Отряд не заметил

Кэмми знает чёткую последовательность движений, стеклянных ударов, волчьих оскалов металла и последствий каждого неверного шага. Это записано где-то в кишках, в стертом и выстиранном мозгу. Убивать. Это не мешает ей каждый день есть, заниматься повседневными делами и думать о холодных камнях и обсидиановых недрах чужих глаз. Но это все равно существует и прогрызает ходы в мозгу, сворачиваясь за глазными яблоками и разъедая остатки здравого смысла. Рука Веги твердая, как могильный камень, а лицо цвета картона мало что выражает — распорядитель автоматической системы, держащий в руках ружье. В некотором роде его можно назвать художником, превратившего часть себя в идеальное оружие. Оружие, которое не должно останавливать бой из-за повреждений корпуса и пережидать теплые дожди ночи в металлической конуре. Оружие не умеет чувствовать. Оружие не умеет делать осечки по собственному желанию, не умеет надеяться, что его ударят с такой нечеловеческой (он уже давно перестал быть человеком) силой, что можно будет почувствовать каждую детализированную кость в теле или проткнут ножом. Сломанное оружие обязательно когда-нибудь выбросят. (оно сломалось внутри ещё до рождения) Она знает, с какой выжигающей ненавистью на нее смотрят другие боевые марионетки в отрядах Шадалу. Каждый день под мертвым светом их ледяные глаза выползают из глазниц и трогают все тело, покрывая его отвратительной прохладной испариной. Их спусковые крючки дают осечки, а детали застряли в пазах и не хотят двигаться по намеченной траектории — сломанный металл звенит при ударе о пол и отходит на задний план. У них есть имена, есть собственные лица, не скопированные с чужого ДНК. У них есть свои имена — они, возможно, что-то означают, а не просто являются набором звуков (такое возможно?). В сердечной мышце застрял обломок двуручного меча Часы анализа одной строчки в записной книжке и одной последовательности движений с отточенным пылом из глубин кузницы, где мясо перековывают на железо и ломают остатки того, что когда-то могло быть живым. Другие куклы все равно люди, пусть и переработанные, как покореженный пластик. Кэмми всегда была живым мясом, и с каждым днём становится сложнее это отрицать. Мясо, когда Вега берет ее за волосы и удерживает плечи мозолистыми руками; пальцы, перемешивающие до сих пор теплое мясо глубоко внутри, как бетономешалка или мясорубка; мясо, в котором передавлены кости и порублены остатки сухожилий, позволяющие свободное движение и в которое наконец протолкнут затвердевший член. Обычный день на скотобойне. Частичка и продолжение Веги не должна ничего чувствовать, когда он разрывает ее на две части и оставляет в ней собственное ДНК, которое потом стечёт вниз по бёдрам, оставляющий маслянистый след на коже. Зачем вообще о чем-то думать, когда идентичная кровь, текущая по венам, ощущается совсем рядом, а в мозгу пульсируют остатки желания убивать, разбивая ногами зубы и расщепляя куски тела на атомы? Она не является отдельным человеком с собственными мыслями и ощущениями — просто продолжением чужого тела, которое имеет полное право на ещё две пары конечностей и голову с мягким горлом. Нужно сглотнуть и идти дальше. В горле должен скатываться осадок ненависти и горького осуждения, втолкнутого пальцами глубоко внутрь и смешанного с паутинками кровеносных сосудов до такой степени, что оно впитается в подкорку. Должен, потому что так глаголет общество, сжимая рукоятку ножа и перерезая очередную глотку (лезвие на вкус как кровь или это кровь на вкус, как лезвия?). Но общество никогда не было таким сплошным и пластиковым, как Кэмми. Оно существовало слишком сильно. Кэмми существовать сложнее и сложнее с каждой новой каплей времени. Это так сложно, но Вега сжигает ее кислород в лёгких глазами и раскладывает на своем столе, как нож-бабочку. Размеренно и продолжительно вписывает прописные истины в мясной желоб, когда мышцы горят, как вьетнамские солдаты после атаки напалмом. Его запах до сих пор стоит в ноздрях. Кэмми благодарна каждой секунде, каждой сплюнутой на пол капле крови, пока Вега методично, как жук-древоточец, даже не трахает ее, а просто ей дрочит. Когда-нибудь его сперма ударит в мозг, заставляя его вытечь через глазницы очень странными слезами, и тогда у Кэмми точно получится стать ещё более обезличенной. Когда-нибудь она сможет вырезать всех на планете, оставив только их двоих. Они смогли бы построить новое общество из крови и гноя, опираясь на его — она не сможет являться отдельным человеком — стандарты и вбитые в камень ножом, молотом, мечом, распятым временем, искажённой молодостью и вспухшей памятью постулаты. Они вырастут в груди и выпадут изо рта, как лепестки цветов. Она ляжет в руки винтовкой и зажжёт огонь кровавой жатвы. Но сначала — и это самое важное — Вега нажмёт на спусковой крючок. Потому что становится все сложнее не задыхаться и не растворяться в общем потоке убийств, как ещё одна стреляная гильза или испачканная в сперме влажная салфетка. (звёздочка упала) (в лужу) (у крыльца)