Обещание

Аято чувствовал себя стеснённо и до невозможности глупо, медленно и будто бы бесцельно прогуливаясь в компании сестры по улицам родного города под пристальными взглядами невежественных зевак, заинтригованных, вне всякого сомнения, именно его появлением ― Аяка, в отличие от вечно занятого брата, довольно-таки часто светилась на людях, ― но в первую очередь ― под бременем собственного неосторожно и Архонты весть зачем данного обещания. Конечно, просто передать привет госпоже Мио, которая владеет одним из самых известных в Инадзуме ателье, ― дело не такое уж и важное, чтобы его нельзя было поручить кому-нибудь из слуг, не говоря уж об Аяке, и без особых просьб исправно посещавшей «Ткани и кимоно Огуры» каждый свой визит в город, но подсознательно Аято ощущал необходимость сделать это лично ― тем абсурднее казалась та ситуация, в которую он сам себя загнал. Вернувшись из Фонтейна в поместье после продолжительного и тяжёлого путешествия на корабле и проведя там уже какое-то время за работой, накопившейся за время его отсутствия, комиссар совершенно перестал понимать, что двигало им в тот момент, когда он с едва ли виданной доселе горячностью соглашался на всю эту ерунду, ― это чертовски тяготило. Комиссии Ясиро срочно требовались его заключения сразу по нескольким дипломатическим и внутренним вопросам, а Аято и поразмыслить толком над этим не мог, странно, иррационально обеспокоенный после поездки во владения Гидро Дракона. И ведь сложилась-то эта поездка как нельзя удачно, как для Аяки, развеявшейся с подругой, нашедшей новых хороших знакомых и снявшейся в главной роли премированного фильма, так и для него самого ― месье Нёвиллет… «…несомненно, хороший политик и приятный собеседник, даже в меру сговорчивый, но катился бы он всё же к своей драконьей матери вместе со всеми остальными бюрократами из дворца Мермония», ― мысленно закончил Камисато, вежливо кивая очередному торговцу, решившего во всё горло поприветствовать его. Вслух он, разумеется, так не выражался, неизменно держа окаменело, почти нежно улыбающееся лицо, как и подобает каждому уважающему себя государственному деятелю, а всё смятение и злоба, что скрывались за ним, находили другой выход, легальный и абсолютно безболезненный для Аято… только если они, конечно, не были обращены на него же самого. Впервые комиссар не был абсолютно бесстрастен и холоден к чему-либо, кроме семьи и Инадзумы, что не могло не напрягать его ещё больше, да и, чёрт возьми, было бы что! какой-то привет, какой-то Огуре ― кто она вообще такая, в конце концов, чтобы из-за неё места себе не находить?! Глупое обещание ― точно нахальный краб, прицепившийся к штанине на прогулке по пляжу, и уголки губ Аято даже поднялись чуть выше обыкновенного, когда он подумал о том, как уже вскоре он обрушит этот злосчастный привет на голову владелице ателье подобно ведру помоев, приправленных лепестками сакуры, но вскоре он понял, что дело всё было отнюдь не в ней. ― …погода и правда прекрасная, господин Камисато! ― опершись на манекен, широко улыбнулась Огура в ответ на самые дежурные фразы, которыми Аято завязал с ней диалог, пока Аяка отвлеклась на сладости, предлагаемые соседней лавкой. ― Если б не листопад, то и не скажешь, что осень давно наступила! И влажность оптимальная, ткани вон до сих пор можно прямо на прилавке раскладывать, что не попортятся никак, ― ненавязчивым, ставшим уже автоматическим жестом торговка указала на свои последние платья, но вдруг глаза её зажглись, и она подскочила, едва не уронив манекен: ― А ведь я слышала, что Вы были в Фонтейне, да? ― Всё верно, госпожа Мио, ― медленно кивнул Аято, слегка сжав ноги в предвкушении. — Вот там уже влажность… ― Да