаю открытые чувства, и если мне кто-то нравится, то я это не скрываю. Нет, мальчики, я себя обожаю, — сказала она, приторно улыбаясь. — Низкое чувство, которое должны испытывать грязнокровки или прочие отбросы общества. А я никого не ревную. Мне на всех плевать, — проговорил Малфой, стараясь удерживать свой голос на высоте, а в конце растянул губы в победоносной ухмылке. — Ну а ты что скажешь? — спросил Блейз у Теодора. — Я скажу, что у нас завтра Зелья, и Снейп уже неделю не в духе, — Теодор взял книгу, встал и развернулся. Он пошёл в свою спальню, ощущая на себе взгляд, и остановился. Обернувшись, он улыбнулся. — Ревность там, где нет взаимной любви. А всё остальное — это лишь игра. Эти слова зависли в воздухе. Теодор ушёл. Малфой смотрел в пол, и никто больше не разговаривал, каждый молчал о чём-то своём. Первым встал Блейз, за ним Пэнси, и только Драко остался в гостиной. Он откинулся на кресле и закрыл глаза. И снова услышал чавканье: нечто изнутри поедало его, и это было неизбежно. Теодор прав: ревность там, где нет взаимной любви, — последнее слово заставило его выдохнуть и открыть глаза. В один миг он всё понял и осознал, что обречён.