Архонты с ней, с влажностью! ― выпалила Огура, оборвав комиссара на полуслове. ― Там же… ― здесь она замолчала сама, и лицо её приняло виноватое выражение. ― Ой, извините, я слишком нервничаю, ― одёрнув кимоно, женщина вновь улыбнулась и подняла глаза на Аято, со скрытым неудовольствием ожидавшего, когда она закончит. ― Вы случаем не видели там Тиори? И один звук этого имени ― внезапно ― заставил что-то глубоко внутри Камисато болезненно ёкнуть: на мгновение комиссар даже испугался, не обронил ли он вдруг перед этой невоспитанной торговкой свою извечную маску бесстрастной приветливости… Впрочем, даже если и да, то слишком уж удачно на него падала тень от навеса, чтобы Огура успела заметить перемену в его лице, и Аято успокоился. Правда, где-то лишь на тысячную долю от того шторма, что поднялся в нём в эту минуту. Тиори, эта маленькая, но такая надменная женщина… Он не вспоминал о ней с того самого дня, как они расстались после вручения «Двум мушкетёрам» их заслуженной награды… или, скорее, старался не вспоминать, причём едва ли осознанно, держа в голове лишь факт своего дурацкого обещания безотносительно к той, кому он его дал. Значит, это в ней всё это время был корень его волнений?! Какая глупость, она же… Снисходительная усмешка Тиори сама хлопушкой разорвалась в его голове, пустив по всему телу колкую волну мурашек. ― Да, я её видел, госпожа Мио, ― неспешно проговорил Аято, не без труда натянув обратно доброжелательную полуулыбку. ― Она даже просила передать Вам привет. «Ещё пара фраз, и ноги моей здесь больше не будет, ― сказал себе комиссар, крепко сжав собственные локти. ― И ни одной больше мысли». ― О-о-о, как приятно, ― Огура аж в ладоши захлопала, и одним только Архонтам знать, как не лопнули её щёки от столь широкой и радостной лыбы, ― ей от меня тоже! Ой, то есть, я имею в виду… ― сообразив, что только что сморозила, она стыдливо поклонилась и положила руку на грудь. ― Простите меня, пожалуйста. Как она хоть там? Не изменилась? ― Ничуть, а… «…а возраст только добавил ей шарма» ― хотел было сказать Аято, но вовремя прикусил себе язык, осознав безбожную фатальность собственного положения. Больно. Странно. И просто неописуемо глупо. Сердце бьётся, как бешеное. Хоть бы не… ― Приятно было побеседовать с Вами, госпожа Мио, ― нарочито вежливо протянул комиссар, ― но, ― темп речи его резко ускорился, ― вынужден откланяться. Сестра, кажется, совсем уже без меня скучает, ― и, пока Огура не опомнилась, он быстрым шагом направился прочь, подхватив попутно под руку Аяку, не успевшую даже рассчитаться за сладости. Что торговцы кричали им двоим вслед, Аято уже не слушал. А впрочем… и не слышал. Он вспоминал Тиори, в общем и во всех её деталях, запахах и звуках, ― всё ещё исподволь, но не особенно уже противясь ― или не имея больше сил противиться ― этому сладостно-коварному наваждению. Она мелькала пред его взором, затмевая собою всё и являясь всем: слишком хорошо её запомнил Аято, в его пробудившемся воображении она была ярче солнца, воспламенявшего своей прощальной лаской чёрные крыши городских домиков, чётче всех надписей на рекламных вывесках и громче уличного гомона и окриков лавочников ― нет… Слишком хорошо зацепила его Тиори, приковала с самого начала к себе незримой и тем надёжной скобой ― он чувствовал это, не сводя с неё внимательного и напряжённого взгляда, замечавшего куда больше, чем, вероятно, следовало бы. Полнота, умело и элегантно сокрытая за одеждами; тяжёлые духи; едва различимые синеватые вены на припудренных кистях; низкий, грубоватый голос; неровная линия губ; шероховатые, но всё ещё, верно, мягкие щёки; и, конечно, первые морщинки у глаз, в которых скатывались тени, ― и во всём этом Тиори была так странно притягательна, так гармонична и прекрасна, что Камисато не мог отделаться от желания уколоть её, принизить и развеять совершенную в своём несовершенстве иллюзию ― как бы не так! Он почти ощутил уже на языке долгожданный, сладкий привкус злостного торжества вперемешку с облегчением, когда намекнул Тиори на её морщины, разумеется, вежливо, искусно и обходительно ― фиктивно переведя стрелки на себя, но та лишь невозмутимо развернула и вогнала Аято меж рёбер его же собственную иглу, закрепив узлом связавший их стежок и попросту заткнув комиссару рот, бесстыдно сверля глазами, ― расчётливый у него взгляд, а как же… В самом деле, он рассчитывал в этой поездке на что угодно, кроме того, чтобы взять и… «Я давно ведь знал эту Тиори, ― думал Аято, слепо пролетая улицы. ― Что такого могло с ней такого сделаться, чтобы я… Нет, что я вдруг увидел в ней? Почему я так о ней думаю? Да ведь реагируй я на каждый женский взгляд, где бы я был! Просто абсурд. А она сидит сейчас, наверное, в своём Фонтейне и смотрит на каждого клиента так же насмешливо и томно, как на меня… ― болезненная усмешка скривила его тонкие губы. ― Фонтейн! Если б только мой Харан гэппаку фуцу способен был рассечь время и пространство, я, не задумываясь, взмахнул бы им, чтобы не было только этого расстояния между мной и ней… ― стыд за собственные мысли обжигает. ― Ха-ха… нет, я определённо схожу с ума. Тиори достаточно высоко себя ценит, чтобы не делать того, что противоречит её интересам и желаниям ― в любых обстоятельствах. А я ― как странно признавать! ― противоречить не хочу, ― сцена их последнего разговора вновь встала перед глазами Аято. ― Я ведь пригласил её тогда, она это услышала?.. Да как же не услышала, сразу же тему на свою Огуру перевела, чтоб не отвечать! Женщина!.. ― на мгновение он зажмурился, помотав головой. ― Её, и только её воля, приезжать или нет. Мне бы хотелось, чтобы приехала. Но что я решаю? Я не могу даже… ― смешок сам собою сорвался с его губ. ― Какой же ты дурак, Камисато! Съездил, называется, в Фонтейн по делам… Вляпался по самое сердце. Дальнейший шаг её и сам я в её воле. Тиори…» ― Аято! ― голос сестры вторгся вдруг в сознание комиссара, звонкий и неприятный, как пощёчина. ― Да стой же ты! ― Аяка что было сил дёрнула его за рукав, принуждая затормозить, после чего развернула к себе и заглянула в лицо, отведя с середины дороги, чтоб не привлекать лишнего внимания прохожих. ― Что с тобой, братик? Почему ты смеёшься? Ты как будто… Аято больше не смеялся, но в реальность вернулся лишь наполовину. Он слышал сестру, но не понимал, что она говорит; видел её белоснежную макушку, но смотрел куда-то сквозь ― меж домов по ту сторону улицы виднелось солнце, усталое, но всё столь же лучезарно-нежное, как в трепетный час рассвета, только исполненное теперь чем-то большим, невыразимым, страстным… Небольшие бордовые облачка, пресытившись светом, кучковались чуть выше и левее него ― не хватало лишь одного росчерка, чтобы довершить этот совершеннейший природный портрет… Охапка бурых, ещё живых листьев с щекотливым задором пронеслась над крышей, и Камисато улыбнулся, проводив их глазами: ― Повсюду она… ― Что? ― Аяка обернулась, проследив за его взглядом, и в голосе её сквозило недоумение. ― Мне казалось вполне нормальным, что листва опадает в такое время года, ― она осторожно коснулась его запястья. ― Тебе нужно почаще из своего кабинета выходить, не думаешь? И кстати, я же не успела… «Собственная сестра от меня даже дальше, чем…» ― невольно подумалось Аято ― он даже не взглянул на неё, но улыбка его стала чуть шире. И многим искреннее и живей, чем когда-либо. Солнце садилось, а чувство только восходило.